— Гарантии, Алик Иванович, вам может дать ваш сексопатолог и то с определенной долей вероятности. Мы же можем дать вам лишь слово. А ему, уверяю вас, можно верить. Еще никто не смог пожаловаться, чтобы я или Иванов не сдержали когда-нибудь слова.
— А при чем тут Иванов?
— Но ведь мне тоже нужны гарантии.
— Ну?
— А на ваше слово мы, увы, полагаться не можем. Служа дьяволу вы утратили на это право, Алик Иванович. Поэтому я должен предпринять кое-какие меры, страхующие меня от неприятностей.
— И какие же?
— В данном случае, ваше любопытство оправдано, поэтому отвечаю. Вы пишите на имя Иванова письмо, где указываете, что добровольно, без всякого принуждения с моей стороны согласны со мной сотрудничать, при чем обязуетесь не принимать никаких мер, направленных, как против членов нашей следственно-оперативной группы, так и членов их семей. Ставите дату, подпись и отправляете Иванову. По получении данного письма Ивановым организуете мой телефонный разговор с ним. После этого я приступаю к главной операции по спасению вашей сильно пошатнувшийся репутации и где-то по большому счету жизни. Вот так. Будут ещё вопросы, Алик Иванович?
— Похоже, что вы все обдумали и предусмотрели заранее, — криво, но обреченно улыбнулся дядя Алик. И до того у него был разнесчастный вид, что я невольно ему посочувствовал. Поступая на службу к Сосновскому, он, наверное, не мог и предположить, что когда-нибудь окажется в столь дерьмовой ситуации. А с другой стороны, тот ещё жук. Он что не знал кто такой Сосновский, что тот ради наживы мать родную продаст и отца в ломбард заложит? Знал. Денег больших захотелось, есть сладко, спать мягко. Вот и допрыгался, старый греховодник. Нет, не сочувствовать мы должны этим моральным перерожденцам, а бороться с ними всеми возможными средствами, вплоть до подручных. Но пасаран, ребята!
— А как же, Алик Иванович, — я снисходительно и даже где-то высокомерно усмехнулся. — Наша фирма веников не вяжет и, в отличие от вашей, проколов не допускает. За такие проколы нас бы давно выгнали с работы.
Похоже, последняя фраза ускорила принятие Варданяном решения.
— Хорошо. Я согласен, — выдохнул он и едва не расплакался.
И тогда я жестко, как резидент своему нерадивому агенту, сказал:
— В таком случае, пишите письмо.
Скоро в Центр ушла телеграмма: «Алекс — Юстасу. Папаша спекся на корню. Мордобой отменяется. Начинаю работу». Шутка.
Глава пятая: Говоров. Боевая операция.
Я был очень собой недоволен. Мне не только не удалось установить с Калюжным элементарного контакта, но я ещё и умудрился настроить его против себя. Вел я себя во всех смыслах недостойно. До сих пор стыдно вспомнить. Перед кем я, как сказал бы Дима Беркутов, выступал, как глупый павиан? Смотрите, смотрите, я могу Цицерона наизусть! Нравится?! А ещё Сократа. Здорово, да?! Вот такой я замечательный во всех отношениях, такой начитанный, да! И это я все проделывал перед человеком, которого только-что заставили признаться в убийстве? Воистину, «если голова пуста, то голове ума не придадут места». В неё можно набросать каких угодно цитат, но результат будет тот же. И правильно, что он мне не поверил. Я бы на его месте, сделал то же самое. И все же после встречи с Калюжным, я был убежден, что копия видеокассеты у него.
Попробуем восстановить логическую связь событий. Журналист Вахрушев пребывает в Москву на конференцию независимых средств массовой информации и ему каким-то образом попадает в руки известная видеокассета. Кто ему её передал? Остается пока тайной за семью печатями. Здесь может быть масса версий, но наиболее вероятны две: ему её передал знакомый, как-то связанный с командой олигархов, или она к нему попала совершенно случайно. Вахрушев должен был возращаться во Владивосток самолетом, но неожиданно передумывает, сдает билет и едет поездом до Новосибирска к своему школьному другу Усольцеву. Почему? Ему известно содержание кассеты и он хочет посоветоваться с другом, как ему быть. Логично? Логично. Где он мог просмотреть кассету? В журналистском центре? Маловероятно. Там всегда толпяться журналисты, а если он знает, что на кассете сенсационный материал, то вряд ли будет выставлять его на всеробщее обозрение. Верно? Верно. В редакции какой-то из газет или журналов? То же самое. Скорее всего, он это сделал на квартире какого-нибудь знакомого московского журналиста, которому доверял. Следовательно, кроме Вахрушева, кассету видел еще, как минимум один человек. Он-то и мог сообщить людям олигархов об этой кассете и её обладателе. Иначе каким бы образом они так быстро вышли на Вахрушева. Не обязательно. Знакомый Вахрушева мог просто кому-то проболтаться. Но, как бы там не было, а система безопасности олигархов узнает