Тот самый, еле живой. И мигал другой, красный, обозначающий шлагбаум. Во всех прочих направлениях стояла ночь.
– Черт побери…
– А что? – сунулся возникший астроном. Он отцеплял от штанов какую-то проволоку.– Что случилось?
– Хотел бы я знать,– сказал Анна.– Дрянь какая-нибудь, что еще…
– Там кто-то есть. Кто-то есть,– глухо, не поднимая лица, пробормотала Инга.
– Где?
– Там. Кто-то дышит. Дома. Я слышала.
– Дома? То есть – у тебя дома?
– Да. Под полом. Дышит и шевелится.
– А-а… Ну да,– поморщился Анна.– Ну, под полом, понимаешь, это… ерунда. Ерунда. Ну, кто там может быть…
– Да кто угодно! Вы что! Вы что!– зашипел астроном.– Вы что! Это где? Далеко?
– Далеко,– отмахнулся Анна.
– Все равно! Надо бежать! Они же могут – по следам!
– Кто?– встрепенулась Инга.
– Да никто,– Анна притиснул ее обратно и толкнул астронома в грудь.– Вы бегите. Мне трудно, я хромой. Бегите, я вас догоню. Так безопасней… Стойте! Пропеллера! Возьмите Пропеллера! Да! Все…
Нужно было время. Чтоб сообразить, что дальше. Хотя, вполне возможно, что время было нужно для чего-то другого. Вполне возможно, что требовался пустяк – хватануть воздуха и секунду-две переждать молча, без бормотаний со всех сторон.
– Все хорошо,– шепнул Анна, глядя вдаль.– Все хорошо, малыш.
Вниз, к фонарику по-блошиному вразнобой скакали две фигурки. Поглядев им вслед, Анна осмотрелся еще раз, но теперь уже – чтоб как-нибудь без грюка избавиться от кирпича. Не найдя очевидного, он дал ему скользнуть по ноге и успокоительно положил ладонь Инге на затылок. Но под рукой оказалась щека, потому что кирпич-паразит все-таки грюкнул.
– Скот,– сказал Анна.– Ничего. Все хорошо, малыш. Понимаешь, скорей всего – сон. Сон и все. Ведь ты спала? Да? Ну вспомни – спала?
– Не знаю,– вздохнула Инга.– Я не помню.
Шепот пощекотал ладонь. Самым щекотным получился кусочек "по".
– Ну вот. Значит – спала. И увидела сон. Проснулась – темно. Испугалась. Где-то что-то скрипнуло. Дунуло. Ну? Ведь это запросто. Ветер. Верно? Тш-ш:ш…– она попробовала встрепенуться опять, но Анна пресек это дело, побаюкав-покачав и легонечко пошипев ей в лоб.– Ну хорошо. Знаешь, мы сделаем так: сейчас пойдем в одно безопасное место – слышишь? – совершенно безопасное, там некого бояться, там друзья. И ты ляжешь спать. Ну – или не спать, просто подождешь, хорошо? Но лучше – спать. А я сбегаю посмотрю, кто там скрипит…
– Не скрипит,– сказала Инга.– Он спросил: "Который час?"
– Ну вот… Тем более. Посмотрю, кто там спрашивает, который час. И узнаю, почему тебе снится такая чушь. Смотри под ноги, малыш,– кивнул Анна.– Тут… дребедень.
На самом деле дребедень была в голове. И призывом беречь ноги он надеялся оттянуть дальнейшие объяснения. Он подумал, что это довольно трудно – объяснить, что безопасное место, где друзья – это кладбище. С разбойниками. Которые, кстати, тебя и обчистили. Под руководством офицера спецслужбы. Который – тоже кстати – обещался изнасиловать. Объяснить такое едва ли не трудней, чем понять. Даже если тот, кому следует понять, уже успел свихнуться.
