И все же он с удовольствием дал бы ему пятнадцать рублей, лишь бы не видеть его ненавистной физиономии с этой глумливой улыбкой на тоненьких губах. Олег уловил и это движение, и улыбочка его стала ещё более глумливой. Он слегка подмигнул Аркадию. Аркадий покраснел.
- Нет, нет, я доверяю Аркадию, - улыбнулась Маша. - Отдайте ему, кстати, можете не спешить. Я потерплю.
- Вы, вроде бы, намекаете на то, что можно и вовсе не отдавать, деланно оскорбился Олег. - Нет, нет, я вовсе не нищий, и хоть меня не ждут в будущем двери гостеприимного советского посольства где-нибудь в Вашингтоне, Лондоне или Париже, и не ждут меня также в стенах ТАСС и АПН, и в редакциях толстых престижных журналов, а ждет меня бешеная карьера инженера со стодвадцатирублевым окладом, деньги я все же отдам. Жди, Корнилыч, звоню!
Еще раз окинул Машу и Аркадия мутным взором и ретировался, слегка пошатываясь. Исчез в клубах табачного дыма.
- Какой неприятный тип, - сказала через некоторое время Маша, и это её замечание сразу же так подняло настроение Аркадию, что он был просто счастлив, что встретился с Олегом в этом злачном месте. И Олег видел, с какой девушкой он сидит, у него таких сроду не было...
Они посидели недолго и ушли. Уходя, Аркадий бросил взгляд в зал и заметил, что Олег со своей спутницей все ещё сидят за столиком. Олег тоже бросил быстрый взгляд на него и тут же отвернулся.
Утром Аркадия ждал неприятный сюрприз. Выяснилось, что мать уезжает в тот самый вечер, что и родители Маши. Она просила Аркадия проводить её, и отказать ей он, естественно, не мог, хотя, сопоставив время, закусил от досады губу. Ведь накануне они обо всем договорились с Машей. Она пригласила его к себе на дачу.
- Они уедут максимум в шесть вечера. А утром у них самолет. Так что, часикам к восьми - девяти приезжай. Когда стемнеет. Мы будем одни, шепнула она, целуя его в щеку.
Господи! Да ради этого момента стоило прожить двадцать два года на свете! Они будут одни! И ночью тоже одни! И следующим днем тоже одни! В теплой, протопленной уютной даче, стоящей в сосновом бору. С ней, лучшей девушкой в мире! И они будут делать все, что захотят. И никто им ничего не скажет...
А тут вот такая досада! Мать-то уезжает около двенадцати ночи. Не проводить её невозможно. А потерять такой вечер?! Разве это возможно?!
Они встретились на Ленинских горах после его занятий. Он сообщил ей, что вынужден провожать мать на вокзал. Маша очевидно расстроилась, глаза погрустнели, слегка надулись губы. "Я же не могу там ночевать одна, я боюсь там. Значит, мне придется ехать с ними в Москву". Аркадий не знал, что и делать, но отказаться проводить мать он никак не мог, тем более, что ей в последнее время было так плохо с желудком. Она бы очень обиделась.
Если бы Аркадий знал, к КАКИМ последствиям ЭТО приведет, он бы не только не поехал провожать мать, но немедленно пешком бы пошел на Машину дачу. Но мы бессильны перед СУДЬБОЙ.
Маша быстро поняла ситуацию, успокоилась сами и стала успокаивать его. "Ладно, Аркадий, не переживай, я переночую у соседей по даче. Кстати, и родители охотней меня одну там оставят, если я при них договорюсь с соседями. А то, между прочим, они вряд ли разрешили бы мне остаться там одной. Мы с тобой как-то об этом не подумали. А ты приезжай на следующий день. Когда захочешь. Лучше, конечно, вечером. Сам понимаешь, поселок маленький, все на виду, все друг друга знают. Кругом глаза. А в темноте надежнее". - Сказав это, уже безо всякой обиды, Маша засмеялась и прижалась к Аркадию. И у него отлегло от сердца.
Последний день перед проводами Аркадий провел как на иголках. Ему казалось, что время остановилось, так безумно долго, по-черепашьи ползли стрелки часов. Он сидел на занятиях, пропуская мимо ушей все лекции, односложно отвечая на вопросы ребят. Маша, её лицо, её фигура постоянно стояла перед его глазами, словно наваждение. Изнывая от тоски на занятиях, он решил, что не станет дожидаться следующего дня и поедет к ней сегодня же ночью, сразу после того, как проводит мать. Подумаешь, ночь, темнота, скользкая дорога, собаки... Он же мужчина, в конце концов... Он пожалел, что они не договорились с Машей проще - провести эту ночь в её городской квартире на проспекте Вернадского. Ну почему это не пришло в голову ни ему, ни ей? Конечно, на даче куда романтичнее, но раз уж так получилось... Но теперь уже было поздно, на Машиной даче телефона не было... А жаль...
