«Анна, в иночестве Измарагда».Князь сжал голову руками и бессильно опустил ее на стол.В это время в горницу вошел встревоженный Петр.— Али знаешь, батюшка? — спросил он, входя.Князь поднял на него мутный взор.— Чего?— Терентия государь с глаз согнал. Он в думе старовером объявился!Князь встал, вытянул руки и зашатался.— За что, Господи! — пробормотал он.Петр успел подхватить его и осторожно опустил на лавку.— Лекаря зови! —крикнул он, выбежав в сени, холопам.В сенях он увидел дворянского сына Никитина.— От царя? —быстро спросил он.— К князю Терентию! —ответил Никитин.— С чем?У Петра замерло сердце.— В степи, в город Бирюч на воеводство приказано ехать!Петр широко перекрестился и вздохнул. Слава Богу! Вестимо, воеводство этакое — та же ссылка, но хоть без порухи на честь… XI ИССТУПЛЕННЫЕ Железное здоровье князя Теряева не сломилось от тяжких ударов судьбы, и он оправился на другой же день и тотчас послал за Петром.— Мы-то в опале? — спросил он, лежа на лавке.Петр покачал головою.— Не должно быть. Государь меня жаловал все время, тебя уважает; быть не может, чтобы гнев свой и на нас обратил. Да и то! Другого бы, слышь, заточил, в приказ взяли бы, а тут ишь, всего в Бирюч послали, да и то без порухи на честь, ако бы воеводою. И опять, посланцем вчерась Никитин был, такто ли мне низенько поклонился! — И Петр даже улыбнулся.Старый князь кивнул ему и сказал:— Иди, а Терентия пошли до меня! Ты посиди тут же, — обратился он к жене, которая всю ночь не сомкнула очей, берегла покой мужа и теперь сидела подле него, как верная подруга. Она в ответ только всхлипнула.В горницу на смену Петру вошел Терентий. Он весь осунулся, но лицо его, раньше хмурое, теперь светилось тихою радостью.Он покрестился на образа и земно поклонился отцу с матерью, потом поднялся и ясным взором взглянул на отца. Тот с укоризною покачал головою.— Что сделал? А! Что натворил бед-то! А еще думный! Еще в бояре метил. Опозорил и меня, старика, и род наш! Ну, что молчишь?Терентий ничего не отвечал и только смотрел на отца ясным взором.Старый князь вгляделся в лицо его, и тысячи мыслей промелькнули в его голове.Чем не молодец, чем не красавец? И умом взял, и дородством, и саном! И породнился с Голицыными. Кажись, все для счастья, и вот!… Когда в поход ехали, царь ему, еще юноше, семью свою поручил; сорока лет нет еще парню, а уже в думе сидел, и вдруг все прахом! На тебе, в староверцы пошел! За Морозову заступиться вздумал! Ох, обошли его, малого! Опоили зельем каким-либо.Он приподнялся на локте и ласково заговорил с сыном:— Тереха, очнись! Очнись, милый! И я, и мать тебя молим о том. Чего тебе? Скажи: лукавый попутал, ударь царю челом; я на верх съезжу, Петр просить станет, Катерину к царице пошлем… Милый, а? Брось гордыню эту.Терентий покачал головою.— Не проси, батюшка! Я проститься пришел, а не за тем вовсе. Не могу отступиться я…— Это бы отчего? — с усмешкой спросил князь.Терентий вздрогнул. Бледное лицо его покрылось румянцем, глаза вспыхнули.— Потому, батюшка, что в том воля Божья и зарок мой. Коли бы тебе говорили: не прями царю, отложись! Ты бы на муку, может, за царя пошел… а мне говорят: отложись от своего Христа. Нешто можно? Твой царь земной и тленный, мой — вечный. Его ли покину? И теперь ли малодушествовать буду? Гляди, батюшка, боярыня и сестра ее венец мученический приемлют, Аввакум ради Христа страдает, многие старцы и старицы, веры своей ради, в тюрьмах гниют и всякое заушение приемлют, а я смалодушествую? Не гоже! Рад бы пострадать с воплем и стоном, а не просто в ссылку идти!