— Любовь Сергеевна, вы хорошо были знакомы с вашим соседом Степаненко?
— Не так. чтобы… Встречались иногда, здоровались. Мне он всегда казался солидным, порядочным и приятным во всех отношениях мужчиной. А правду говорят, что он был чуть ли не главарем преступной группировки?
— Правду, Любовь Сергеевна. Истинную правду, — подтвердил я. — А ещё он был вором рецидивистом и отсидел в местах лишения свободы без малого двадцать лет.
— Что вы говорите! Ужас какой-то! — Глаза хозяйки стали не только наивными, но и испуганными, лицо выразило целую гамму чувств, главным из которых было все же кокетство хорошенькой женщины, и уж потом — все осталные. — А с виду такой… Ни за что не подумаешь.
— Вы со Степаненко в последние дни перед его смертью разговаривали?
— Да, конечно. Мы часто втречались по вечерам. Его Джек с моим Ромой были большими друзьями.
— С кем? — Я посчитал, что ослышался.
— С Ромой. Это моего добермана так зовут, — пояснила она. — Он такой у меня умница, такой душка.
Это называется — нарошно не придумаешь. Точно. Я едва сдержался, чтобы не рассмеяться.
— А у Степаненко тоже была собака?
— Да. Шнауцер.
— И где же он?
— Дня за два до того, как… Умер. Чем-то отравился. Они, собаки, как дети, чуть не досмотрел и… А Джек, к тому же, был молодым и очень импульсивным. Потому и…
У Виноградовой была странная манера не договаривать фразы.
— И как реагировал Степаненко на смерть своего друга?
— Был очень опечален. Переживал.
— А не высказывал он предположения, что Джека мог кто-то отравить?
— Нет, а при чем тут… — Но вот смысл моих слов кажется наконец дошел до её головки и произвел в ней сущий переполох. Ее глазки округлились от изумления и забыв про роль этакой очаровашки, светской обольстительницы, она совсем по-бабьи всплеснула руками и воскликнула так, будто хотела поведать мне мировую сенсацию: — А ведь очень может… В свете последних… Какой ужас! А мне даже ни к чему. Это они его, чтобы не мешал. Да?
— Это всего-навсего одна из версий, Любовь Сергеевна.
— Да-да, я понимаю. Теперь я уверена, что так все и было. Какие изверги! Даже бедную собачку не пожалели. А он. Джек, был таким наивным, таким доверчивым. Вообще-то шнауцеры не очень контактны, самолюбивы. Но Джек был не таким. Господи! Что делается! Даже собачки страдают от этого беспредела!
— А в тот вечер вы со Степаненко разговаривали?
— Да не то чтобы… Так, обменялись парой фраз.
— О чем же?
— Федор Степанович поздоровался со мной и сказал, что я слишком поздно гуляю. Я ответила, что Рома никак не хочет идти домой. Он сказал: «Балуете вы его, Любовь Сергеевна». Вот и весь разговор. Затем он со своими спутниками прошел к себе в коттедж.
— Сколько было времени?
— Что-то в районе двенадцати. Я на часы на смотрела.
— А сколько было его гостей?
— Четверо. Трое мужчин и одна женщина… Да, чуть было не забыла. Был ещё телохранитель Степаненко, кажется его Сергеем зовут.
— Вы кого-нибудь из гостей прежде видели?
— Женщину. Она раза три приезжала вместе с Федором Степановичем.
— А из мужчин?
— Никого. Хотя лицо одного из них… Но никак не могла вспомнить, где видела.
— Вы хорошо их разглядели?
— Да, достаточно хорошо. У ворот Степаненко два ярких светильника. Так что…
— Сможете их описать?
— Пожалуй.
— Тогда сделайте одолжение.
— Значит так… — Виноградова подвела глаза к потолку, вспоминая. — Один из ни бы полный, солидный, представительный мужчина лет сорока пяти — пятидесяти кавказской или еврейской наружности. Волосы черные с проседью, зачесаны назад, в массивных роговых очках. Одет в серую тройку. Он-то и показался мне знакомым.
Я даже не ожидал, что она окажется столь ценным свидетелем. Внешность описывала достаточно профессионально, будто до этого многие годы работала в правоохранительных органах. Весьма и весьма наблюдательная дама. Кто бы мог подумать?!
— У вас не возникло ощущение, что вы с ним прежде где-то встречались?
— Возможно… Впрочем, не уверена. Я же уже говорила, что не могла никак вспомнить.
— А двое других?
— Эти были молодые, лет по тридцать. Оба рослые, спортивные. Один блондин, довольно красивый, другой брюнет, очень неприятный.
— И чем же он показался вам неприятным?
— Мрачный, лицо лошадинное и взгляд исподлобья.
Экая, право, умница! Даже взгляд запомнила.
— Лошадинное — это какое?
— Длинное, естественно, с массивным выпирающим подбородком. А глазки маленькие, колючие.
— А блондин?
— Он полная противоположность брюнету. Лицо хорошее, славянское.
— Славянское?
