Ему не нужна пища, так как питается он исключительно энергией, атмосфера и прочее. Ему подвластны пространство и время и многое ещё чего... Однако, Танюша, не пора ли нам на боковую?
- Пора, - вздохнула она. - Но так не хочется.
Когда мы уже лежали в машине, Таня сказала:
- Мне показалось, что ты сегодня был чем-то озабочен. Что, неприятности на работе?
- Да не то, чтобы неприятности. Никак не могу найти одну свидетельницу, ту, бывшую стрептизершу из кафе, о которой я тебе говорил. Прописана у родителей, но уже два года у них не показывалась. Звонил в женские консультации, но не в одной она не состоит на учете. Как в воду канула.
- А почему ты звонил в женские консультации?
- Она была беременной. По моим подсчетам - либо уже родила, либо скоро родит.
- Так обзвони ещё родильные дома.
- Черт! Ведь точно! Как же я не додумался до столь простой мысли?
- Это потому, что слишком занят проблемами всего человечества.
- Наверное, - согласился я.
Вдоволь налюбовавшись изумительной картиной восхода, мы отправились по своим земным делам: Таня - отрабатывать студенческую практику, я, насколько хватит сил и возможностей, - бороться с жестоким и кровожадным врагом, имя которому легион.
Придя на работу, я тут же сел на телефон. Уже второй звонок привел меня к желаемому результату.
- А кто вы ей будете? - настороженно спросила старшая сестра приемного покоя.
Подобные вопросы всегда вызывают во мне агрессию и желание поставить на место спрашивающего.
- Я буду следователь прокуратуры, а она нужна мне как свидетель. Понятно?!
- К сожалению, она умерла при родах, - печально проговорила медсестра. - Это редко, но ещё случается.
- Извините! - сказал я и положил трубку.
Сердце мое упало. Наталья Шатрова была той самой ниточкой, благодаря которой я надеялся добраться до преступника. Но вот и она оборвалась. Что же делать? Поразмыслив, я решил ехать в роддом и поговорить с работниками роддома.
В приемном отделении я представился и сказал, что хотел бы переговорить с врачом, принимавшим роды у Натальи Шатровой.
- Сысоевым? - отчего-то спросила старшая медсестра, с которой я недавно разговаривал по телефону.
- Если его фамилия Сысоев, то с ним.
- Пойдемте. - Она провела меня в довольно просторный холл и, сказав: "Подождите здесь", ушла.
Я сел в старое кресло, обтянутое искусственной кожей. В некоторых местах она лопнула и из неё торчали куски ваты. Одно это говорило - в каким состоянии сейчас находится медицина. Ждать пришлось минут десять. Наконец, дверь напротив открылась и в холл вошел молодой блондин с симпатичным несколько простоватым лицом и принципиальным взглядом голубых глаз. Подошел ко мне.
- Здравствуйте! Я - Сысоев Эдуард Валентинович. Вы хотели меня видеть?
Я представился, протянул ему удостоверение. Он его раскрывать не стал, лишь мельком взглянул. Сел в соседнее кресло.
- Я в курсе. Так что же вас интересует, Андрей Петрович?
- Вы принимали роды у Натальи Шатровой?
- Да, - кивнул он. - Мы сделали все возможное, чтобы спасти ей жизнь, но... В данном случае, мы оказались бессильны. А что, имеется жалоба на наши действия?
- Нет-нет, я по другому поводу. Скажите, её кто-нибудь сопровождал?
- Да. Мужчина лет тридцати, назвавшийся её другом, Он сидел вот в этом же кресле, что и вы.
- Как он выглядел?
- Как выглядел... Среднего роста. Лицо красивое, интеллигентное. Я, знаете ли, не очень его запомнил, так сильно переживал случившееся.
- Вы с ним разговаривали?
- Да. Именно я сообщил ему о случившемся.
- Как он реагировал?
- Очень бурно. Кричал, что этого не может быть. По всему, она была ему небезразлична.
- Что было дальше?
- Я ему предложил таблетку элениума, но от отказался. И я ушел. Вот и все.
- Он представлялся?
- Что, простите?
- Он называл свою фамилию, имя?
- Не помню. Впрочем, по-моему, не назыывал. Точно, не называл.
- Кто-нибудь ещё из ваших работников с ним общался?
- Наша акушерка Яновская Клара Иосифовна. Она мне сказала, что мужчина ведет себя довольно странно, разговаривает сам с собой и все такое. Спрашивала: что делать? Я был в то время занят и сказал ей, чтобы решала эту проблему сама, если потребуют обстоятельства, вызывала бригаду психиатров.
- И что же?
- Мы с ней на эту тему больше не разговаривали.
Я записал его показания и попросил пригласить Яновскую. Это была полная статная дама лет сорока с некрасивым, но значительным лицом.
- Клара Иосифовна, позавчера вы обратили внимание Сысоева на странное поведение мужчины, сидящего в этом кресле.
- Да, был такой факт, - величественно кивнула она.
- Что вам показалось странным?
- Он разговаривал сам с собой. Причем, делал это громко.
- И о чем же он говорил?
- Так, абсурд какой-то. Я плохо запомнила.
