Кожухов вышел из будки и, наклонившись, сказал водителю:– Включай печку, чтоб через пять минут было, как в бане, понял!Когда вернулся, Бельцин сидел уже повеселевший. Увидев ожившего шефа, Кожухов облегченно вздохнул.– Больше Владимир Николаевич я вас не оставлю! Хоть просите, хоть приказывайте!Обернулся к медикам, которые сразу же признали в нем старшего, сказал:– Сейчас поедем в больницу, сделаем рентген… Вы первые, мы за вами… Покажете…Бородатый медик в халате и мятом чепчике на голове ответил:– Поедем сто тридцать вторую, в Кунцево – она дежурная…– Хорошо, – Кожухов снова оглянулся на Бельцина. – Владимир Николаевич двигаться можете?Бельцин медленно поднялся с длинной банкетки, распрямился – из-под длинной милицейской шинели нелепо выглядывали бледные голые ноги в черных носках. Сказал голосом хоть и негромким ещё, но твердым:– Ни в какую больницу не поеду! Домой поедем!Но на сей раз Кожухов остался непреклонен.– Владимир Николаевич! Я за вас отвечаю, сегодня один раз уже послушался… Может у вас внутреннее кровоизлияние или почки отбиты… Не дай бог, конечно… Так что едем в больницу… Это не шутки!Он скинул с себя ботинки, и попробовал их надеть на Бельцина, но Бельцин резко отбросил его ботинок в сторону.– Так дойду! – заявил он строптиво и в одних носках направился к машине. "Значит, уже окончательно пришел в себя", – решил Кожухов. Сняв с дверного крючка мокрую президентскую одежду – на линолеумный пол с нее накапала темная, грязная лужа, он откинул мокрый борт пиджака и залез рукой в нагрудный карман, вытащил документы, проверил все ли на месте. Вздохнул с облегчением… Все! Сунув документы к себе задний карман, перекинул мокрую одежду через руку, вышел на улицу.Пикап "Скорой помощи" включил тревожную синюю мигалку. На большой скорости машины двинулись в сторону Москвы. Первой шла "Скорая помощь" за ней, в черной "Волге" – Бельцин и Кожухов. Свою "Ниву" Кожухов оставил у поста. Когда позади растаяли огни ГАИ, Кожухов обернулся к мрачно молчащему президенту.– Так что же произошло, Владимир Николаевич?– Что произошло? – Бельцин сердито дернул бледным ртом. – Как только ты отъехал, подъехали темно-малиновые "Жигули"… Из них выскочили двое молодчиков… Ударили меня в пах, набросили на голову мешок и сбросили с моста. Все так быстро произошло, что ни номера, ни нападавших я разглядеть не успел… Но я знаю… – и он яростно затряс перед собой скукоженным пальцем. – Знаю! Это все Михайлов! Его штучки!О Галочке Смирновой и той единственной фразе, которую услышал от нападавших, Бельцин благоразумно умолчал. Кожухов взял в руки радиотелефон и набрал номер.– Дайте мне номер поста ГАИ рядом с Архангельским.Потом набрал номер ГАИ:– Лейтенант Светлов? Майор Кожухов говорит… Вы перед тем или после того, как товарищ Бельцин до поста дошел, малиновые "Жигули" видели? Нет? А какие-нибудь машины в ближайшие три– четыре часа проезжали… Только черные "Волги"? Точно? А другие подъезды к мосту есть? Проселочная вдоль реки? Понятно… Спасибо!Он отложил трубку и растерянно взглянул на Бельцина:"Странное покушение! – подумал он. – Не оглушили, и веревку на мешке не затянули… Нет, это не КГБ, это чья-то очень топорная работа! КГБ когда кого-то убирает, там хрен подкопаешься, ни один патологоанатом ничего не найдет… А это? Странно, странно…"
Назавтра вся Москва вспучилась и заходила тревожными слухами. Бельцин, в полном здравии, лишь с несколькими мелкими царапинами на лице, сделал громкое заявление – антиперестроечные силы, за которыми стоят советские спецслужбы, совершили гнусное покушение на президента России. Заявление транслировали по телевидению, газеты пестрели фантастическими догадками и сенсационными разоблачениями. Общий фон был таким – покушение на Бельцина несомненно совершено агентами КГБ и все это делалось по приказу Михайлова. Рейтинг Бельцина снова резко пошел вверх, а доверие к Михайлову было подорвано…Михайлов узнал об этом выступлении Бельцина от Плешакова, который привез ему кассету с записью заявления на квартиру Михайлову на Ленинских горах. Когда Михайлов нажал на видеомагнитофоне кнопку воспроизведения, на экране телевизора крупным планом появилось разгневанное лицо Бельцина:– Надо спасать Россию, над которой провели этот недобросовестный эксперимент! – уверенным голосом вещал он. – У Михайлова уходит почва из под ног! Мы присутствуем при агонии режима…– Это уже конец, – произнес Плешаков. – Надо перемотать на начало…Михайлов усмехнулся двусмысленности фразы.