Но в этот момент – очень к месту – с кладбища донеслось жуть фальшивое "ку-ку", и он вдруг решил, что это, может быть, и неплохо: устроить Ингу на кладбище, обозначив его – ну, хоть для начала – словом "лес". И по мере сил оградив, например, комнатенкой наверху. Решение – вероятно, под громкое "ку-ку" – показалось столь точным, что Анна даже удивился, почему не сообразил этого два дня назад. Второе "ку-ку", еще гаже первого, послужило сигналом к действию: Инга вздрогнула, и Анна поспешно обнял ее за плечо.
– Это нам,– пояснил он.– Значит – все хорошо. А это…
– А почему так темно? Я совсем ничего не вижу,– шепнула Инга.– Мы где?
– А ты… не узнаешь?
– Ой, нет. Ни чуточки. Знаешь, я как-то… Я, наверно, здорово перепугалась, да? Да еще Женя… Такой дурачок – схватил, потащил. Ты что, его за мной посылал?
– Он у меня схлопочет,– на всякий случай ответил Анна.– Напугал?
– Еще как! Я же его не узнала. Какое-то чудище с бородой! Вчера без бороды, а тут с бородой… Да, а вчера – вчера он к тебе заходил? Он говорил, что зайдет.
– Вчера?
– Да. Он говорил – что-то срочное. И секретное. А глазищами – хлоп-хлоп. Как сова. Опять разыграл, да?
– Наверно,– робко согласился Анна.– Наверно. Хотя… Послушай, а что… он так и сказал? Что – зайдет?
– Ну да. По какому-то делу. Я еще сказала – позвони, а он говорит – нельзя. Представляешь? Что-то, мол, такое-претакое и никак по телефону. Я сказала – тогда, наверно, коньяк. А он засмеялся и ушел. Сказал – к тебе. А ты где был? Часов в пять. В редакции?
– Да,– еще глуше пробормотал Анна.– Кажется.
– Ну вот. Поэтому он… Ой, ну все-таки как темно! Что же такое? Где же это мы идем? Знаешь, я так испугалась, что ничего не соображаю, честное слово. Даже не помню, как выскочила, представляешь? В каком-то, смотри, пальто… И главное, не пойму, что за пальто – везде темно. Почему, Андрюш?
– Ку-ку! – ухнуло впереди.
– Потому что лес,– брякнул Анна.
– Как – лес? Лес? Нет, я не понимаю… какой лес? А фонарь?
– И фонарь.
– В лесу?
– В лесу,– уже совсем безнадежно отрубил Анна. Он панически искал сказать что-то еще. И не нашел.– В лесу,– повторил он. Он понимал, что это единственный выход: все время что-то и быстро говорить.– Это секретный лес. Секретный объект. Совершенно секретный,– нелепо пролепетал он, поняв, что совершенно нелеп.– И давай помолчим, малыш. Иначе у нас будут неприятности. Я все потом объясню. Потом.
До шлагбаума оставалось всего ничего, и красной мигалки уже хватало, чтоб пугать глаза. В мигалку можно было нырнуть – как в нору – на несколько секунд, и Анна был ей за это благодарен.
Он понял, что произошло. Вернее, он понял, что теперь совсем неважно, что произошло, и что именно значит это вывихнутое "вчера". Это "вчера" могло взорваться в любой миг, от любого пустяка. Можно было только оттянуть этот миг. И, покосившись на Ингу, которая притихше вглядывалась в темноту за фонарем, он – с неожиданным восторгом почти – понял, что ему повезло, и что Жмурова плешь и ее запредельная дурь действительно лучшее из всего, что могло случиться.
Когда фонарь пропал, и перед ним – трафаретно подсвеченная сзади – появилась фигура часового, Анна уже знал, что и как следует говорить теперь.
– Тебе будет интересно, малыш, – шепотом пообещал он.
В сущности, без особого вранья и разве что слишком энергично, чтоб успеть до поста, он сообщил, что это местечко – чрезвычайно любопытное местечко, ей-богу – обнаружилось совсем вот-вот, пару дней назад, и представляет из себя, малыш, практически хорошо охраняемый рай, которым заправляет, как положено, Петр, по должности конюх, а по призванию садовник, но самое забавное, малыш… да, смотри, любопытно, как это он куковал в противогазе…
– Вот что я вам скажу: это комплекс вины! – загундел часовой, схватив Анну за локоть и целя в лоб отвинченным хоботом.– Комплекс вины! Это я вам говорю!