…— Вот ты как! — воскликнул отец. — И против меня, и против царя! Так будь же ты…— Милостивец мой, светик! — завопила, бросаясь к нему, жена. — Не договаривай! Не говори, сокол! Тереша, иди! Уходи! Господь с тобою! Подожди там. Я благословлю тебя!…Терентий упал на колени. Князь опустился на лавку и тяжело переводил дух, видимо борясь с собою.Наконец он осилил гнев свой и сказал:— Поезжай с Богом! Жену-то берешь сейчас?— Нет, — тихо ответил Терентий, — опосля. Как реки вскроются…— Ну-ну! — И старик отвернулся к стене, а мать стала горячо и трепетно прощаться со своим сыном-первенцем. Он обнял ее и тихо плакал.Терентий сказал правду. По всем городам и весям с жестокостью преследовались староверы, и число мнимых мучеников за веру возрастало с каждым днем.В Москве взоры всего народа были обращены на Морозову и ее сестру. Странницы, знавшие их, инокини, покинувшие палаты Морозовой, теперь сновали по всей Москве и разглашали славу подвигов их во имя Христа.— Не может быть так более, — говорил патриарх царю.Царь соглашался с ним.— Быть по-твоему, — отвечал он, — испытай и еще единожды, а там твори с нею по своему владычеству.Суд! Новое испытание!Морозова сидела в сырой, холодной каменной келье в подворье Печерского монастыря.Скованная по рукам и ногам, прикованная к скамье цепью, надетой на шею, она сидела, устремив пламенный взор к узкому окошечку, из которого виден был край неба, усеянного звездами, и вполголоса на память перечитывала послание ей от Аввакума, которое недавно отняли у нее.— «Не ведаю, как назвать тебя, ластовица сладкогласная! Ум мой не обымет подвига твоего и страдания»… Миленький, — с умилением шептала она, — сам-то великий страстотерпец, и такие мне льстивые слова глаголет!… «Подумаю, да лишь руками взмахну. Как так, государыня, изволила с такие высокие степени вступить и в бесчестие вринуться?… Поистину подобно сыну Божию». Ну, уж это он негоже, не надо так. — И, пропустив мысленно несколько строк льстивых сравнений, она с одушевлением вспомнила: — «Мучься же за Христа хорошенько, не оглядывайся назад. Спаси тебя Бог! Не тужи о безделицах века сего. И того полно: побоярила, надобно попасть в небесное боярство…» Так, миленький, так! Довелось бы только истинное страдание принять!…И словно в ответ на ее мысли, загремел засов, и в келью вошел дьяк с двумя прислужниками.— А ну, Варвара, на расправу! Пошевеливайся! — сказал он, грубо смеясь.— Недужна я!— Знаем недуги твои! Эй, берите её да волоком!Прислужники ухватили скамью с боярыней и потащили ее на двор. Была уже глухая ночь, все спали. Только несколько стрельцов стояло у широких пошевней.— Вали ее со скамьей заедино! — приказал дьяк, и ее бросили на сено в сани.— В Чудов!И, скрипя полозьями, сани быстро понеслись к Чудову монастырю. Морозова молча улыбалась и смотрела на темное небо. Звезды, казалось, ласково светили и благословляли пострадать. Она шептала хвалы Богу и давала страстные обеты не поступиться страха ради ничем из своих верований.А в Чудовом монастыре снова заседал синклит, уже во главе с самим патриархом.Присутствовали те же митрополиты Павел и Иоаким и, кроме того, несколько думных бояр и приказных воевод.— Ныне вразумим! — говорил патриарх и громко приказал дьяку: — Веди!Ее ввели в рубище, окованную, с цепью на шее. Она вошла, строптиво оглядела всех и, усмехнувшись, села на пол. Патриарх вспыхнул гневом, но сдержался.— Дивлюсь тебе, — сказал он кротко, — как ты возлюбила цепь эту и не хочешь с нею расстаться!