Банки, гремя, отскакивали и тут же застревали в песке.За кустами тальника на старенькой дерюжке, брошенной на песок, распластались два тела. Тощий парень с ребрами, выпиравшими как прутья из плохо сплетенной корзины, лежал на животе, подставив солнцу голые половинки задницы, сплошь покрытые красными прыщами. Его подруга — рыхлая, белотелая, словно обсыпанная мукой, лежала на спине, закрыв глаза и бесстыдно разведя в стороны ноги. Ее объемистое обнаженное вымя жидко расползлось в стороны, напоминая медуз, выброшенных волной на берег.Андрей остановился, не зная, как себя вести, потом смущенно отступил за куст. Катрич спокойно нагнулся, поднял нечто напоминавшее с виду рубаху.— Прикройся, — сказал он и бросил тряпку на живот женщине. Та даже не шевельнулась. Больше не обращая на нее внимания, Катрич носком ботинка ткнул голого парня в пятку. Тот лениво повернулся на спину и глянул на подошедших из-под ладони, козырьком приставленной к глазам. Уныло протянул:— А-а, родная милиция...Тем не менее он даже не встал и остался лежать на спине, заложив руки за голову и выложив на обозрение тощие мужские принадлежности. Теперь Андрей увидел, что волосы у парня и в самом деле зеленые, словно подсохшие водоросли. Что пошло на их покраску — чернила или тушь, понять было трудно.— Встань и оденься, — предложил Катрич строго и угрожающе приподнял ногу. — А то я тебе ненароком бампер сомну.Сопля сел и примирительно прогнусавил:— А я че? Я только констатировал: родная милиция...— Не унижайся перед ним, — вдруг среагировала на его реплику девица и демонстративно перевернулась на живот. Андрей смущенно поднял глаза к небу, где невидимый самолет пенистой линией перечеркнул голубизну от горизонта до горизонта.— Заткнись, Жаба, — лениво протянул Сопля, — пока я тебе не врезал.— Ладно, кончайте свариться, — сказал Катрич. — Ты мне лучше расскажи, что знаешь об убийстве полковника?— О том, что в газетах писали? — спросил Сопля. Он прыгал по песку на одной ноге, натягивая на другую брючину. — Только это и знаю.— Значит, случай прошел мимо вашей кодлы? Вы о нем ничего не слыхали, разговоров никаких не вели?— Почему? — не согласился Сопля. — И слыхали, и разговоры были...— Какие?— Так, общий треп.— Что именно?— Говорили, что полкан кому-то крепко насолил. Его и убрали.— Кому именно он насолил?— Откуда я знаю?— Видишь, старлей, — вдруг меняя тон, сказал Катрич, — как мы бортанулись. Тащились сюда, парились, а он ничего не знает... — И вдруг резко, повелительно приказал: — Собирайся! Поедем в управление. Там я сниму допрос под протокол.— А что я, начальник? — заканючил Сопля.— А то, гражданин Андреев, что вас в тот день видели рядом с местом преступления. Факт зафиксирован в протоколе. Поскольку дружеского расположения вы не понимаете, в управлении мы проведем опознание, и все пойдет по законному пути...— Начальник, — взмолился Сопля, — на понт берешь?!— Ты меня знаешь? — спросил Катрич. — Я когда-нибудь против твоих зеленых волос что-то имел?— Не-а...— Тогда подумай, поперся бы я сюда по жаре на понт брать?— Не-а, — согласился Сопля.— Вот и делись тем, что знаешь, пока разговор между нами. Кого видел в тот день?— Никого...— Все, собирайтесь, Андреев.— Капитан, — загундосил Сопля. — Клянусь, я не замазан. Они меня мигом пришьют, когда дознаются...— Ты себя не чувствуй пуговицей, — успокоил его Катрич. — Твоя, — он кивнул на девицу, — не трепанет?— Жаба? — спросил Сопля. — Не-а, она в порядке.— Тогда ты чист.— Всегда так говорят.