– Не надо, – сказал он и выключил аппаратуру. – Спасибо, Юрий Алексеевич, вы свободны…Плешаков, недоуменно пожал плечами и направился к двери. Нина Максимовна, проводив его, вернулась к мужу в гостиную:– Почему ты не хочешь посмотреть пленку? – спросила она тревожно.Михайлов вздохнул устало и откинулся на широком кресле:– Знаешь… Авраам Линкольн тоже долго учился не реагировать на критику. В конце концов сказал приблизительно следующее… "Я делаю все, что в моих силах, и буду действовать так и впредь… Если все закончится благополучно, то все выпады против меня окажутся пустым звуком, а если же меня ждет поражение, то и сотня ангелов, поклявшись, что я был прав, ничего не изменят…" Линкольн был умным человеком… Так, что спорить на тему, кто прав, кто виноват, да тем более с Бельциным, я не буду… Понятно, что покушение липовое! Это ясно любому более-менее здравомыслящему человеку. Но дело-то не в этом! Мне и так каждый день приходят сотни писем, обвиняющие меня во всех смертных грехах… Я сегодня, кстати, захватил несколько таких перлов… На вот… Почитай…Он вытащил из папки на столе несколько листков и небрежно бросил их на стол перед Ниной Максимовной. Нина Максимовна взяла первый попавшийся из листков и пробежала его глазами:"Господин Нобелевский лауреат! – было написано нервным, кривым почерком. – Поздравляем вас с тем, что вы пустили свою страну по миру, что добились премии от мирового империализма и сионизма, за предательство Ленина и Октября, за уничтожение марксизма-ленинизма…"Нина Максимовна брезгливо швырнула письмо на пол.– Какая мерзость! Кто тебе их подсовывает?– Крюков! – Михайлов мрачно усмехнулся. – Почти каждый день стопочку такого говна у меня на столе оставляет… Всё думает, что я ничего не знаю, что мне без него ничего не докладывают…На самом деле Михайлов действительно все знал… Знал, что в стране многие недовольны тем, что сломаны привычные жизненные стереотипы, что жизнь стала менее устроенной и менее прогнозируемой… Но он знал и другое… Знал, что это только по цифрам Госкомстата соцлагерь давал 40 процентов мирового продукта… Реальные же цифры были совсем другие… Михайлов помнил их наизусть, – хоть ночью разбуди… Пять лет назад, когда он начинал перестройку, Советский Союз тратил на здравоохранение 25 миллиардов рублей, а американцы – 425 миллиардов долларов, на образование в СССР шло – 43 миллиарда рублей, а в Штатах – 250… Можно было и дальше сравнивать: науку и культуру, социальные программы, но и так было все понятно… Так, что перестройка была на самом деле не его идеей, она была назревшей необходимостью, и если бы не пришел бы он, через год-два была бы катастрофа, – ядерная катастрофа, – другого аргумента удерживать противостояние с Западом не было. Поэтому перестройка была лишь отказом от иллюзий… Она как переходный возраст – соответствовала тому этапу человеческой жизни, когда взросление сопровождается безверием и разочарованием, потому что мир оказался более суровым, жестоким и неуютным, чем его себе представляли… Это на Западе с самого рождения прививают другой, менее радужный взгляд на жизнь. Там решение вопроса о месте человеке в обществе задача личностная, а не государственная… Социализм и восторжествовал-то в стране, в которой сумели убедить народ в способности общества быть идеальным, и потерпел поражение, когда выяснилось, что это не так…Михайлов, хмуро посмотрел на разбросанные по полу письма, перевел взгляд на жену и сказал:– Это ерунда! Это не страшно! А вот то, что у нас золота осталось всего 240 тонн – это посерьезней… Распродавали, оказывается, по 400-500 тонн в год… У США сейчас – больше четырех тысяч, а у нас всего 240! Но и золото в конечном итоге ерунда! А то, что у нас активы пусты – действительно очень и очень серьезно. На счетах во Внешэкономбанке нету ни цента… Петров с Линаевым все истратили… Если бы Америка или Германия узнала бы про себя такое – в тот же день была бы революция…– Господи, неужели все так плохо? – ужаснулась Нина Максимовна.– Ты даже не представляешь как, – ответил Михайлов сумрачно. – А все потому, что в республиках – саботаж… И Россия подает этому пример…Он обернулся к двери гостиной и громко крикнул:– Людмила!Из кухни в просторную гостиную вплыла дородная домохозяйка. Михайлов показал ей на разбросанные по столу письма и сказал:– Люда… Убери этот мусор… И принеси мне, пожалуйста, коньяку…Когда Михайлов хотел расслабится и скинуть стресс, он всегда выпивал рюмку коньяка. Как и Черчилль, из всех напитков Михайлов предпочитал армянский коньяк. Любимым его маркой был "Юбилейный". Пил Михайлов мало и редко, и никогда не позволял себе напиваться… Тем не менее домашние знали эту привычку и поэтому дома всегда было одна-две бутылки этого крепкого напитка.