Она радостно улыбнулась.— Воистину возлюбила! И не только просто люблю, но еще не довольно насладилась вожделенного зрения сих оков. Как могу не возлюбить их! Такая я грешница — и для Божьей благодати сподобилась видеть на себе, а вместе и носить Павловы узы, да еще за любовь Единородного Сына Божьего!— Безумные речи! — пробормотал Иоаким.Патриарх заговорил кротко и нежно.— Ты есть овца заблудшая! Покайся, пока не поздно! Не выводи из последнего терпения царя твоего и владыку и меня, духовника твоего!— Христос мой владыка, а духовником ты моим не был и не будешь, ибо никонианец ты и еретик!— Опомнись, глупая! — закричал Павел.— На дыбу бы ее, — проворчал дьяк Иванов.— Ах, миленькие! Дайте пострадать Христа ради! — И Морозова протянула с мольбой скованные руки.— Оставь безумие! — увещевал ее патриарх. — В последний раз говорю тебе: исповедайся и приобщись у нас!— Некому мне исповедоваться и не от кого причаститься!— Попов много на Москве!— Много попов, да нет истинного!— Я сам потружусь для тебя, — сказал патриарх.Морозова засмеялась.— Сам! Эко сказал. А чем ты других лучше? Еще когда ты был крутицким митрополитом, носил клобучок старенький, еще был ты мил. А ныне небесного царя своего презрел, надел римский клобук да и молвишь: сам! А сам хуже дьявола! Тьфу!Все повскакали со своих мест в негодовании.— Оставьте! — сказал патриарх. — Не в разуме она! Вот я ее елеем помажу!И облачившись, он захотел сотворить помазание, но Морозова вдруг вскочила, стала в грозную оборонительную позу и, потрясая цепями, завопила:— Не губи меня, грешницу, отступным своим маслом! Для чего я носила эти оковы, чего ради страждала? Год их ношу, а ты хочешь одним часом весь мой труд погубить! Отойди! Отступись!— С нами крестная сила! — осенясь, сказал патриарх. — Сколько в ей ярости и упорства. Отступаюсь от нее.И он гневно подал знак, чтобы увели прочь Морозову. Ее упорство раздражало всех и пуще всех, а самого царя. На другой день она была свезена в ямской двор и там пытана. XII ПОСЛЕДНЕЕ ПРОЩАНИЕ Страшное, тесное и темное помещение для колодников было переполнено мужчинами и женщинами, приведенными сюда за приверженность к старой вере.Морозова, едва оправилась от усталости после переезда, тотчас заговорила радостным, бодрящим голосом:— Братцы и сестрицы возлюбленные, довеласъ нам ныне радость великая за своего Господа Христа пострадать, как некогда страдали святые апостолы…— Сестрица! Федосьюшка! — раздался в темноте крик.Морозова вздрогнула.— Княгиня-свет! и ты тут? — отозвалась она.В тюрьме зашевелились, раздались голоса, соболезнующие возгласы, и скоро Морозова в полутьме, бряцая цепями, обнималась со своею сестрою.— Сподобил Бог свидеться напоследях! — говорили они.— Давно тебя взяли сюда?— В ночь!— И меня тоже…— Ранее патриарх допытывал, да ишь не разжалобил.— И меня соблазняли.— Господь нам Свой венец уготовил. Ни в един же час пропасть с душою после года испытания.— Морозова! — крикнул, входя, стрелецкий сотник.— Я, миленький!…— Иди!— Не моготна.— Ах, чтоб тебя…— выругался стрелец. — Эй, Ивашка, Петра, Ефрем, волоките ослушницу!Стрельцы вошли, подхватили Морозову под руки и поволокли. Она волоклась и говорила, обращаясь к заключенным:— Любезные мои сострадальники! Терпите, светы мои, мужески и обо мне молитеся!…— Бог на помощь тебе, сестрица! — отвечали голоса.В застенке, помимо попов и монахов, находились для увещевания, слежения и опроса присланные царем князья Одоевский с Воротынским и Василий Волынский.