Я работала бы в парикмахерской, ты - водителем, и были бы мы счастливы и спокойны... Ведь мне уже за сорок...
- Да, да, могло бы быть и так. Но получилось именно так, как получилось. Я не могу рассказать тебе всего, что произошло за последние два дня, я только скажу, что мне нужно уехать. А хочешь - поедем вместе. Прямо сейчас.
- А Павлик останется один?! - возмутилась Лариса. - А если его убьют?! Мы смоемся, а его убьют! Я его с таким трудом растила, фактически одна, а теперь бросить его на произвол судьбы. Нет, я на это не пойду!
- Хорошо, хорошо. Я ещё раз повторяю - все дело только во мне одном. А для безопасности переедешь к Павлику. И все обойдется, я уверен, просто нужно выиграть время. Я тут привез кое-что, я оставлю тебе денег, а на нашу квартиру пока приезжать не надо. Извини меня, это все стечение обстоятельств. На дачу тем более ездить не надо... Извини...
Он обнял её и поцеловал в щеку. Почувствовав рядом её родное теплое тело, Хряк испытал чувство стыда за свои последние дни, ему стало так жалко эту любящую его женщину, которая только и делала, что бесконечно его ждала. И вот - снова расставание. На сколько? Трудно сказать...
Хряк вытащил из кармана пачку долларов и протянул их Ларисе.
- Спрячь, этого вам надолго хватит.
- Господи, опять шальные деньги? Ты ведь не был дома! Откуда они?
- Причиталось за некоторую работу.
- Хорошо же тебе платят...
- Не жалуюсь.
- А вот я жалуюсь, - опять заплакала Лариса. - Эти шальные деньги разлучают нас, они превращают мою жизнь в ад!
- Ну, не скажи, без денег тоже ад.
- Ладно, Димочка, хватит спорить, делай, как знаешь, а мне пора к врачу...
- Иди, иди, лечись, хочешь - продли путевку, побудь здесь, позвони Павлику, скажи ему, чтобы ни к нам на Мосфильмовскую, ни на дачу он не ездил. Объясни, как можешь. Ладно, радость моя, я поехал, ну успокойся, не плачь, все будет хорошо...
Не в состоянии смотреть ей в глаза, он вышел из санатория и сел в машину. Ему было горько на душе, даже те десять тысяч долларов, которые он оставил ей, мало облегчали его совесть. Однако, сев в машину, он почувствовал себя свободным как ветер. Завел двигатель и помчался в сторону от Москвы. Он понятия не имел, куда ему ехать, знал только, что с деньгами он не пропадет, был убежден, что поступает правильно, так как время его союзник. Тучи сгущались над ним, и необходимо было их разогнать. Бросаться грудью на амбразуру было не в его правилах.
Хряк гнал машину по шоссе, испытывал привычное наслаждение от самого процесса езды, от своей великолепной машины, от хорошей дороги, от весны, от своего прекрасного здоровья и неувядаемой бодрости. Кроме того, он испытывал несколько позабытое ощущение полной свободы ото всего - от быта, от повседневности, он чувствовал себя молодым, несмотря на пятьдесят два прожитых года, полных испытаний и тревог, каждодневного риска, лагерей, скитаний. Только вчера, только сегодня утром ему казалось, что жизнь кончена, и вот - он снова на коне. Под ним прекрасная машина, в кармане немало денег, впереди новые приключения. Он увидел надпись "Симферополь", к которому и вело это шоссе. Туда он и решил ехать...
4.
Стояло жаркое лето 1995 года. Жарок был и июнь, но уж в июле наступило настоящее пекло. Раскаленный асфальт, пыль, выхлоп от машин - все это превращало Москву в сущий ад. Хотелось куда-нибудь к речке, на свежий воздух, к травке, к деревьям. Броситься бы в прохладную воду и плыть, плыть...
Катя сидела одна в московской квартире. Настроение было какое-то странное, неопределенное. Если Андрей Зорич в последнее время был на седьмом небе от счастья, то Катю мучили воспоминания. Ей казалось, что происшедшее с ней в подмосковном домике два с половиной года назад, не дает ей права на будущее счастье. Перед глазами постоянно вставало лицо Ворона, его странный взгляд двумя разными глазами. В ушах постоянно звучала его речь, его признания. И эта записка, переданная через Дмитрия Степановича. Он появлялся и исчезал, словно призрак, но Катя понимала - он не оставит её в покое. Она ведь так и не узнала, кто он такой, какое он имеет отношение к её родителям, а ведь между ними, безусловно, была какая-то тайна. Но как узнать? Спрашивать отца она не могла, ведь он ничего не знал про её приключение, хотя порой, особенно в последнее время ей стало казаться, что он многое знает. Но откуда? Конечно, про её исчезновение он мог узнать и от бабушки, и от дяди Лени, и от Андрея. Но про то, что происходило там, в подмосковном домике, кроме неё никто знать не мог. Андрей тоже ни о чем её не расспрашивал, и порой ей самой хотелось рассказать ему все - ей становилось трудно держать все в себе, она понимала и чувствовала, что между ними возникает недоговоренность, а, соответственно, и какое-то отчуждение. Она знала, что раньше какая-то тайна омрачала жизнь её родителей, а, возможно, и имела прямое отношение к несчастью, унесшему жизнь её матери. Теперь же некая таинственность окружала и её отношения с Андреем.