о кассете и начинает слежку за журналистом. Почему они его не взяли в Москве? Это был бы для них самый оптимальный вариант. Вполне возможно, что Вахрушев обнаружил за собой «хвост». Потому сдал авабилет и отправился поездом к другу в Новосибирск. Логично? Логично. Журналист показывает кассету другу и тот делает копию для себя, намереваясь в последующем разоблачить коварные замыслы олигархов. Учитывая, что Устинов возглавляет на заводе общественный комитет по спасению завода, такой вывод напрашивается сам собой. Пойдем дальше. Поняв, что Вахрушев исчез из Москвы система безопасности начинает его поиск и быстро находит его в Новосибирске. Как это им удалось? Скорее всего, была задействована вся система правоохранительных органов. Журналист найден, убит, но кассеты при нем не оказалось. Считая, что Вахрушев передал кассеты своему другу, убийцы выходят на Устинова. Тот вероятно почувствовал неладное и передал копию видеокассеты кому-то из близких знакомых на заводе, скорее всего, Людмиле Гладких — своей верной помощнице по общественному комитету. Не найдя кассеты и у Устинова, люди олигархов начинают её поиск и в июле месяце выходят на Дежнева и Степаненко. Кассета найдена, можно успокоиться. Но поездка Калюжного на Электродный завод заставляет их вновь активизироваться. Почему? Да потому, что они узнают, что существет, как минимум, ещё одна копия кассеты. Кто им об этом сообщил? Тот кто знал о кассете и её содержании. Логично? Логично. На заводе об этом знали два человека: Гладких и Огурцов, в прокуратуре — Татьяничева и Калюжный. Успел ли Огурцов показать кому-то кассеты, мы пока не знаем. Однако, убежден, что Татьяничева не могла не доложить о ней прокурору. Следовательно о ней ещё знал транспортный прокурор. Вероятность того, что преступиники узнали о кассете от Гладких или Огурцова практически равна нулю. Не могли они о ней узнать и от Калюжного. Остается Татьяничева и прокурор. Кто из них? Я больше склоняюсь к версии, что это сделал прокурор, так из всех лишь он остался жив. Пока жив. Узнав, что Калюжный освобожден из-под стражи, преступники быстро сообразят, что мы неизбежно на него выйдем. А следовательно попытаются избавиться и от него. Логично? Очень даже.
И я почти бегом отправился к Иванову.
Выслушав меня, Сергей Иванович все понял и тут же позвонил Рокотову.
— Володя, мне срочно нужны пара ребят… Объясню потом… Жду. Бывай!
Шеф положил трубку, спросил:
— А что говорит Калюжный?
— Он настолько всем напуган, что категорически все отрицает, говорит, что ничего не знает ни о какой видеокассете.
— Неужели он не понимает, что они его в покое не оставят?
Я пожал не определенно плечами.
— Он мне этого не сказал.
Иванов посмотрел на меня долгим взглядом, сказал с сожалением:
— Да, коллега, сработали вы на два с плюсом.
— Не надо, Сергей Иванович, проявлять подобную благотворительность и давать мне шанс на будущее в виде плюса. Я его не заслужил.
— И все же я позволю себе его оставить за понимание ситуации. С этого начнется твое моральное возраждение.
— Спасибо! Постараюсь оправдать ваши надежды.
— Я в тебя верю. У тебя к этому есть все задатки.
— А что делать с прокурором?
— Тащи этого сукиного сына ко мне. Бум разговаривать.
— А если от откажется?
— Этот может, тот ещё хлюст. Тогда позвонишь мне. Я ему скажу пару ласковых. Прибежит как миленький.
— Вы его знаете?
— Конечно. Когда я работал в Западно-Сибирской транспортной прокуратуре, он был прокурором следственного отдела. Не дурак и работать умеет. Но тот ещё хитрован. Треть работал на себя, треть на родную прокуратуру, а осталтьное время откровенно бездельничал.
В это врема в кабинет вошел Рокотов с моим другом Ромой Шиловым и, пожимая нам с Ивановым руки, проговорил:
— В отделе был лишь Роман Владимирович, все в бегах. Поэтому сам решил поехать. А что случилось?
— Пока не случилось, но в любую минуту может случиться, — ответил Сергей Иванович и кратко рассказал о наших подозрениях.
— А что же мы тогда сидим? — сказал Владимир Дмитриевич. — Поехали.
Через пятнадцать минут мы уже были в Новосибирской траспортной прокуратуре.
— Где прокурор? — спросил я секретаря, маленькую хрупкую девушку, испуганно взиравшую на нас.
— Только-что уехал, — ответила она, глядя на Рокотова. Тот был в полковничьей форме.
— Куда?
— Домой. Позвонила его жена и попросила срочно приехать. У них что-то случилось.
Я сразу заподозрил неладное.
— Вы знаете где он живет?
— Да. Я несколько раз была у него дома.
— В таком случае, поехали.
— Куда?! Зачем?! — очень испугалась она. — Я ведь на работе. Вдруг, понадоблюсь.
— Поехали! По дороге объясню. — Я взял её за руку и почти силой увлек за собой.
— Куда ехать? — спросил, когда мы сели в «Шевроле».