— Что ухмыляешься? — закричал на нее Одоевский. — Ты в царской опале, скорбеть должна!— Я пред царем не согрешила!— Чего говорить с ней, ослушницей, — произнес Волынский, — виску ей!Палачи бросились на нее, сорвали одежды по пояс и, закрутив назад руки, вздернули ее на дыбу.— Это ли по-христиански? — сказала она.Князь Воротынский смутился. «Почто терзаем?» — подумал он, вспоминая былую красоту Морозовой, и со слезами в голосе стал говорить боярыне:— Милая, покайся! Повинись перед царем! Ведь все это у тебя наговоренное. Аввакум этот треклятущий! да Киприан юродивый, да Федор. Опомнись, мать! Опустите ее!Морозову опустили. Она очнулась от полузабытья и заговорила голосом пророчицы:— Не велико наше благородие телесное, и слава человеческая суетна на земле. Все тленно и мимопроходяще! Слушайте, что я скажу вам: помыслите о Христе. Кто Он, что Он? Вон, Его жиды на кресте распяли! Что же наше мучение? Ничто! И вы покайтесь! Бросьте ересь Никон…— Вздергай ее, бей! Замолчи, треклятущая! — закричал испуганный дьяк Иосиф.И ее тотчас снова вздернули и, встряхивая, держали на виске более получаса, «так что руки ремнем до жил протерли», потом жгли огнем и все время увещевали смириться и в заблуждениях покаяться. Она же не смирялась и только корила своих палачей.— Ну что? — спрашивал царь время от времени у нарочно посланных.— Упорствует, государь!…В девять часов, после вечерни, царь послал Петра. Петр прискакал в приказ, видел страшную пытку и смутился духом.Что это? Некогда вельможная, пышная боярыня, женщина красы неописанной, жития строгого, висит на дыбе, как колодница, с вывернутыми руками, обнаженными грудями, простоволосая; тело ее сожжено и дымится, из ран каплет кровь, а бояре еще пытают ее… за что?…У него помутилось в голове. Он вышел на двор, и следом за ним вышел старик Воротынский.— Оох! — протяжно вздохнул он.— Князь, — порывисто заговорил Петр, — прикажи ты снять ее Бога для! Для чего мучить так! Силушки глядеть нет…Князь кивнул.— Истинно! Наши монахи да попы злы больно и царя ожесточают. Не в своем уме она. Порченая! — тихо сказал он. — А какой я знал ее! Пышная, великолепная! Взглянешь — царь-баба, глаза разгораются, а ныне… истинно, последние времена пришли! В небе звезда хвостатая. К чему? в церквах звоны идут. Вон, бают, вор Стенька Разин города друг за дружкой берет. Близится час судный! Ох, близится! Ну, я пойду! Скажи царю, что упорствует! А только я кончу пытать ее…— Вестимо! Доброй ночи, князь!— И тебе!Петр погнал коня и невольно задумался.«В чем— нибудь есть неправда. Вон Терентий возрадовался, когда в опалу попал; эта упорствует; сотнями их истязают и жгут… кто прав?…»— Ну что? — спросил его царь.— Упорствует! — тихо ответил Петр. Царь топнул ногою.— Конец! Сжечь их всех! И ее, и Авдотью эту, и всех! Петр, скачи в приказ, вели срубы на болоте ставить! Жечь их!Петр вздрогнул, но не посмел ослушаться и тотчас поскакал назад.Плотники немедля пошли на болото и начали складывать сруб для двух сестер, а тем временем царь собрал снова думу, не решаясь сам подтвердить приговора…Терентий не мог уехать из Москвы, не повидавшись в последний раз с Морозовой, но в то же время, как опальный, он и сам должен был скрываться днем.Вечером он помчался в Печерский монастырь и тотчас подкупил стрелецкого голову, но тот, взяв деньги, развел руками и сказал:— Только видеть ее нельзя, князь!— Почему?— Взята на увещевание в Чудовский монастырь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100