В середине дня, с больной головой, вернувшись домой из института, он почувствовал, что не испытывает уже никакого счастья, напротив, постоянно нарастает чувство какой-то странной тревоги, страха перед чем-то непонятным... Чего ему было бояться? Он и сам не мог ответить себе на этот вопрос. Но в эти минуты тревоги он был бы готов согласиться вообще никогда не быть знакомым с Машей. Как ему было хорошо и спокойно без нее, зачем он только её встретил? Порой им даже овладевало некое предчувствие беды, неведомой, грозной... Но как только он представлял себе, как он входит в протопленную дачу и видит её, теплую, нежную, податливую, любящую его, как счастье на короткое время вновь овладевало им, а потом вновь на смену этому ощущению счастья и предвкушению блаженства приходили страх и тревога. И сомнения, сомнения - когда же ему все же лучше туда поехать?!
С трудом Аркадий дождался вечера, стрелки часов теперь уже почти совсем не двигались, мать собирала чемодан, а он еле скрывал все нарастающее раздражение. Почему произошла такая накладка? Ну почему именно сегодня?! Нервно постукивая пальцами о стол, смотрел он телевизор, совершенно не воспринимая информацию о нараставших достижениях и огромном личном вкладе Генерального Секретаря, ещё не превратившихся в окончательный фарс, но уже вполне созревших. Шла эпоха пустословия и пустоглазия. Жить потихоньку становилось все скучнее и скучнее...
Наконец, все же настала пора ехать. Пришло заказанное такси, и Аркадий с матерью поехали на Курский вокзал. Как раз в это время заморосил мелкий дождичек. Мелкий, но совершенно мерзейший. Блестели под фонарями лужи, ритмично двигались дворники машины, дождь все усиливался. А когда они подъехали к Курскому вокзалу и смешались с многочисленной мокрой толпой, текущей единым потоком к поездам, дождь превратился в ливень. Аркадий нес чемодан и сумку, мать раскрыла над ними зонтик... Аркадий мрачно молчал. Все было против него. Закон подлости действовал безошибочно. "Бывает все на свете х...", - крутилось в мозгу. Какого черта льет этот окаянный дождь? Какого черта вообще бывают такие мерзкие нудные дожди?!
Аркадий выслушал на прощание несколько пожеланий, поцеловал мать в щеку, а когда поезд, наконец, тронулся, почувствовал, что страшно устал неизвестно от чего и хочет спать. Как-то весь перегорел от этого нервного тряса. И перспектива ехать в глубокую ночь, идти по скользкой тропке, а идти от станции до дачи Маши было около двадцати-тридцати минут, не манила Аркадия. К тому же, он один единственный раз в жизни шел по этой тропке и, хотя дорога была несложная, а ориентировался он неплохо, но все же перспектива заблудиться была. И он твердо решил отложить поездку на завтра, досадуя, что им обоим не пришла в голову мысль назначить свидание в московской квартире...
Усталый Аркадий думал, что только нырнет дома под одеяло, так сразу и заснет. Ан нет, не спалось дома, и усталость куда-то мгновенно улетучилась. В квартире было холодно и неуютно, как всегда, в начале октября, батареи отопления совершенно холодные, в квартире было пятнадцать градусов, не более. Аркадий кутался в одеяла, свертывался клубком, ворочался, но никак не мог ни согреться, ни заснуть. Он почти физически ощущал свое одиночество. Мысли не давали ему покоя. И сомнения, сомнения в правильности принятого решения... Правильно ли он поступил, что побоялся ехать ночью к Маше? А ведь он именно побоялся, струсил. Постоянно перед глазами дача в темном осеннем лесу, дождь, стучащий по крыше. И там, внутри, одна Маша. Хотя нет, она же сказала, что пойдет ночевать к соседям. А они могли бы быть сейчас вместе...
Проворочавшись в холостяцкой постели, измаявшись изнурительной бессонной ночью, уже совершенно не раздумывая, встал он в пять утра, поймал на темной улице такси и поехал на Киевский вокзал. Дождя уже не было, предвиделся довольно теплый день...
... В воздухе было очень сыро. Мелко-мелко моросило. Пелена тумана стояла над долиной, было ещё совсем темно. Кругом ни души... Слабое чириканье птичек. Под ногами шуршали, прилипали к ботинкам скользкие палые листья. После шумного города с его огнями, шумом автомобилей, расплескивающих брызги воды, гомонящей и шелестящей толпой, это утро с его туманом и пронзительной тишиной казалось чем-то сказочным, нереальным, фантастическим. Аркадий кутался в куртку, поминутно зевал, по телу пробегала легкая дрожь. Он прошел овраг и вышел к мосту над рекой. Ему бросилось в глаза, что перила моста были повреждены, и на одном месте зияла большая дыра. Проходя мимо этого места, Аркадий взглянул вниз, и у него закружилась голова. Стало как-то не по себе. "Вот, поскользнешься на слякоти и листьях этих, сорвешься и рухнешь туда, и все - никто никогда не узнает", - почему-то мелькнула в голове странная мысль. - "Заделать не могут, сволочи", - вслух ободрил он себя более прозаическим, земным. Очень ему было неуютно, тревожно на этой утренней скользкой дорожке среди черных деревьев, на мосту с зияющей дырой на месте перил. Ему страшно хотелось куда-нибудь внутрь, в тепло, в дом, к горячему чайнику. А где-то совсем недалеко уныло скулили собаки.