— Я слова когда-то бросал на ветер? — спросил Катрич сурово.— Не-а, — согласился Сопля.— Выкладывай. И не потей.— Акула там был, — вздохнул Сопля, и глаза его испуганно расширились.— Где именно?— Он сидел за рулем. В той самой машине... Только вы меня...— Слушай, Андреев, — сказал Катрич сурово. — Когда человек думает только о себе, он возвращается в состояние скота. Запомни это. Вот ты сейчас сделал доброе для общества дело и сразу назад. А ты думай о будущем. Оно рядом с тобой. У тебя такая прелестная подруга. А у вас, как я вижу, любовь...— Подумаешь! — презрительно проговорила девица. — Тоже мне, ценитель!
Они возвращались к остановке по пляжу, который уже наполнялся людьми. Песок подсох, солнце пригревало сильней и сильней, и народ быстро осваивал заплеванное пространство, спеша внести свой вклад в засорение окружающей среды.— Кончик ниточки мы зацепили, — сказал Катрич удовлетворенно. — Теперь важно не оборвать.— Давить таких надо, — невпопад ответил ему Андрей. — Дерьмо собачье, а не люди... Катрич не понял.— Кого? — Кого же еще? Зеленоволосых!— Тю-тю! — присвистнул Катрич. — Во как тебя, либерального демократа, пробрало!— Почему «демократа»? — удивился Андрей. — Да еще «либерального»?— А как же тебя еще называть? Прижать к ногтю преступников ты не считаешь возможным, поскольку прижимать должен закон и суд. И вдруг людей, которые перед законом чисты, ты считаешь возможным давить без всяких на то оснований...— Считаю. Они тебе что, нравятся?— Милый мой, — сказал Катрич и лихо, по-футбольному, пнул пустую пивную банку, попавшуюся под ногу, — может, и мне они не по нраву, но это не значит, будто стоит давить все подряд, что нам не нравится. Ведь признайся, тебе не понравилось, что они голые, и что баба не прикрылась, увидев нас?— Хотя бы.— Ты ушел от ответа.— Да, не понравилось.— А ты можешь признать их право находиться в таком виде дома?— Дома? Да. За закрытой дверью.— Здесь они тоже как дома. Пляж пустой. Они ушли подальше, куда никто не забредает. Это мы заявились к ним, а не они решили заставить тебя смущаться.— Но...— Появись они в таком виде на улице — дело другое...— Но как она вела себя...— Назови мне закон, который запрещает ей вести себя именно так.— Есть приличия...— Дорогой мой старлей! Ревнители приличий у нас долго преследовали тех, кто носил брюки с узкими штанинами, кто отращивал длинные волосы, кто танцевал танцы, не похожие на вальс. Неужели это никого ничему не научило?— Научило, — зло бросил Андрей. — Вот теперь и купаемся в крови и не знаем, как справиться с преступностью... Стоим будто перед каменной стеной. —Что с ней проще всего сделать? Взорвать, верно? Типично военная логика.— А что предложишь иное?Они вышли к остановке и остановились в ожидании трамвая. После нескольких минут ожидания Андрей вышел на проезжую часть, чтобы разглядеть, не приближается ли трамвай. Мимо, обдав его жарким ветерком, пронеслись синие «Жигули». Андрей инстинктивно отпрянул и тут же услыхал возмущенный окрик:— Куда выперся?! Жить надоело?— Ты что?! — Неожиданная вспышка Катрича неприятно задела Андрея.— А то, — уже спокойно ответил напарник, — что мы с тобой в деле. И ты теперь, прежде чем высунуть голову из кустов, каждый раз обязан поднимать вверх фуражку на палке...— Цирк! — засмеялся Андрей. — Думаешь, «жигуль» целил в меня?— Сегодня еще нет, а завтра все может быть.— Слушай, ты так и живешь каждый день с опаской? — В голосе Андрея звучала нескрываемая насмешка.Катрич посмотрел ему прямо в глаза:— Не с опаской, а благодаря ей. Прежде чем ступить, смотрю под ноги...— Я так не приучен, — сказал Андрей и скептически улыбнулся. — Это не жизнь, если дрожать на каждом шагу.— Валяй-валяй, — устало бросил Катрич и отвернулся. — Вот клюнет жареный петух в задницу — вспомнишь мои слова.К остановке, болтаясь на разбитых рельсах из стороны в сторону, приближался красный трамвай...