— Ну да, славянское — широкоскулое, открытое, добродушное. Волосы короткие… Ну, знаете, как сейчас молодежь… Он мне понравился.
«Считай, что фотороботы всех троих у нас уже в кармане», — с удовлетворением подумал я.
— Они между собой общались?
— Нет. Молча прошли за Федором Степановичем.
— В своем объяснении вы указали, что они приехали на двух иномарках. Так?
— Да, — кивнула Виноградова.
— Случайно, не можете назвать марки машин?
— Случайно, могу, — кокетливо улыбнулась она. — Они приехали на темно-бордовом «рено» и черном «БМВ».
Она оказалась сущим кладом для следователя. Но я даже не мог предположить, какая удача ждет впереди. Спросил скорее для очистки совести, чем в надежде на результат:
— А их номера вы видели?
— «Рено» стояла сбоку и потому, номера не было видно. А вот у «БМВ» я прекрасно разглядела номер и даже запомнила.
— Что?! Не может этого быть! — воскликнул я пораженный. Подобная удача не часто балует нашего брата, следователя.
— Ну отчего же, — рассмеялась Виноградова, весьма довольная произведенным эффектом. — Очень даже может быть. Ее номер — А 378 БК.
От этих слов я тут же, не сходя с места, готов был расцеловать эту прелестную Армиду в её соблазнительные уста. От возбуждения во рту у меня пересохло, а в голове как-то само-собой, совершенно спонтанно возник вопрос: «А не выпить ли нам за удачу? Она того стоит!» И я тут же озвучил это желание голосом:
— А не выпить ли нам шампанского, Любовь Сергеевна?
— Ой, правда! — сразу же среагировала она. И засветилась, и засияла аки роза под благодатными лучами утреннего солнца. А в слишком откровенном декольте что-то там заволновалось, заволновалось…
Господи, прости мя грешного! Ибо слаб я пред соблазнами земными и мысли мои греховны. Отвергни козни диавола, смущающего разум мой и плоть мою. Помоги, Господи! Ибо сам себе помочь я уже не в состоянии.
Виноградова подбежала к столу и голосом победительницы в войне полов, сказала:
— Открывайте, Андрей Петрович!
Я не заставил себя ждать. Шампанское лишь глубоко выдохнуло и полилось, полилось живительною струею в бокалы. По всему, от томительного ожиданию у него уже не осталось сил на более громкое проявление чувств.
— За удачу! — громкогласно провозгласил я, поднимая бокал.
— Да, — сказала Армида, а глаза её стали влажными и загадачными. Она пила за свою удачу и за свои намерения. Я был отчего-то почти уверен, что эти её намерения связаны с моей скромной персоной. Суждено ли будет им сбыться — покажет время. Лишь оно, как беспристрастный судья, расставляет всё и вся на свои места. Так доверимся же ему и будем уповать на лучшее.
Шампанское было холодным, терпким и пощипывало язык, тоесть именно таким, каким и должно было быть, чтобы охладить перевозбуждение и остудить разыгравшееся воображение. Пора было возвращаться к нашим баранам, то бишь, к допросу.
— Продолжим, Любовь Сергеевна, — сказал я дежурным голосом.
— Как скажите, — пожала она плечами и стала тускнеть прямо на глазах.
— Скажите, а в этих иномарках кто-то остался?
— Да, там ещё были люди. Но я их не разглядела.
— Сколько их было?
— Затрудняюсь сказать, но не менее трех человек.
— Все они сидели в одной из машин?
— Нет. По моему, один человек был в «БМВ» и двое — в «рено». Да, так.
— Из них никто не выходил из машин?
— Нет. При мне никто не выходил. Но когда я уже отошла на приличное расстояние, слышала, как хлопнули две дверцы. Оглянулась, но из-за деревьев ничего не было видно.
— Никакого шума, стрельбы не слышали?
— Нет. Я вернулась домой, выпила снотворное и тут же уснула. Возможно поэтому, ничего… Вы их арестовали?
— Кого?
— Убийц?
— Скоро, Любовь Сергеевна, только сказка сказывается, а вот дело, увы. Но обещаю — мы их обязательно поймаем. Я лично извещу вас об этом. Договорились?
— Договорились, — улыбнулась она.
Я записал её показания. Она прочла, расписалась. Ну вот и все. Сделал дело, гуляй смело. Вот именно. Одно меня смущало во всей этой истории, только-что поведанной мне легкомысленной Армидой. Как убийцы не избавились от столь важного свидетеля их визита к Степаненко? Это их просчет или что-то другое? Ничего, даст Бог, разберемся.
— А может быть отобедаете, Андрей Петрович? — робко предложила хозяйка. — Ведь время-то уже обеденное.
И столько в её голосе было великой надежды, а в наступившем молчании томительного ожидания, что я почувствовал бы себя большим свинтусом, отказав ей.
— А действительно, Любовь Сергеевна, почему бы нам с вами не отобедать?! — воскликнул я с пафосом, жизнерадостно и жизнеутверждающе.
