Спальню нашел по открытой двери. Здесь все ещё горел торшер. На широченной белой деревянной кровати поверх атласного опять же белого порывала лежал труп довольно симпатичной девушки. Ее платье было разорвано в клочья, обнажая спортивное тело. В том, что здесь произошло не приходилось сомневаться. Кто она такая? То, что не жена, это точно. Бублик был холост. Может быть, сожительница? Внимательно огляделся. Нет, не похоже. Здесь ничто не указывает на постоянное присутствие женщины. Я подошел и стал тщательно осматривать её платье, но не смог обнаружить ни одного кармана. Следовательно, у неё должна быть дамская сумочка. Обязательно должна быть. Да, но где же она? Сумочку я нашел под кроватью. Раскрыл и осторожно высыпал её содержимое на прикроватную тумбочку. Я всегда поражался — как такие маленькие сумочки могут вмещать в себя такую прорву всевозможных предметов? Поразительная способность! Бог мой, чего только здесь не было: три тюбика губной помады, лак, пробные французские духи, набор косметических инструментов, клипсы, жевательные резинки «Дирол», презервативы, ключи от квартиры, приличная пачка сторублевок, фотография какого-то качка с лицом законченнного злодея. Отсутствовало лишь то, что меня в первую очередь интересовало — документ удостоверяющий её личность или на худой конец записная книжка с телофонами знакомых. Вот, блин, нет в жизни счастья! Определенно.
Как же на неё выйти? Думай, кретин, думай. Ведь не украшения ради носишь ты на плечах эту самую штуковину, которой гордишься, а пользы дела для. Или твои умственные способности ограничиваются лишь дохлыми приколами над порядочными людьми? Похоже на то. Очень похоже. И все же надо попытаться. Иной альтернативы у меня нет. Итак, судя по длинным загнутым ногтям потерпевшей, выкрашенным в жуткий темно-зеленый цвет, она не занималась переносом тяжестей и не стояла у станка на заводе, не была она и медсестрой, машинистом землеройной машины, бульдозеристом, продавщицей мясного отдела, архивариусом, бухгалтером, научным сотрудником (ученые обычно не носят презервативов в дамских сумочках. Впрочем, здесь я могу ошибаться), водителем троллейбуса, сантехником. Вряд ли она вообще занималась каким-либо продуктивным трудом. Скорее всего, её профессия непосредственным образом была связана с её красивым телом. Необходимо дать задание художнику нарисовать её прижизненный портрет, размножить его и разослать во все райотделы. При её профессии она не могла, не имела права не стать объектом внимания оперативных работников. Пожалуй, это самый продуктивный метод.
Я спустился вниз, где Говоров заканчивал описывать труп Бублика.
— Судя по вашему оптимистичному виду, метр, проговорил Андрей, елейно улыбаясь, — цезар цитра рубиконэм (Цезарь по ту сторону Рубикона). Поздравляю! И кто же те злодеи, совершившие все это?
— Спешите, юноша, спешите. Запомните, в нашем деле спешка также вредна, как рюмка водки для хронического алкоголика, — может привести к весьма печальным последствиям.
— Спасибо за совет, метр! Как вам при вашей, мягко говоря, не совсем праведной жизни удалось эквам сэрварэ мэнтэм (сохранить ясный ум)? Ваши замечательные слова наверняка будут высечены на скрижалях истории.
— И перестань пудрить мне мозги своей латынью. Это в конце концов неприлично — пренебрегать родным языком.
— Я обязательно учту ваше замечание, метр. Разрешите продолжить? — Говоров кивнул на протокол.
— Продолжайте.
После окончания осмотра наше высокое начальство собрало всех нас в ажурной беседке, выкрашенной опять исключительно в белый цвет. Генерал от прокуратуры Иванов окинул нас насмешливым взглядом, спросил:
— Ну что, питомцы гнезда Владимира, какие есть соображения по поводу сей печальной истории?
Вопрос завис в полном молчании. Тишину нарушало лишь веселое щебетание какой-то пичушки, призывающей нас разделить с ней радость земного бытия. Нет, у каждого из нас конечно же было что сказать, но никто не отваживался начать, опасаясь попасть на острый язычок Сергея Ивановича.
— Они у тебя всегда такие скромные? — обратился Иванов к Рокотову.
— Нет. Только в нестандартных ситуациях, — ответил тот.
— С вами все ясно. — Сергей Иванович повернулся к Говорову. — А представителю прокуратуры есть что сказать?
— Ему есть что сказать, — ответил тот. — Но он бы хотел сначала послушать других.
— Вероятнее всего, это очередная разборка, — отважился наконец Вадим Сидельников. — Неподелили что-то паханы, ну и… В общем, ясно.
— Кому ясно, товарищ майор? — нарочито ласково спросил Иванов.
— Мне, разумеется.
— Тогда так и говори — мне тут больше делать нечего, беру шинель, иду домой. Что ж, не скажу, что версия отличается особой оригинальностью, но отрабатывать её нужно. Вот ты, Вадим Андреевич, ею и займешься. Ты как, Володя, не возражаешь?