- И все же постарайтесь вспомнить.
Яновская надолго задумалась, всем своим видом давая понять, что силиться вспомнить. Наконец проговорила:
- Помню - смеялся над Богом, говорил, что его давно свиньи съели. Все упоминал какого-то зверя...
- Какого зверя?
- Просто зверя. Говорил, что тот давно всеми правит. Да, я запомнила фразу: "За что же ты меня наказываешь, зверь?"
- И что было потом?
- Я подошла к нему и спросила: нужна ли ему помощь? Он смутился, сказал: "нет-нет", и встал. Очевидно, у него закружилась голова и он пошатнулся. Я поддержала его за руку. Но он отстранил меня и вышел.
- Вы хорошо его запомнили?
- Да, очень хорошо.
- Не могли бы вы сейчас поехать со мной для составления фоторобота этого мужчины?
- Это мой гражданский долг, - сказала она и её лицо стало ещё более значительным.
Кажется, я вышел на след этого самого зверя. С чем себя тут же поздравил.
Глава седьмая: Ачимов. В Москве.
В жизни я боюсь всего двух вещей - уколов и летать самолетом. Черт знает что такое? Ведь трудно назвать меня трусом. Сколько раз прыгал с парашютом. Лазил вместе за знакомыми альпинистами по горам. Спускался по горным речкам. С парашютом прыгал, а самолетом летать боюсь! Смех и грех! Как-то слышал фразу: "Если человек чего боится, обязательно от этого умрет". Может быть и впрямь мне суждено погибнуть в авиакатострофе? Словом, как с начала полета я судорожно вцепился в подлокотники кресла, так до посадки их не отпускал, проклиная всех святых. Это единственное, что отравляло жизнь. А так настроение у меня было очень даже приличным. Вчера вечером объяснился со своей супругой. Поставил вопрос ребром: или она бросает все свои глупости с дурацкой ревностью, или развод по всей форме. Она поняла, что зашла слишком далеко, расплакалась, долго просила прощения, клялась и божилась, что этого больше никогда не будет. А потом принесла бутылку армянского коньяка, сказала, что специально купила, чтобы со мной замириться. Душевно посидели мы с ней за бутылочкой, вспомнили молодость и вообще... жизнь. Нет, она у меня славная. Настоящая верная подруга. Десять лет назад меня прямо на работе инфаркт свалил. Так она из больницы не вылазила.
Слава Богу! Кажется приземлились. На сердце совсем полегчало. До Москвы добрался в восемь часов утра. Что делать? В театр ещё рано. До одиннадцати там вряд ли кого застанешь. Решил пойти в Генеральную прокуратуру и навести кое-какие справки.
Постовой милиционер на проходной долго расматривал мое удостоверение. Посмотрит в удостоверение, потом - на меня, в удостоверение, опять на меня. Дурак какой!
"Что-то они здесь слишком подозрительные! - раздраженно подумал я, забирая удостоверение. - Теракты замучили".
В комнате дежурного прокурора было накурено. Двое молодых мужчин в гражданских костюмах играли в шахматы. Дежурный прокурор, пожилой и очень худой, кожа да кости, в форме советника юстиции заинтересовано наблюдал за игрой.
Я поздоровался, представился, сказал по какому вопросу прибыл в Москву.
- Ну, ну. Командировка. Это я понимаю, А ко мне-то зачем?
- Мне необходимо кое-что узнать в Информационном центре, Не могли бы вы назвать пароль и номер телефона?
Прокурор с явным неудовольствием оторвался от игры, все своим видом как бы говоря: "Ходют тут разные!". Открыл какой-то журнал, сказал:
- Сегодня пароль "Петропавловск", - назвал номер телефона.
Я прошел к телефонному аппарату, стоящему в уголу на тумбочке, снял трубку, набрал номер и, услышав традиционное: "Алло!", назвал пароль.
- Я вас слушаю, - проговорила оператор.
- Девушка, мне нужна как можно более полная информация о Шаховой Ирине Константиновне, двадцати девяти лет, четыре года назад работала актрисой в театре Ермоловой.
- Хорошо. Ждите.
Минут через пять я вновь услышал её голос.
- Слушаете?
- Да-да.
- Шахова Ирина Константиновна пропала без вести в июле 1996 года. По данному факту в 122-м отделении милиции заведено розыскное дело. Прописана по адресу своих родителей улица 2-я Сухарная, 25, квартира 48.
И я понял, что случилось с Шаховой. Ее бывший знакомый не пощадил и её.
В одиннадцать ноль ноль я был в театре, прошел к двери главного режиссера, постучал,
- Я же вам уже сказал - разбирайтесь с этой ситуацией сами. Отвалите от меня! - услышал громкий раздраженный баритон.
Открыл дверь. Вошел. Увидев меня, главный режиссер смутился, проговорил:
- Извините, Бога ради! Это я не вам. У нас тут возник конфликт. Уже несколько раз приходили за мной, чтобы я вмешался, урегулировал. А я принципиально не желаю вмешиваться, чтобы потом не ссылались на меня. Актерская среда весьма, знаете ли, своеобразная. Н-да... А вы по какому вопросу?