— На девятьсот пятого года, — чуть не плача ответила секретарь. — Там высотный монолитный дом.
Мой «француз» рванулся с места, решив показать даме все, на что был способен.
— Вас ведь Олей зовут?
— Да. А откуда вы знаете?
— Знаю. А меня Андреем Петровичем. Скажите, Оля, вас прокурор заставил дать такие показания следователю?
— Какие? — Она густо покраснела.
— Что вы слышали, как Колюжный угрожал Татьяничевой убить ее?
— Нет. Павел Викторович вызвал меня к себе в кабинет. Там уже находился следователь. Такой полный, рыжий. И Павел Викторович сказал: «Помнишь, Оля, ты говорила как Эдуард Васильевич угрожал Маргарите Львовне убить ее?» Я растерялась, спросила: «Когда?» А он раздражительно так: «Это ж было два дня назад! Неужто забыла?» И тогда я подтвердила, что присутствовала при том разговоре. Извините.
— Извиняться вы будете перед Эдуардом Васильевичем.
— Да, конечно. Я понимаю, как виновата перед ним. Все эти дни я очень переживала. Особенно, когда его арестовали. Я с самого начала не верила, что он мог это сделать.
Впереди показался высотный монолитный дом.
— А вон машина прокурора, — сказала Оля, указывая вперед.
Черная «Волга» уже свернула во двор дома. Неужели не успеем?! Вот и дом. «Шевроле» пулей влетел во двор. «Волга» стояла у дальнего подъезда. а прокурор уже был у двери. Я посигналил. Он приостановился, посмотрел на нас, но, решив, что мы никакого отшения к нему не имеем, открыл дверь и скрылся в подъезде. Я резко затормозил, едва не протаранив прокурорскую «Волгу», выскочил из машины и бросился в подъезд. Прокурор, импозантный, ухоженный мужчина лет сорока пяти — пятидесяти, ждал лифт. Слава тебе Создатель! Ты услышал меня!
— Одну минутку, Павел Викторович! — громко проговорил я и полез за удостоверением.
Он этот мой жест прочел однозначно. Лицо его побелело, глаза выразили ужас, рыжеватая аккуратная бородка мелко-мелко затряслась. Пятясь к стене о жалобно-просяще проговорил:
— Не надо! Прошу вас! Я никогда! Никому! Ничего! Клянусь! Я ведь все сделал, что вы просили.
Я не спешил доставать служебное удостоверение и решил дослушать исповедь этого стукача до конца. Спросил:
— Почему освобожден Калюжный?
— Это ни я! Честное слово ни я! — принялся слезно убеждать меня прокурор. — Это областная прокуратура! Клянусь! Не убивайте пожалйста! Я все, все сделаю, что скажите!
Похоже, что он после убийства Татьяничевой постоянно ждал вот этой минуты. Факт.
В это время в подъезд вбежал Рокотов с Шиловым. Увидев человека в форме полковника, прокурор рванулся к нему, благим матом закричал:
— Товарищ полковник, тут меня…
— Успокойтесь, Павел Викторович, — сказал я насмешливо, доставая, наконец, удостоверение. — Вы приняли меня за кого-то другого. А я всего-навсего старший следователь областной прокуратуры, тот самой, о которой вы только-что говорили.
— Не… не понимаю, о чем это вы, — застрелял вокруг крапленым взглядом прокурор, будто пойманный за руку воришка. И, давно усвоив, что лучшая защита — нападение, запальчиво проговорил: — А почему вы себе тут позволяете, понимаете ли?! Врываетесь в мой подъезд, кричите, как не знаю кто?! Что я мог подумать?!
— Вы правильно подумали, гражданин Грищук, — сказал я сухо, даже брезгливо. Он вызывал такое омерзение, что меня начинало уже подташнивать от общения с ним.
— О чем это вы, не понимаю, — пролепетал прокурор. — И почему — «гражданин»? Странно!
— Ничего, скоро поймете. Что сообщила вам жена по телефону?
— А при чем тут… — И вдруг, до него дошло с чем мог быть связан звонок жены. Он жалобно слезящимися глазками посмотрел на меня, спросил растеряно: — Вы полагаете, это они?
— Что она вам сказала?
— Сказала, что с Димой плохо. Сильный жар, задыхается.
— Это ваш сын?
— Да.
— Сколько ему?
— Что, простите?
— Сколько лет сыну.
— Два. Два с половиной года.
— Уходя на работу вы его видели?
— Да. Он был совершенно нормальным.
Сомнения отпали. Жена Грищука звонила под пистолетом киллера. Я повернулся к Рокотову.
— Как вы считаете, Владимир Дмитриевич?
— Они там. Вне всякого сомнения, — проговорил он.
— Вы полагаете?! — понизив голос до шепота, спросил прокурор. На него жалко и неприятно было смотреть.
Я нажал на кнопку вызова лифта. Двери распахнулись. Мы все вошли в кабину.
— Какой этаж? — спросил я у Грищука.
— Четвертый.
На площадке четвертого этажа, Рокотов прижал палец к губам, прошептал:
— А теперь, Андрей Петрович, наше с Романом Владимировичем дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40