— Князь Никита пожаловал! — воскликнула хозяйка, торопясь навстречу гостям. За ней вышли в сени и мужчины.— Управителю Посольского приказа и царской большой печати и государственных великих дел оберегателю, Афанасию свет Лаврентьевичу, с низким поклоном многая лета! — рявкнул Романов и полез лобызаться с хозяином.Позади Никиты Ивановича, широко расставив ноги, оглушительно чихал и сморкался в кулак Борис Иванович Морозов.— И сыну дьячему, думному дворянину Артамону Матвееву со хозяйкой слава и в делах преуспеяние, — подхватил он вслед за князем.Матвеев густо покраснел, с трудом подавив обиду, поклонился боярину:— Родом не кичимся, да нам много и не надобно. Был бы умишко. Для нас он куда как сподручней кровей родовитых.Гости вошли в терем. Пересыпая речь прибаутками, Романов объявил, что придумал для кружка важное дело. Заинтересованные слушатели почтительно умолкли и уставились на князя.— Имам ли мы свое злато и сребро? — начал Никита Иванович.Морозов добродушно улыбнулся.— Кто и не имат, а ты по государе, первый богатей во всей Руси.Никита Иванович шутливо отмахнулся от него:— Словеса-то у тебя густые найдутся в кармане, за то умишко твой завсегда на татарском аркане!И с нарочитой важностью прибавил:— А племянник мой, государь Алексей Михайлович всея Руси еще молвит: «Делу время, а потехе час». По то я и тешусь, что ни час то по часу!…Хозяева и гости закатились смехом.— А в сребре по какой пригоде у нас недочет? — снова начал князь Никита и ударил по столу кулаком:— А по той пригоде, что из чужих земель добра того сдожидаемся, свое же ногами топчем!Постельничий не вытерпел и вмешался в разговор.— Добро сказываешь, князь Никита Иванович. Ни во век сребра медью не подменить… И то великая смута пошла серед людишек; сотворили-де медных денег, а сребро, что ни день, бежит от той меди, рукой не достанешь.Все долго, с большим интересом обсуждали слова Романова, пока наконец не решили тут же написать грамоту, чтобы подать ее на утверждение государю.Вооружившись лебяжьим пером, Артамон Сергеевич, пыхтя, склонился над бумагою. …А еще ведомо нам, холопам и сиротам твоим, государь, про Канинский Нос да Югорский Шар; а и сверх того и на Урале, а и еще в Кузнецке, да в Красноярске, да в Томском краю многое множество в земли сребра того схоронено… А и бьем тебе челом, царь-государь, на той земли рудознатцев отослать. А и обыщется сребро, великие корысти от того будут тебе, государь…
Кто— то тревожно постучался в дверь. Матвеев оторвался от бумаги.— Кому там не терпится?В дверях показалось испуганное лицо дворецкого.— Гонец прискакал!… Царь-де к тебе жалует.Лицо Матвеева покрылось смертельной бледностью. В первое мгновение он так растерялся, что даже не мог встать с лавки.— Встречай! — улыбнулся Нащокин и подтолкнул хозяина в спину.Артамон Сергеевич ошалело вскочил, со всех ног бросился на улицу.Алексей не раз уже наезжал к Матвееву, как наезжал запросто к другим любимцам своим, но дьячий сын никак не мог освоиться с этим и всегда при встрече «высокого гостя» волновался, робел и чувствовал себя, как приговоренный к смерти, за которым пришли палачи.Незаметно пробравшаяся в терем воспитанница Матвеева, Наташа, забилась за спинку дивана, вытаращенными глазенками, точно мышонок, впервые увидевший свет из темной норки своей, следила за суматохой. Алексей едва войдя в терем, увидел ее.— Попалась, проказница! — шагнул он к дивану и с нарочитой строгостью наклонился к пылающему личику девочки. — Ох, уж эти Нарышкины мне!… Куда ни кинься, всюду в Нарышкиных ткнешься!Он небольно подергал Наташу за непокорный вихорок. Девочка рванулась и юркнула к двери. Ее подхватил на руки Никита Иванович.— Стоп-стоп-стоп!… Жил-был бычок, да попался в горшок. А кто бычка того съест, тому ворох раскрасавиц-невест!Он широко разинул рот, как бы готовый проглотить расплакавшуюся девочку.Алексей нежно взял ее из рук дядьки и поцеловал.— И не соромно?… Чать, двенадесятый годок пошел, а ревешь, как дите.Он достал из кармана сердоликового пастушка. Слезы сразу высохли на глазах девочки. На круглых щечках ее заиграл румянец.— Мне?— Кому ж бы еще?Поблагодарив государя за гостинец, девочка, вцепившись в руку Матвеевой, вприпрыжку ускакала из терема.После трапезы и долгой молитвы Артамон Сергеевич благоговейно приложился к руке царя.— Ужо и не ведаю, царь мой преславный, сказывать иль утаить?— Сказывай, коли есть про что сказывать.— А и прибыл к нам из дальних земель гость, государь. Муж гораздо ученый и душевности превеликой.Алексей многозначительно подмигнул Нащокину.— Слыхивали мы, Артамонушка, про гостя того.Матвеев испуганно отодвинулся.