Придонский военный госпиталь — красное кирпичное здание дореволюционной постройки — размещался в глубине большого двора, затененного кронами платанов. Всюду под деревьями на скамеечках сидели ходячие больные, выползавшие сюда, чтобы не балдеть в душных палатах. Андрей невольно обратил внимание на множество раненых — с костылями, с повязками на головах, лицах, руках. Взаимные претензии и взаиморасчеты южных соседей России обильно окроплялись русской кровью, которую политики ценили куда ниже бензина.Проходя по чистой асфальтированной дорожке, тянувшейся от ворот к главному входу, Андрей вдруг вспомнил слова Петра Первого, сказанные при открытии военного госпиталя в Лефортово. «Зело отменная гошпиталь построена, — сказал тогда император, — хотя попадать в нее господам офицерам не пожелаю». Нынешние правители такой заботы о военных, судя по многим признакам, давно уже не проявляли.Накинув на плечи халат, полученный в гардеробной, Андрей шел по узкому длинному коридору неуверенный и тихий. Здесь всюду жил запах человеческих страданий: густо пахло эфиром, просохшей мочой, ихтиоловой мазью. «Посторонитесь!» — предупредила Андрея немолодая сестра и провезла мимо него операционную каталку, на которой лежал бледный худолицый человек. Каталка подпрыгивала на щербатом цементном полу, и голова человека безвольно болталась из стороны в сторону.Поднявшись по узкой лестнице на второй этаж, Андрей отыскал палату номер двадцать. В ней, как ему сообщили, лежал дядя Ваня — Иван Васильевич Костров, шофер отца, которого задела одна из пуль, выпущенных террористом в момент покушения. Свинец только распорол плечо, и дядю Ваню можно было выписать сразу же после перевязки, но нервное потрясение оказалось слишком сильным, и оправиться от него он сразу не мог. Потому его оставили в отделении огнестрельной травмы до улучшения самочувствия.Кострова Андрей знал давно и очень удивился, увидев его совсем не таким, каким привык видеть, — веселым и подвижным. На койке, натянув простыню до подбородка, лежал человек с потухшими, ввалившимися глазами.— Спасибо, Андрюша, — сказал Костров унылым голосом. — Вот уж не думал, что ты зайдешь. — Он шмыгнул носом.— Дядя Ваня, вы не волнуйтесь. У вас уже все в порядке. Врачи...Костров подтянул простыню до самого рта.— Прости, Андрюша. Я мало в такое верю...— Во что? — не сразу понял Андрей.— В то, что теперь все в порядке. Наоборот. Тогда мне повезло, а теперь добьют в любой момент. Я ведь свидетель. Поверь, принимаю лекарство, а сам боюсь — вдруг что подсыпали?— Вы уж совсем, дядя Ваня... Все-таки мы еще не в Италии...Костров тяжко вздохнул:— Зато мафия у нас покруче ихней...Костров вдруг встрепенулся, глаза его блеснули.— Постой, тебе, наверное, наговорили, что я тронулся, а ты поверил? Так? — Что вы , дядя Ваня, — смутился Андрей.— Они всем это говорят, — утвердил Костров, не обращая внимания на оправдание. — И правда, если хочешь знать: я трухнул. Да еще как! И что с того? Чтобы в меня стреляли — я не приучен. Это дело малоприятное, Андрюша. И вот теперь боюсь, чтобы такое не повторилось.— Больше вас никто не тронет.