Они подали заявление в ЗАГС, и на конец июля была назначена регистрация брака. Андрей был весь в предсвадебных хлопотах, отец в последнее время был тоже очень оживлен, положительные эмоции встряхнули его, он уже не сидел часами в своем кабинете, глядя на многочисленные портреты Маши, он что-то постоянно делал, куда-то ездил, суетился. Для Кати готовили свадьбу, готовили ей будущую семейную жизнь. Была отремонтирована и обставлена трехкомнатная квартира бабушки на проспекте Вернадского, там теперь должны были жить молодожены. Такой подарок дается не каждой молодой семье. Катя знала, что у её отца есть накопления в валюте ещё с прежних времен, она знала, что ни в чем не будет нуждаться. Она понимала все это, она любила Андрея, но счастлива не была. Ей было страшно.
Она вспомнила слова Дмитрия Степановича и вдруг решила позвонить ему. Ей казалось, что этот сильный человек сумеет защитить её от Ворона. Она подумала и набрала номер. Подошла женщина.
- Здравствуйте. Попросите, пожалуйста, Дмитрия Степановича.
- Здравствуйте. А его нет. - Голос был ужасно взволнованный. - А кто это?
- Да..., - замялась Катя. - Знакомая.
- Знакомая? - презрительно переспросила женщина. - Близко?
- Нет, - холодно ответила Катя. - Мне нужно просто поговорить с ним.
- Мне вот тоже нужно, - несколько смягчился голос женщины.
- А когда можно будет ему позвонить?
- Понятия не имею. Я уже третий месяц не имею от него никаких вестей. - В голосе женщины почувствовались слезы.
- Что-то случилось?
- Случилось, случилось, - раздались рыдания. - Вы послушайте, я не знаю, кто вы, но очень вас прошу, если вдруг он вам позвонит, скажите ему, чтобы он не появлялся здесь и не звонил сюда - в розыске он, снова в розыске...
Она захлебывалась слезами, почти не в состоянии говорить.
- Но почему?
- Его ищут, его ищут за два убийства. А он не мог, он не мог... Но все равно, пусть не приезжает, не звонит, а то его найдут, посадят, расстреляют. Девушка... Я не знаю, что мне делать, я не знаю, как мне жить. Около подъезда караулят, в квартире все перерыли, несколько дней здесь сидели, караулили. Что это за жизнь собачья?! Только ведь зажили по-человечески, и на тебе! И все же пусть не приезжает, пусть...
Она бросила трубку, а Катя осталась в глубоком беспокойстве. Эта опасная жизнь, к которой она прикоснулась в ноябре 1992 года все время давала о себе знать. Она больше не могла нести все в себе, ей необходимо было рассказать обо всем происшедшем отцу или Андрею.
Как ей хотелось поговорить с отцом! Но Катя боялась его странных глаз, отрешенного взгляда. Правда, в последнее время он повеселел, и ей не хотелось возвращать его в прежнее состояние. Да и радость его порой была какая-то странная, необычная, тоже пугающая - губы улыбались, а глаза светились злым огнем.
На дачу они ездили очень редко. Место это навевало на них грустные и страшные воспоминания, там, за городом, на природе, вдали от городского шума и ритма жизни слишком отчетливо всплывали полузабытые силуэты, странные призраки, напоминающие им о другой, параллельной жизни, существующей помимо них и принесшей их семь столько горестей и бед. Отец же просто забыл дорогу туда. Он не только туда не ездил, он избегал даже разговоров о даче. Он не был там с того самого рокового ноябрьского дня 1992 года, так, по крайней мере, считала Катя.
Катю же ничего сверхъестественного с этими местами не связывало, просто она знала, что там, около моста погибла её мама, и ей бывало очень грустно, когда она проходила мимо этого места, ей бывало ещё грустнее, когда она входила в отсыревший дом, когда она вдыхала в себя этот полузабытый запах детства, когда она глядела на лежавшие в доме свои старые игрушки, детские книжки. Именно здесь обнажалась эта страшная рана, которую она получила в семнадцать лет, именно здесь она яснее всего осознавала, что м а м ы н е т, её дорогой любимой красивой мамы н е т и б о л ь ш е
н и к о г д а н е б у д е т! В Москве, в городской квартире их страшная утрата как бы покрылась слоем времени, здесь же она была столь же свежей, как и два с половиной года назад. Все напоминало о маме - здесь она любила сидеть, здесь она готовила им вкусные обеды, здесь она укладывала маленькую Катю спать, здесь они втроем гуляли, здесь она сажала тюльпаны и гладиолусы и радовалась их цветению. А вот здесь.... з д е с ь е е
н е с т а л о н а в с е г д а.