Подобная простота, откровенность и словоохотливость главного режиссера меня несколько удивили и озадачили. Или он дурак, или слишком наивный, что никак не вязалось с его высокой должностью. Лицо его показалось мне знакомым. Когда-то я видел его в фильме. Только вот в каком - запамятовал.
- Я прибыл из Новосибирска. Старший следователь транспортной прокуратуры Ачимов Николай Сергеевич, - представился я.
- Да-да. Очень и очень, - засуетился он. - А я, как вы уже вероятно догадались, главный режиссер этого театра Селиванов Анатолий Борисович. И что же вас интересует, Николай Сергеевич? Да вы присаживайтесь. Кофе? Чайку? Можете курить. Я курящий. Ну так, чем могу, тасазать?
- Анатолий Борисович, в вашем театре четыре года назад работала Шахова Ирина Константиновна.
- Да-да. Была такая актриса. Очень, знаете ли, способная. Очень. Я связывал с ней большие надежды, но, - Селиванов развел руками, - увы, им не суждено было сбыться - она исчезла. Представляете?! Ушла с репетиции и больше не вернулась. Ее, помнится, разыскивали и родители, и милиция, но только поиски ни к чему не привели. Очень, знаете ли, загадочная история. А что, о ней есть какие-то сведения?
- Пока нет. Что она была за человек?
- Эка, батенька куда вы хватили. Чтобы сказать, что за человек, надо с этим человеком пуд соли съесть. А как же иначе? А Ирина? Что я могу сказать? Она была спокойной, неконфликтной, как сейчас принято говорить, коммуникабельной. Вот и все, что могу сказать.
- Были у неё в театре друзья?
- Друзья? О да, конечно. Вернее, один друг - Барков Дмитрий... э-э-э. Забыл его отчество. Она вместе с ним пришла к нам в театр после окончания училища. У них, сказывали, была такая любовь, такая любовь! Многие актеры, судача о них, языки поистерли. Н-да. Все было замечательно, пока она не стала сниматься в фильме у этого... э-э-э... Как его? Пока не стала сниматься у Туманова. А потом неожиданно для всех, в первую очередь для Баркова, вышла за этого режиссера замуж. Вот парень и сломался. Устроил дебош в Доме кино, избил Туманова. Нам пришлось с ним расстаться. Жаль! Очень неплохой был актер.
Это была удача из тех, какие не часто выпадают на долю следователя, я сразу вышел на того, кто мне был нужен.
- А где он сейчас?
- Понятия не имею. Слышал, что он занялся коммерцией, и даже преуспел в этом деле.
- Скажите, а после развода Тумановой и Шаховой, она не возобновила отношений с Барковым?
- Не знаю, ничего об этом не слышал, но только вряд ли.
- Почему?
- Барков был очень самолюбивым, гордым парнем, из тех, кто никогда не прощает обид. А поступок Ирины он вопринял, как пощечину.
- Анатолий Борисович, у вас нет их фотографий?
- Ирины должна быть. А вот Баркова - вряд ли. Сейчас выясним. У нас этим занимается художник. Стенды и все прочее - его работа. - Селиванов снял телефонную трубку, набрал номер. - Марк, у тебя есть фотографии наших бывших актеров Шаховой и Баркова?... Это тот, с которым нам пришлось расстаться из-за скандала в Доме кино... Да-да. Жду.
Минут через пять в дверь кабинета постучали, она приоткрылась, послышался вкрадчивый и неуверенный голос:
- Позвольте?
- Заходи, заходи, Марк, - громко проговорил режиссер.
В комнату вошел маленький, сухонький старик в старом, испачканном красками халате. Он прошел к столу, вежливо поздоровался со мной и выложил перед Селивановым две фотографии.
- Вот, Анатолий Борисович, совершенно случайно сохранились.
- Ну, ты, Марк, молодчина! Никогда ничего не выбрасываешь. Вот и пригодились твои качества скупого рыцаря.
- Разрешите идти? - спросил художник, никак не отреагировав на слова режиссера.
Тот кинул на меня беспокойный взгляд, фальшиво улыбнулся, добродушно проговорил:
- Что ты, Марк, как этот... э-э-э... Как бедный родственник?! Позвольте, разрешите. Товарищ следователь может подумать, что у нас тут протекторат какой-нибудь. Спасибо тебе, Марк!
Художник вежливо попрощался и вышел. Селиванов протянул мне фотографии.
- Вот, пожалуйта, Николай Сергеевич.
Я взял фотографии. Они были цветными. Стал рассматривать. На первой была изображена улыбающаяся Шахова. О таких, как она, обычно говорят хорошенькая. Это слово, как нельзя лучше, характеризует их внешность. Все очень мило, все при месте. Но такие лица плохо запоминаются, так как ни одна черта не вызывает у вас как отторжения, так и восхищения. Все на уровне мировых стандартов, ни более того. А стандарт он и есть стандарт. Барков - совсем другое дело. Удлиненные его лицо с тонкими чертами и умным насмешливым взглядом серых глаз было не просто красиво, оно было запоминающимся. Где-то я уже видел его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38