— Норовил я в тот же час, как прибыл сербин, тебе обсказать про него, да сдержал князь Никита Иванович.— Сдержал! — чванно надулся царь. — А про то слыхивал ли, что допреж того, как помыслит о чем человек, государю ужо и ведомо все?Но, заметив, что Матвеев в самом деле не на шутку перепугался, милостиво потрепал его рукой по щеке.— Ладно уж, что с тебя взыщешь… Веди сербина.Артамон Сергеевич, низко кланяясь, вышел из терема и тотчас же вернулся с гостем.Алексей с большим любопытством поглядел на стройного, с тонкими чертами лица и с гордым взглядом больших синих глаз, иноземца. Подталкиваемый хозяином, гость подошел ближе к царю и изысканно поклонился.— Кто ты есть таков человек? — привычным движением подставляя руку для поцелуя, спросил государь.Иноземец шаркнул ногой, склонил русую голову и трепетно, как к величайшей святыне, приложился к кончикам липких и пропахнувших рыбой царевых пальцев.— Юрий Крижанич… Хорват, славянин.— Добро, — похвалил Алексей. — Гораздо добро.Князь Никита, переглянувшись с ним, указал Юрию на место подле себя.— Выходит. Москва тебе любезнее Рима? — дружески обнял он гостя.Хорват молитвенно поднял к небу глаза.— Я славянин. А славянину путь лежит не в Рим, а на Москву под сильную руку славянского государя.Польщенный Алексей крякнул и, разгладив усы, точно невзначай поглядел на Матвееву. Хозяйка зарделась и потупилась.Тепло встреченный царем хорват понемногу освоился с необычным для него положением и заговорил спокойнее:— А будет воля твоя, все обскажу без утайки.Алексей охотно вместе с креслом придвинулся поближе к гостю— Охоч я до сказок.Откашлявшись в кружевной платочек, Крижанич скромно сложил руки на животе и чуть наклонил голову.— Рожден я подданным султана турского, государь. А родителей потерял в дни ранней младости.Алексей перебил его.— Не возьмем мы в толк, откель ты добро так нашенским российским словесам навычен?Матвеев, вскочив с лавки, поспешил ответить за гостя:— Велико ученый он муж, государь… С женушкой моей давеча так по-англицки лаяли, инда оторопь меня взяла.Царь ревниво повернул голову к Гамильтон. Его голубые глаза потемнели и на лбу залегла глубокая складка.— По мысли, выходит, тебе молодец иноземный!Морозов и Никита Иванович сладенько переглянулись, скрыв в бородах многозначительную улыбочку. Гамильтон обиженно надула губы и нервно смяла шелковые гривы столового покрывала.— Сказывай! — опомнившись, прикрикнул на хорвата царь.— И увезли меня в Италию, — упавшим голосом продолжал тот. — Там много познал я премудростей и жил у итальянцев, как в родном доме.— Какого же нечистого от житья такого потянуло тебя на Московию неумытую? — уязвил его Ордын-Нащокин.Крижанич взволнованно ответил:— Отечество мое объединенное славянство! По то и дорога моя туда, где живут славяне!— А ей право, пригож ты, Юрка! — с искренним удовольствием воскликнул царь и в порыве великодушия объявил:— Быть тебе под нашей рукой в таком добре, какого у тальянцев не видывал.Он пошептался с Нащокиным и Морозовым и торжественно встал.— Жалую я тебя, сербин, одинадесятью копейками дневного жалованья. Живи по-боярски.Хорват благодарно прижал руки к груди.— Утресь же приступлю к делу своему. Настал час, когда думка всего живота моего сбывается: будет у славян для единого языка грамматика всеславянская! * * * Развешанные по стенам в дорогих футлярах часы пробили десять. Гости заторопились по домам. Матвеев умоляюще взглянул на царя.— Показал бы милость, погостевал бы еще у меня. Потешил бы я тебя игрецами.Царь согласился. Предводительствуемые хозяйкой, гости вошли в огромный терем, поддерживаемый двумя рядами мраморных колонн.На хорах, обряженные по-скоморошьи, стояли наготове музыканты. Едва показался царь на пороге, музыканты, собрав всю силу легких, так затрубили, что в терему погасли свечи.— Добро! — смеясь вымолвил царь.Неистовые трубные звуки смягчались, принимали постепенно формы плавной и стройной мелодии.Натешившись музыкой, Алексей пожелал походить по хоромам.— Умелец ты терема убирать, — ласково обратился он к Матвееву. — Прямо тебе ни дать, ни взять, иноземец!Артамон Сергеевич скромно потупился.— Тут уж умелец не я, а хозяюшка.И обратился к жене:— Показала бы государю товар лицом, поводила бы по убогим хороминам нашим.Матвеева, не дожидаясь повторения просьбы, увела за собой государя.— Что невесела? — тепло прижался плечом к круглому плечику шотландки Алексей, когда они очутились в угловом терему.Матвеева печально улыбнулась и уселась рядом с царем на широкую, обитую атласом, лавку.— Постой, — насторожился царь. — Никак, шебуршат?