— Не надо, Андрюша. Я видел его глаза. На морде черный чулок, в прорези зрачки блестят. Как у зверя. Клянусь, такой вернется...— Это у вас нервное. — Андрей положил ладонь на костлявое плечо Кострова.Тот посмотрел пристально и спросил:—Ты все еще мне не веришь? Считаешь, что я со страху?— Ну, не совсем...— Значит, считаешь, — подвел итог Костров. — И зря. Им твой отец мешал. Вот они его и выбили...— Кто — они?Костров нервно шевельнулся под простыней и замолчал, прикрыв глаза. Тогда Андрей повторил вопрос, изменив его форму.— Почему вы думаете, что охотились именно за отцом? В милиции считают, что произошла ошибка.— А ты больше верь, что скажут в милиции, — проговорил Костров из-под простыни. И замолчал испуганно.— Ну? — подтолкнул его Андрей.— Вот те и ну. Они говорят не то, что случается, а как им самим удобно.— Почему вы так думаете, дядя Ваня?— Причины имеются. Был ведь у меня следователь. Протокол составил. Ушей он, конечно, не затыкал, но смотрел через меня на стену, как сквозь стекло.— И все же это не доказывает, что охота шла именно за отцом.— Не веришь, — обиженно утвердил Костров. Он взял с тумбочки стакан с компотом и стал пить. Острый кадык на худой шее судорожно дергался: вверх-вниз, вверх-вниз. Напившись, поставил стакан, рукой отер губы.— Верю, что вы так чувствуете, — примирительно успокоил его Андрей. — Но нужны факты. А у нас их нет. — Он специально сказал «у нас», чтобы еще больше не обижать собеседника.— Есть, — вдруг сказал Костров и, словно обессилев, откинулся на подушку, закрыл глаза.— Вы об этом рассказали следователю?— Нет.— Почему?— Потому как сам узнал об этом позже.— От кого, дядя Ваня?— Лучше не спрашивай, Андрюша. — Минутное оживление Кострова вновь погасло, он помрачнел, глаза посуровели, губы поджались. — Не скажу. Ты вот уедешь, тебе-то что...— Я не из простого любопытства, — сказал Андрей. — Хотел бы сам разобраться с этой сволочью. Чтобы не ползала по земле.Костров поглядел в глаза Андрею, выпростал руку из-под простыни и положил ее ему на колено:— Не горячись, не стоит. Что можешь сделать ты этой погани? С ней даже милиция сладить не в состоянии.— Милиция не может, а я найду, как это сделать. Важно знать — кому врезать...— Нет, Андрюша, в этом я тебе не помощник.Андрей встал. Расправил плечи, поддернул брюки.— Как говорят, дядя Ваня, пора и честь знать. Выздоравливайте, я пойду.— Ты чего сразу так? — В голосе Кострова слышалось беспокойство. — Обиделся, что ли?— Нет, дядя Ваня, я не обиделся. Мне просто вас жаль. Продолжайте бояться. Это нетрудно. Натянуть простынку до глаз и выжидать — не случится ли чего. А если в самом деле случится? Вы сказали, что вас могут убрать как свидетеля. Но это имеет смысл, когда хотят заткнуть рот. Выходит, вам нет резона таить в себе то, что кому-то выгодно скрыть. А, да ладно, вроде я вас опять уговариваю. Пойду...Костров нервно дернулся под простыней.— Присядь.Андрей неохотно опустился на стул. Костров поерзал под простыней и вдруг, впервые за все это время, присел на кровати. Подтянул подушку вверх к спинке и привалился к ней.— Наверное, ты прав. — Голос его нервно срывался. Он опять облизал губы. — Сказать тебе я обязан...Андрей молчал, сосредоточенно разглядывая ногти левой руки.— Только не думай, что за себя боялся. Все куда сложнее. Да, я видел, как стреляли в твоего отца. Видел глаза того... убийцы... Но, клянусь, сам узнал о сути дела только вчера...— Как так? — удивился Андрей.— Брат у меня, Михаил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17