— Не возражаю, — ответил Рокотов.
— Инициатива всегда наказуема, — проворчал Вадим.
— А что скажет наш аналитический ум? — обратился ко мне Иванов, хитро щурясь, будто мартовский кот на солнце.
— Он пока пребывает в состоянии анабиоза, — скромно ответил я.
— В таком случае, спросите у своего Мутанта, — сказал мой шеф. — Может быть он проснулся.
Все рассмеялись. Я отметил, что в присутствии Иванова Рокотов всегда пытался шутить, и иногда вполне даже удачно. Сказывалось благотворное влияние друга.
— Я бы, товарищ полковник, непременно воспользовался вашим советом, но, увы, мы нынче в ссоре, дали друг другу обет молчания до завтра. Вы сами его спросите. Он вас уважает и где-то по большому счету даже любит. Он вам обязательно ответит.
— Мне кажется, что это не простая разборка, — подал голос мой друг. Положение начальника отдела обязывало его не молчать. — Перед смертью Бублика, простите, Степанеко пытали. Следовательно, он являлся носителем какой-то очень опасной информации.
— Это-то и козе понятно, — не упустил я случая подколоть друга. Он бросил на меня выразительный взгляд, долженствующий, по его мнению, если не испепелить меня, то лишить права голоса.
— Тут это… — смущенно проговорил «малыш» Шилов. — Тут соседка Виноградова… — Решив, что может сказать не то и не так в столь высоком собрании, Шилов окончательно сконфузился и замолк, казалось, навсегда.
— Смелее, Рома, — ободрил друга Говоров. — Что же такого интересного сказала эта Виноградова?
— Она это… Она в половине двенадцатого прогуливала своего добермана и и видела, как приехал Степаненко… Вот.
— И что же она ещё видела, Рома?
— Он приехал не один. Кроме его «мерседеса» были ещё две иномарки.
— А что же ты до сих пор молчал?! — возмутился Говоров.
— Вот, говорю.
Я понял, что настало время моего выхода на сцену. Маэстро, туш! Ох и врежу я им сейчас по мозгам! Ох, врежу! Я им покажу, блин, Мутанта. Они сами будут считать за счастье с ним советоваться. Определенно. Вялым, бесцветным голосом, не предвещавшем никакой сенсации, проговорил:
— Я конечно дико извинясь, но если мне и моему Мутанту будет позволено высказаться…
— Мы все внимания, коллега, — перебил меня Иванов. Подмигнул собравшимся. — «Выходят на арену силачи».
— Прошу без аллегорий и глупых сравнений, товарищ генерал, а то ведь мы можем и обидеться.
— Простите, Дмитрий Константинович! Бес попутал, — смиренно сказал Иванов. — Больше подобного не повторится. Мы вас слушаем.
— Мы убеждены, что здесь никакой разборки не было.
— А что же было? — озадаченно спросил шеф, чем вызвал мою снисходительную усмешку.
— Мы ведь говорим ни то, что было, а чего не было, товарищ полковник. О том, что было мы пока можем строить лишь предположения.
— И все же, вернемся пока к тому чего не было, — заинтересованно проговорил Иванов. — Я лично тоже так считаю, но хотелось бы услышать вашу версию.
— А мой Мутант считает, что коллеги Бублика по бизнесу тут вообще не при чем.
— Это ещё почему? — Иванов сделал вид, что не обратил внимание на довольно беспардонное начало моей фразы.
— Потому, что вы не учитываете личности самого Бублика. Он был не просто главарем преступной группировки, паханом братвы, именуемый ласково «папа», он ещё был вор в законе. Да?
— Да, — согласился Сергей Иванович. — И что из этого следует?
— А то, что они могли его убить, но издеваться над вором в законе — ни за что на свете. Это исключено.
— А ведь верно! — удивленно воскликнул шеф. — Молодец!
— Ну так, — ухмыльнулся я. — Самое печальное, что мне постоянно приходится это доказывать.
— Каков нахал! — одобрительно проговорил Иванов. — Кто согласен с версией Беркутова?… Та-а-ак! Молчим, значит? Ну, ну. Только смею вас заверить, коллеги, что это не тот случай, когда молчание — золото. А что скажет нам Андрей Петрович? Что-то он сегодня непривычно неразговорчив.
— А он это… Как все он, — очень удачно скопировал Говоров Шилова. — Скажи, Рома?
Малыш густо покраснел, насупился и исподтишка показал другу увесистый кулак.
— Параноидальный синдром с полной деградацией личности, — печально вздохнул Иванов. — А ведь такие, сукин сын, подавал надежды. А как бывало он шпрехал по этой самой латыни?! Заслушаешься! Сущий этот… Как его? Птичка такая махонькая, серенькая?
— Соловей, — подсказал мой шеф.
— Вот-вот, он самый. Таким соловьем заливался. А что от него осталось? — Иванов братился к Рокотову: — На кого, Володя, мы с тобой оставим любимое дело, Родину-Мать?