Женщина, слегка раскачиваясь, поправила пышную прическу из рыжих волос своих и, закинув нога за ногу, точно случайно подняла шуршащий шелк платья.Алексей облизнул кончиком языка губы.— Замолвила бы словечко доброе мне.Она отодвинулась и закрыла руками лицо.Царь заерзал на лавке и так засопел, как-будто нес на себе непосильную тяжесть.— Замолви же для государя!— Соромно мне! — вздохнула Матвеева.— Неужто прознали? — вздрогнул Алексей и схватился рукой за грудь.Матвеева припала губами к пухлой руке царя.— Кто посмеет прознать!… Верный холоп, ежели и зрит, позабывает тотчас, а ворогов не страшно. Кто посмеет прознать про дела государевы?— А об чем же туга? — сразу успокоился Алексей.— Соромно мне, горлице твоей, ходить в женах простого думного дворянина. Неужто же краше моего боярские жены?Алексей милостиво улыбнулся.— Быть по сему! Жалую Артамона боярином. ГЛАВА X Многие люди стремились войти в кружок преобразователей. Однако Ордын-Нащокин, заправлявший всеми делами кружка, принимал новых членов с большой осторожностью и строгим выбором. Особенно подозрительно относился он к знати.Прежде чем попасть «на сидения» к Матвееву, новички подвергались строгому испытанию. Они должны были заменить старинный русский кафтан немецким платьем и так разгуливать в праздничные дни по улицам. Дважды в неделю они обязывались посещать Андреевский монастырь, где монахи проверяли их познания в философии. По приказу кружка — беспрекословно отправлялись на площади, чтобы вступить в спор с раскольниками. Сидели они за одним столом с иноземцами и пили с ними из одной братины. Сморкались не в кулак, а в платок, и даже подстригали коротко бороды…Удачно выдержавшие эти и многие другие испытания торжественно провозглашались «преобразователями».Только рудознатцы, розмыслы и живописцы освобождались от всяких испытаний и сразу входили в кружок полноправными членами. Но такие люди ненадолго задерживались на Москве: их вскоре же отправляли на окраины для отыскания золотой и серебряной руды, постройки господарских домов «по еуропейскому обычаю» и для обучения княжеских детей «живописному умельству».Ордын— Нащокин, помимо многочисленных своих обязанностей, занялся еще и военным делом. Вместе с полковником Кемпеном он тщательно разработал и углубил все свои планы, о которых писал царю еще из Кокенгаузена.По его настоянию были учреждены пограничные войска: вместе с наемными воинами, набиравшимися из иноземцев, на службу были приглашены чужестранные офицеры, приступившие к обучению русских военному делу на европейский лад.Горячее участие во всех делах кружка принимала также и Гамильтон, весьма подружившаяся в последнее время с Марфой.Ртищевой казалось, что она обрела наконец истинный смысл жизни. Федор во всем поощрял жену и очень гордился ею.— Эвона, каково подле мужа ученого пообтесаться, — хвастал он перед друзьями, искренно веря в свои слова, — от единого духу, что стоит в усадьбе моей, даже жены неразумные и те европейской премудрости набираются.Марфа редко бывала дома и почти совсем переселилась к Матвеевой. В старой заброшенной повалуше было устроено нечто вроде приказа, где происходили бесконечные сидения, страстные споры и рождались смелые планы. Князья Милорадовы и дьяк Шпилкин состояли постоянно советниками при Марфе и Матвеевой.По совету Гамильтон государь разрешил построить близ Немецкой слободы заводы — стеклянный, железоплавильный и бумажный. Матвеев на радостях задал богатый пир и до бесчувствия споил всех гостей и свою многочисленную дворню. * * * Со всех сторон потянулись на Москву черные людишки строить заводы. Для руководства постройками из-за рубежа были выписаны специальные розмыслы и умельцы. Они же были оставлены и мастерами на заводах.Сам государь, принимая у себя умельца, объявлял:— Глядите ж, делайте по уговору, чтобы нашего государства люди то ремесло переняли.И после, когда заводы уже работали, главное внимание надсмотрщиков было обращено на то, чтобы иноземцы ничего не таили от русских и добросовестно обучали их своим познаниям.Крестьяне, холопы и простолюдины, обласканные Милорадовыми, Шпилкиным, Матвеевой и Марфой, с большим усердием принялись было за работу на заводах. Однако вскоре они поняли, что заводы построены не на радость им, а на неслыханные мучения.Пытка начиналась задолго до зари. Голодные, невыспавшиеся, бегали под ударами батогов работные люди, таскали тяжелые чушки, задыхались, насквозь промокшие от пота, долгими часами возились у топок, падали замертво… Их выбрасывали на улицу, и там они или замерзали, или заболевали тяжкими недугами.Поздно вечером раздавался свисток, призывавший к шабашу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100