Где-то с год назад дядя Леня предложил отцу продать дачу и взять все хлопоты по этому делу на себя. Но Катя помнит, как поглядел на него отец, в этом взгляде таились такие злость и обида, что всем стало не по себе, и разговор прекратился, так и не начавшись. Потом Катя поняла взгляд отца. Аркадий Юрьевич воспринял это предложение так, как если бы ему предложили за деньги продать могилу Маши... Так что, дача продолжала стоять и потихоньку разрушаться...
Через три недели должна была состояться свадьба. Катя и Андрей вовсе не хотели по этому поводу пышных торжеств, но тут почему-то Аркадий Юрьевич занял твердую позицию. Он желал красивой многолюдной свадьбы, он желал веселья, праздника. Это вовсе не было характерно для замкнутого Аркадия, всегда сторонившегося тусовок и вечеринок. Он помнил свою свадьбу в феврале 1974 года в ресторане "Спутник", чего-то подобного он хотел и для дочери. Он только никак не мог решить, где праздновать.
Раздался звонок в дверь. Катя пошла открывать.
На пороге стоял отец в красной тенниске и белых джинсах. Он был очень красив, его седые волосы гармонировали с бронзовым загаром его лица. Глаза были веселые, лишь огромный шрам через все лицо не сочетался с его праздничным молодым обликом.
- Катюша, у меня появилась идея! - прямо с порога заявил Корнилов.
- Какая, пап?
- Идея вот какая, - сказал Корнилов, проходя в комнату. - Зачем нам все эти кабаки, зачем нам эта пыльная жаркая Москва? Давай, устроим свадьбу на даче, на свежем воздухе, на природе! А? - Он заглянул ей в глаза, ожидая поддержки своей идеи.
Пораженная этими словами Катя не могла произнести ни слова. Отец избегал даже говорить о даче. И вдруг принял столь удивительное решение. Зачем ему это было нужно?
- На даче?!!!
- Да, разумеется, на даче! Странно, что мне раньше не пришло это в голову. Я, кстати, уже звонил Борьке Мезенцеву, у него микроавтобус "Фольксваген", туда, знаешь, сколько народу влезет, и продуктов столько можно перевезти! Он готов помочь и предложил подключить Бериташвили и Петрова, помнишь Петрова, он был у нас в Париже, смешной такой? Сейчас он бизнесмен, крупными деньгами ворочает, а уж Мишка Бериташвили, это такой специалист по всяким пикникам и торжествам, сама помнишь наши тусовки в Торонто. Вот такой у меня план, Катюша... Твое мнение?
- Да, как тебе сказать? - задумчиво произнесла Катя.
- Я тебя понимаю..., - слегка нахмурился отец. - Я там давно не был, сама знаешь, по каким причинам. Но... время прошло, пора, пора... Ведь на этой самой даче происходило не только страшное, там прошли самые счастливые минуты моей жизни. Там, именно там, в 1973 году была наша первая ночь с твоей мамой. Это святое место. И мы возродим его. Продать дачу? Нет! Мы ничего не забудем, мы не станем зарываться в собственном горе, как страусы. Мы ещё повоюем... - При этих словах его глаза блеснули нездоровым блеском, губы тесно сжались. Катя вдруг заметила тонкую полоску седой растительности над верхней губой отца.
- Пап, ты что, усы решил отпустить?
- А почему бы и нет? Возраст позволяет.
- Ты же никогда не носил усов. Пойдут ли тебе? А насчет дачи... Вдруг нам там будет плохо?
- А мы с тобой проверим. Съездим вместе на электричке и проверим... Давай, прямо завтра с утра. И Андрея с собой возьмем.
Катя позвонила Андрею, они договорились на восемь утра, чтобы попасть на дачу ещё до наступления жары...
... Ровно в восемь утра Андрей Зорич явился к Корниловым. Высокий, стройный, в голубой летней рубашке и голубых джинсах, со спортивной сумкой в руках он стоял перед Катей и улыбался. Вообще, в последнее время он чувствовал себя абсолютно счастливым человеком. Таким он был только в детстве, лет, эдак, до двенадцати, не зная никаких проблем, радуясь всему солнцу, утру, маминой улыбке, одобрительному взгляду отца, встрече с ребятами из двора, забитому мячу в ворота противника, удачно взятому аккорду на гитаре...
Теперь, многое пережив, он ясно осознавал, что в Кате заключается его счастье, что именно потому что она рядом, что она существует, ему так хорошо, и мир снова приобрел те неповторимые краски, какие имел в детстве. Он любил весь мир, потому что любил её, потому что через три недели она должна была стать его женой, потому что впереди у них была бесконечная счастливая жизнь в большой трехкомнатной квартире на проспекте Вернадского. Он знал, что его родители готовят им свадебное путешествие, турне по городам Европы. Обещал приехать на свадьбу и дядя Костя, недавно вернувшийся из длительного рейса. Его особенно ждал Андрей, ведь с его квартирой были связаны такие счастливые минуты его жизни...
... Они позавтракали и вышли из дома, с сумками, нагруженными всякой всячиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55