Людмила, – уже немолодая, совсем не в духе Алексея Сергеевича, (Нина Максимовна всегда ревностно подпирала персонал сама – персонал не должен вызывать ни каких эмоций, кроме ощущения преданности и пунктуальности, считала она) через несколько секунд принесла на подносе Михайлову плоскую бутылку и две пузатенькие рюмки. Михайлов налил себе грамм тридцать и маленькими глотками, осторожно выпил. Когда он поставил пустую рюмку на столик, Нина Максимовна сказала:– Ты можешь с этим спорить, Алексей, но твой главный враг – Бельцин! И пока он будет стоять у руля, все твои начинания будут подвергаться обструкции… Он твой главный враг, поверь мне! Ты ничего не сможешь сделать, пока он президент России… Я может быть сейчас говорю страшные вещи, но это правда, которую тебе надо осознать…Михайлов посмотрел в ее карие и твердые, как два кусочка гранита, глаза.– Дело не в Бельцине, Нина… Дело в том, что народ не примет чрезвычайного положения… Я сам вел его к этому почти шесть лет… В этой стране уже никогда не будет диктатуры, в какой бы обертке её не преподносили… Это, конечно, не значит, что я собираюсь сдавать свои позиции… Я хочу сейчас провести общесоюзный референдум… Референдум о судьбе Союза… Уверен, если грамотно сформулировать вопрос, то 90 процентов проголосуют за Союз… А уж этому аргументу Бельцин уже нечего противопоставить! Потом, конечно, необходимо будет заключить с республиками общесоюзный договор и экономическое соглашение, чтобы узаконить их статус в рамках этого Союза…. Но это уже мелочи, детали…Увидев уверенного в себе супруга, Нина Максимовна облегченно вздохнула – глаза у нее радостно заблестели. Восхитившись про себя стройной логике мужа, она подумала: "Все-таки, Леша, не зря я с тобой столько лет рядом… И возилась с тобой и нянчилась, как с ребенком. Видела тебя всякого – и сильного, и слабого… Но хоть и слабостей, и дряни в тебе предостаточно, а по уму ты – на порядок выше других… Может и люблю тебя за это!"Она взяла со столика плоскую бутылку, аккуратно разлила коньяк в две маленькие рюмочки, и взяв свою рюмку ухоженными пальчиками, взглянула в лицо мужа, – преданно, с любовью, холодные камушки куда-то исчезли. Сказала негромко:– Я пью, Алеша, за тебя… Трудную ношу ты на себя взвалил, но обратной дороги у тебя нет… Дай тебе бог, как говориться!И залпом выпила. Михайлов следом поднял рюмку.– Спасибо, родная… Спасибо тебе за добрые слова и за твою поддержку… Мне без этого было бы очень и очень трудно! Ты же знаешь…Он тоже, чего никогда раньше не делал, залпом опрокинул коньяк в рот, но поперхнулся и закашлялся.– Тяжело пошло! – выдавил он, согнувшись, с красным от натуги лицом. – Не в то горло попало!– Ну никто и не обещал, что будет легко, – Нина Максимовна энергично захлопала его по выгнутой колесом спине.
В фойе театра Ленинского комсомола шла репетиция ансамбля с красивым грузинским названием "Арагви". Ансамбль был театральный, – он озвучивал музыкальные спектакли театра, которые пользовались огромным успехом у московской публики и за это ансамблю было предоставлено право бесплатно проводить собственные репетиции в помещении театра. И, хотя группа никогда не была лидером на советской эстраде, популярность ее стойко держалась на протяжении нескольких последних лет, что позволяло ей постоянно занимать достойное место в первой десятке самых известных отечественных исполнителей.Репертуар ансамбля отличался добротностью текстов и сложными оркестровыми аранжировками. Здесь несомненно помогали и личные связи ансамбля с оркестром театра, но и в манере исполнения, и подборе исполнителей чувствовалась хорошая рука профессионала, – недаром через школу ансамбля прошли ряд известных певцов, которые уже давно находились в автономном плавании, и чьи выступления часто и с помпой транслировались по телевидению.В том, что группа достигла такого высокого уровня несомненно была заслуга его руководителя Стаса Ларина, который сидел сейчас за столиком буфета, молча наблюдая за репетицией группы. За другими столиками, не обращая внимания на музыкантов, сидели и жевали бутерброды с колбасой и копченой рыбой другие представители творческой богемы…К столику, за которым сидел Ларин, подошел известный в московских музыкальных кругах эстрадный менеджер Аркадий Резман.– Привет, старик! – сказал он, выставив на столик две бутылки пива и картонную тарелку с бутербродами. – Как дела?Ларин, не отрывая взгляда от музыкантов, репетирующих на низенькой сцене фойе, ответил:– Нормально… Готовим новый альбом…– Пиво будешь? – спросил Резман.Ларин утвердительно кивнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74