– Не исключено,– сказал Анна.
– Бе-зу-слов-но! Безусловно! Это же аксиома! Тот, другой, распят по ошибке, вместо этого, этот переживает и требует распятия. Я вам говорю, это классический комплекс вины! Вы слышите? – протрубил часовой уже без надежды быть услышанным, потому что, отцепившись от него и поднырнув под шлагбаум, Анна уже шептал, что самое-то интересное, малыш,– как раз вот это, этот взбесившийся слон и вся остальная обитающая тут презабавная компания, которая – представь себе! – нашла себе ни больше ни меньше как Христа. Который пока, правда, не желает именоваться Христом, но зато назначил себе апостолом, доверенным лицом, так сказать – знаешь, кого? – старика Мухина, да-да, Арсений Петрович, только он теперь не Арсений и не Петрович, а просто какой-то Иоан Златоуст.
Анализируя потом свой путевой треп, Анна вполне уверенно мог сказать, что не допустил ни одного промаха, включая своевременный маневр вокруг надгробий. В обходах был свой риск, и сворачивая с тропы, чтоб белесая муть впереди не успела сделаться какой-нибудь траурной девой, он сколь возможно таращил глаза, надеясь углядеть подземную дыру раньше, чем в нее влезть.
Единственным промахом был Волк, который возник в упор, в прогале меж двух стволов. Но третий ствол – потертый автоматный ствол,– по которому катнулся легкий поднебесный отблеск, тут же настроил на деловой лад. И шепнув "минутку, малыш", Анна отволок Волка шагов на пять в темноту для краткой, но на удивление конкретной информации и трех таких же распоряжений.
– Там засада,– тоже кратко сказал Волк.
– Вряд ли,– сказал Анна.– Скорей всего… она не в себе.
– Нет,– сказал Волк.– Пахнет не так.
– Вы думаете? – сказал Анна.– Не знаю… Тогда вот что: я схожу взглянуть, а вы посмотрите за ней.
– Лучше наоборот,– возразил Волк.
– Нет,– возразил Анна.– Клавдию нужен не я, а вы. Я с ним поговорю душевней.
Когда Волк отступил и исчез в темноте, Анна с удовольствием послушал беззвучие, которым сопровождалось это тайное действо, гарантирующее успех, и, вернувшись к Инге, наскоро и на ходу объяснил, что до завтра, кажется, ничего любопытного не будет, и будет лучше, если она использует шанс отдохнуть в замечательной отдельной комнатке – кстати, и от своих нелепых страхов заодно, и со снотворным, если нужно, малыш ("И без всяких Пропеллеров",– подумал Анна: это было третье распоряжение),– пока он сделает тут пару дел и заглянет все-таки, что там за ерунда у тебя скрипит, хорошо?
– А этот… ну, который был, это – он? – спросила Инга.– Ну… Христос?
– Нет. Это Николай Николаевич,– Анна решил, что "Волк" или "Фурье" или даже "мой знакомый" подойдут здесь меньше всего.– Тоже… сектант. А Христа мы посмотрим завтра, хорошо?
Это было похоже на приглашение в зоопарк, но Анна думал уже о другом.
Он думал, что поторопился назвать Жмурову плешь раем, поскольку открывшийся розарий – о трех огнях – производил едва ли не обратное впечатление.
Правда, один из огней был мирным, но стоящий на веранде Петр и его большая благонадежная тень, распростертая ниц, различались потом, тогда как костерок – от тропы слева, и мятущийся костер – справа рвали ночь и взгляд по кускам и попахивали шабашем.