И ярко вспыхнуло её прелестное личико, озаряя унылую и серую действительность, И заволновались, затрепетали в декольте два гладких, нежных полушария в предвкушении чего-то замечательного, необыкновенного, для чего собственно и сотворены Матушкой природой и Космическим разумом.
— Только как же Шилов, Любовь Сергеевна?
— Какой ещё Шилов? — недоуменно спросила она.
Похоже, я полностью вытеснил из её сознания образ своего друга. И мне даже как-то стало обидно за Рому. Как же, порой, бывают ветрены и непостоянны женщины.
— Тот, с кем вы беседовали прежде? Насколько я правильно понимаю, все это, — я кивнул на стол, — предназначалось именно ему. Или я не прав?
— Ну зачем же вы так, Андрей Петрович! — довольно искренне возмутилась она. — Зачем смущаете бедную женжину?!
— Относительно вашей бедности, Любовь Сергеевна, я бы мог поспорить с кем угодно, У вас и тут, — я посмотрел на потолок, — всего достаточно. А здесь, — я опустил вгляд до уровня её декольте, — даже слишком много.
— Ах, какой вы, право, насмешник, — зарделось она, будто маков цвет. Но по всему было видно, что мои слова ей приятны. Армиды, потому и зовуться Армидами, что любой комплемент им и их внешности в какой угодно форме сказанный, убыстряет ток крови в их крепком организме, возбуждает жажду деятельности, и тем самым продляет им молодость и красоту. Этим они живут. И не надо их осуждать за легкомыслие и отсутствие духовности, ибо ни одному человеку не дано понять, что истинно духовное, а что плотское, что возвешенное, а что низменное. Ведь соловей поет не потому, что он полон возвышенного чувства, а потому, что таким его создал Космический разум. Каково сказано?! Вот так-то, знай наших.
— А где тут у вас удобства? — спросил я.
— Пойдемте, я вас провожу.
А через пять минут мы уже сидели за столом, при виде которого у меня началось обильное соковыделение.
— Может быть коньячку, Андрей Петрович? — выжидательно глянула на меня Виноградова.
И тогда я спросил себя: «Андрюша, неужели ты сегодня не заслужил отдохновения от трудов праведных? Неужто не имеешь права хоть немного расслабиться от моральных устоев и всего прочего?» И тут же ответил: «Еще как заслужил! Ты, Андрюша, сегодня можешь все».
— Можно, — кивнул я решительно.
Предвижу, что многие читатели, прочтя эту сцену, разочаровано вздохнут. Нет, герой не может быть таким легкомысленным и безответственным. А бабушки и дедушки уже не станут ставить меня в пример своим внукам. Но только я живу не для примера, а живу так, как живу, как мне хочется. Предвижу также, что мои биографы, дойдя до этого места, испытают явное затруднение — каким образом объяснить мой поступок? Так вот, им я хочу сказать заранее — ничего объяснять не надо, пишите правду, как она есть. Как сказал когда-то римский комедиограф Публий Теренций: «Хомо сум, хамани нихиль а мэ алиэнум путо (я человек, ничто человеческое мне не чуждо)». Вот именно. Так и запишите.
А потом на грешную землю медленно и незаметно опустился тихий теплый вечер. Где-то гремели войны и революции, гасли и рождались звезды, человеческая цивилизация стремительно катилась к своему логическому концу. Кто-то ждал конца света. Кто-то — второго пришествия Сына Божьего. Но тот почему-то опаздывал. Вместо него по Земле, как по своей вотчине расхаживал дьявол и его приспешники.
Но нам с Армидой до всего до этого не было никакого дела. От выпитого кружилась голова. Было чувство покоя, нерваны. Часы монотонно и медленно пережевывали своим стальным механизмом время, извлекая его из будущего и отправляя в прошлое. А настоящего у нас не было. И ни у кого не было. Но и это нас нисколько не смущало. Где-то плакала иволга, схоронясь в дубло. И было такое чувство, что все это происходит не с нами, а кем-то другим. А наши тела уже давно жили своей самостоятельной жизнью, ничего общего с нами не имеющей.
Глава девятая. Иванов. Совещание.
Сегодня утром причесываясь заметил на висках седину. Да, летит безвозвратное время и с этим ничего не поделаешь. Кажется, давно ли мы с Мишей Красновым пришли на работу в Заельцовскую прокуратуру молодые и красивые, полные чистолюбивых планов. Такое впечатление, что это было лишь вчера. А между тем жизнь столько уже отмахала. «Как мало пройдено дорого, как много сделано ошибок». Впрочем, здесь я не прав. То, что ошибок сделано немало, с этим можно согласиться, а вот со всем остальным… И дорог пройдено немало и сделано дай Бог каждому. Ага. Иному на десять жизней хватит, а иному и на все сто. Столько сейчас развелось лодырей и бездельников, думающих больше где бы что урвать для себя побольше да пожирней, чем о работе. А сколько за эти годы мы потеряли славных парней? Много, очень много. А Катя? При воспоминании о ней защемило сердце. Что-то последнее время оно у меня стало пошаливать. Главное — чтобы эти жертвы были не напрасны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40