— Не говори, Сережа, — поддержал друга тот. — Я сам в последнее время над этим часто задумываюсь. Не на кого. Слишком они несерьезны, чтобы им доверять такое.
— Да, да, — закивал Сергей Иванович, — я с тобой полностью согласен. Что будет со страной и всеми нами? Страшно подумать.
— Хотел промолчать, но не могу, — решительно проговорил Говоров, — когда дискрэпант факта кум диктис (факты не согласуются с речами). А судьи кто?! Вы ведь хоминэм нон оди, сэд эюс вициа (не человека видите, а его пороки).
— Смотри-ка, заговорил! — радостно сообщил Рокотов.
— А может быть это всего-навсего неполная ремиссия, так сказать лучик света в его темном сознании? — высказал предположение Иванов.
— Шут его знает, — пожал плечами Владимир Дмитриевич. — Все может быть.
Смотреть на этих обремененных высокими званиями и должностями мужиков, разыгрывающих тут перед нами черт знает что, было по меньшей мере забавно, а по большому счету — приятно. Нет, правда. Этих не испортит ни власть, ни почести. В любой ситуации они останутся самими собой. Словом, кондовые мужики, свои люди, свои в доску. Нам с Андреем здорово повезло на шефов. Определенно.
— Зачем столько слов, господа? — нарочито удивленно спросил Говоров. — Будем взаимно вежливы. Если вы не бережете свое время, то хоть поберегите наше. Вэрбум сат сапиэнти (умному довольно одного слова). Будем считать, что у меня наступила полная ремиссия. Верно, Рома?
— А при чем тут это?! При чем тут я?! — возмутился Малыш, чем вызвал всеобщее веселье.
— Ты, Рома, как, впрочем, и я тут совершенно не при чем. Просто наше начальство, предъявляя нам с тобой претензии, забывает, на мой взгляд, одну простую истину — а бовэ майёрэ дисцит арарэ минор (у взрослого вола учится пахать подрастающий). А чему, Рома, мы сможем научиться у своих начальников? Тому, как унижать личное достоинство своих подчиненных?… Ты отчего, Рома, молчишь? Неужели тебя не оскорбляет и не возмущает то, как из твоего лучшего друга здесь делают какого-то ущебного хомункулюса (человечка)?
— Ты это… Ты кончай, — вконец растерялся Шилов. — Шею намылю. — И вновь пригрозил Говорову кулаком.
— А тебе, Володя, не кажется, что он не совсем безнадежен? — одобрил выступление Андрея Иванов.
— Он у тебя молодцом, — откликнулся Рокотов.
Андрей сделал вид, что не обратил внимание на слова боссов и со значительным лицом продолжал:
— Если мне будет позволено, то я бы тоже хотел высказать свои предположения относительно этого дела.
— Бога ради, — усмехнулся Сергей Иванович. — Мы тебя внимательно слушаем.
— Во-первых, я полностью согласен с Беркутовым — воровские авторитеты здесь не при чем. Во-вторых, исполнителей убийств, как и их заказчиков, я думаю, нужно искать либо среди представителей спецслужб, либо среди власть имущих, либо на самом верху политического имблишмента.
— Эка ты хватил! — удивленно воскликнул Сидельников.
— И, наконец, в-третьих, Степаненко каким-то образом стал обладателем информационной бомбы такой разрушительной силы, что это кого-то очень напугало. Потому-то к нему и были применены подобные пытки, а когда результат был достигнут, убили.
— Что ж, твоя версия, Андрей Петрович, не лишена оснований и очень даже любопытна, — задумчиво проговорил Иванов. — Я и сам все больше склоняюсь к тому, что за всем этим стоит наша общая знакомая — мафия. С этой беспардонной особой нам ещё придется хлебнуть по самую, как говорится, маковку. Поэтому, шутки в сторону, надо готовиться к серьезной, бескомпромиссной борьбе. Кто этого ещё не понял, может сойти с «поезда» — время ещё есть.
Иванов обвел нас всех насмешливым взглядом. А это означало, что сам он уже при полном боекомплекте и заряжен на борьбу с мафией по полной программе. Определенно.
Глава четвертая. Олигарх беспокоится.
Адриатика, адриатика. Какая в принципе… Разница какая. Море там, небо, эти, ага, летают… Везде одно. Надоело. Ничего не того… Не радует ничего. Устал. А на душе эти того… Кошки ага. Такая злость, что не приведи кому. Все внутри сожрала к этим… К шутам сожрала. Аж колотит всего. Так бы всех… Надоели. Сволочи! Ведь никто ничего… Не могут ничего. А только — дай, дай… Сколько можно? Дармоеды. Холодно. Камин вон ага, а ему не того… Мороз по коже. Знобит. И голова что-то. Может быть заболел? Этого только… Не хватало этого только. Не ко времени. Впрочем, у него всегда… Некогда, ага. Болеть некогда. Ничего некогда. Все бегом. Забегался, ага. Может выпить чего?
Виктор Ильич встал с дивана, нашел в аптечке таблетки «Анальгина», выпил, вышел на веранду, где столкнулся с одним из своих многочисленных телохранителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40