Кое-какие уточнения – что, например, левый костерок горел совсем ни для чего и сам для себя, и далекий Никодим Петрович сидел спиной к огню, – или что правый костер был просто велик и казался бесноватым разве из-за мелькающего на его фоне Мухина,– все эти уточнения играли очень неглавную роль, и Анна, опять обняв или, скорее, прихватив Ингу, поспешил к крыльцу, тем более заметив, что мелькающий Мухин, бросив собеседников гудеть вокруг костра, кинулся вперехват.
– Потом, Арсений Петрович, потом! – прорычал Анна, когда старик, выскочив вперед, для верности разбросал руки крестом.
– Да как же потом, как же потом, батюшка! Вас ведь только и ждем! Здравствуйте, голубушка! Здравствуйте, милая! С добрым вас здоровьем позвольте поздравить, с выздоровлением, душевно рад… Только он велел передать, что он тут ни при чем,– затарахтел старик, легко перескочив с родственного тона на официальный.– Он велел сказать, что это в порядке вещей: испуг, страх и все. Шокотерапия! Понимаете, голубчик? Он велел вам передать…
– Слушайте, это я велю передать! – перебил Анна.– Идите и передайте, что его начали искать. И…
– Да мы знаем, знаем! Это мы знаем! – замахал Мухин. Его некрупного тельца не хватало на весь проход, и, помахав, он опять растопырил руки по сторонам.– Голубчик! Еще раз и спецально вам, коротко, конспективно, так сказать. Тут уж – всякие домыслы, болтуны всякие, прости господи, я уж не успеваю, туда-сюда… Прежде всего – вот! – Мухин выстрелил вверх указательный палец и потряс им над головой.– Нет, не Второе пришествие! Первое! Ибо схвачен был и в темницу заточен! Где вы его, голубчик, и нашли…
– Все хорошо, малыш,– вставил Анна.
– Далее! – прогремел Мухин.– Не был распят, но был убит! Распятия не было, но была рапространена версия распятия! Ложная версия! Далее! Версия была канонизирована и сделана предметом веры. Он не мог вмешаться, чтоб не убить веры. Он не может вмешаться и теперь, покуда не оправдал ее собой. Всякое вмешательство будет ложью и поруганием веры. Всякое дело и любое слово… Нет, кажется – всякое слово,– сбился Мухин,– и любое дело. Кажется, так… Да, но с вами, голубчик, он почему-то хочет поговорить. Он велел…
– Хорошо, хорошо,– сказал Анна, отгребая обмякшего краеведа.– Через час.
Он решил, что на Клавдия часа хватит с лихвой.
Глава вторая

1
То, что в ночь была объявлена облава на инвалидов, на Жмуровой плеши узнали позже.
В принципе, в этом не было ничего чрезвычайного: облавы на инвалидов, уклоняющихся от проживания на улице Инвалидов – с целью их туда переселения и подготовки к олимпиадам – проводились четыре раза в год, перед каждой из четырех олимпиад.
Но то, что под эгидой облавы велся розыск Никодима Петровича ("Комната В"), что доставившим было обещано абстрактное "повышение", может – паек, может – сапоги (на самом деле – расстрел на месте для секретности) и что в приемной домоуправления с телефоном и карабином "медведь" дежурил лично Матвей Кобылкин, которому в день похорон руки Емлекопова мигнула карьерная перспектива (остальное домоуправление в "красном уголке" по приказу Егорушки справляло трехдневные емлекоповские дни) – об этом не объявлял никто.
Хотя кое-что можно было понять и так, по обилию сигнальных ракет и реву моторов.
Понять что-либо мешали мысли – клочковатые и несвязные, как положено мыслям на бегу.
Самой прилипчивой была одна, которая была просто уверенностью. Анна просто знал, что сумасшедшая Инга Голощекова не только не называла его Андрюшей, но в течение двух последних лет не заговаривала вообще.
Это Анна знал. Все прочее – вопли Мухина, неясное "вчера" и главное – совсем неясное "завтра", с ворохом объяснений и ситуаций дурацких просто наверняка – все это мелькало и летело вон, потому что ничего этого Анна не знал и не хотел, и был рад открывшемуся делу как поводу быстро бежать по конкретным делам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24