Аркадий прошел мост, непроизвольно оглянулся на реку, она была тиха и черна. Он вошел в небольшой лесок, откуда уж рукой оставалось подать до Машиной дачи. "И все же Маша вряд ли с вечера пошла к соседям", - вдруг подумал Аркадий. - "Она ждет меня, я уверен в этом. Еще максимум минут пять, и мы с ней..."
Калитка дачи тихо жалобно заскрипела. Поеживаясь, Аркадий прошел по небольшой березовой аллее. Только теперь он заметил, что в даче горел свет. Ему стало одновременно и тепло и тревожно на душе. Так тревожно, что душа буквально уходила в пятки. А почему ему было так тревожно? Он и сам этого не понимал. Бывают, наверное, в жизни человека такие минуты, от которых зависит вся дальнейшая жизнь, которая, как известно, может быть и безмерно счастливой, и безмерно несчастной, и порой человек ощущает всей душой, осознает с внутренним трепетом ответственность этих мгновений... Легкий ветерок шуршал последней листвой на полуголых деревьях. Деревья слегка скрипели. Аркадия и раньше тревожил этот скрип деревьев, в эти минуты он ощущал, что деревья живые, что у них какая-то своя, непонятная для людей жизнь, а все непонятное, как правило, тревожит...
... И вот он стоит у застекленной терраски дачи. А свет, приглушенный, слабый, льется из окна, справа от входа. Аркадий решил подойти к этому окну и заглянуть в него. Не стучать, конечно, в окно, так как он мог напугать Машу, ещё ведь почти совсем темно. Нет, просто подойти и заглянуть. Зачем? Он и сам этого не понимал. Но подошел. Ноги сами его туда подвели...
... Ч т о э т о?!!!
... Его слегка качнуло в сторону. За занавеской он увидел д в а с и л у э т а. Мужской и женский. Они были повернуты друг к другу. Женский был её, Маши, с распущенными волосами. Мужской - неизвестно чей. Короткая стрижка. Маша, видимо, стояла, мужчина сидел. Оба в профиль к окну. Губы открывались, слышался невнятный шепот. Кто это?! О чем они говорят?
А, может быть, все это сон? Не страшная ли это сказка? Ночной кошмар, и стоит только проснуться, как все это сгинет... Полумрак темного леса, скрип деревьев, похожий на стон, скрип калитки, тягучий и жалобный, тревожный шелест листьев, мокрые скользкие листья под ногами, почти весомый туман над землей и два силуэта в едва освещенном окне - что все это значит? Это о н должен быть там, в доме, его е г о силуэт должен быть там, внутри. Он не должен быть здесь, в темноте, сырости и тумане, в голом одиночестве среди скрипящих деревьев под моросящей мглой. Кто же это все-таки рядом с Машей? Кто?!
Мужской силуэт оставался на месте. Женский то приближался к мужскому, то отдалялся. Губы постоянно что-то произносили. Но вот... мужской силуэт приподнялся, вплотную приблизился к женскому... Они целовались...
Дальше Аркадий не стал наблюдать за силуэтами. Его вновь качнуло в сторону. И что-то словно загудело в мозгу. Он зашаркал ногами, и потревоженная куча листьев порхнула в сторону. Аркадий не видел того, что после его движения женский силуэт приблизился к окну. Он не мог этого видеть, он был уже у калитки, он уходил. Врываться в дом ему не захотелось, он не имел на это права. К тому же это было бы пошло, ещё пошлее и грязнее, чем то, чему он стал свидетелем.
Потихоньку светало... Аркадий брел по пустынной улочке дачного поселка. На душе была сплошная пустота, может быть, и души-то самой не было. Страшно хотелось спать, слипались веки. Происходящее казалось бредом. Он озирался по сторонам, бессмысленно смотрел на заборы дач, там был уют, за этими заборами, ставнями, калитками, воротами, замками... Там был теплый оранжевый или зеленоватый свет, а здесь только туман, мгла и лютое одиночество. Почему все так все нелепо и неприятно в этом мире? Почему так зыбко и призрачно человеческое счастье? Почему так ничтожен человек? Ведь ещё совсем недавно он был счастлив, полон сил и мечтаний, ещё полчаса назад он был полон самых радужных надежд, и вот... Кто-то нарушил его покой, кто-то грубыми руками влез в его жизнь. Маша, Маша... Она молода и неопытна. Ее отняли у него. Но кто, кто это сделал, какая сволочь, какая мразь? Гнев пробудил Аркадия ото сна, от забытья, у него перестали слипаться веки, он пожалел, что не курит, хорошо бы сейчас закурить, сосредоточиться, взбодриться.... Он почувствовал, что к ярости начало примешиваться любопытство, обычное здоровое любопытство. Подойдя к реке, Аркадий, непроизвольно оглядывая местность, заметил здесь укромное местечко в кустах, и тут ему в голову пришла вполне уже сознательная мысль понаблюдать на дорожкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55