— Выдь! На серебро хлеб продают, а на медь веревки не сдобудешь, чтоб удавиться.Ртищев сунулся к приказному.— Так ли?— Так, Федор Михайлович!Постельничий пришибленно поглядел на жену, ища в ней поддержки, но ничего не дождавшись, растерянно повернулся к толпе.— Я в недуге лежал, по то и не ведаю, что медные деньги словно бы ныне не деньги.— Жрали бы их замест хлеба! —крикнул кто-то, покрывая все голоса.Приказный затрясся от гнева.— Кто дерзит? Выходи!— Ого-го-го-го-го! —заклокотало в ответ. — Сам выдь-ко на нас!Работные напирали к столику. Десятки рук потянулись к сундуку, подбросили его высоко и опрокинули на голову приказному. Сшибленный с ног стрелец упал на Марфу, увлекая ее за собой.— Идем, Марфенька! — взмолился Ртищев, поднимая жену.Марфа отказалась ехать с мужем и, под охраной спекулатарей, пошла к Гамильтон.Федор приказал вознице везти его в Приказ.Из Приказа он отправился домой. На пути его обогнал сильный отряд рейтаров. Постельничий любовным взглядом оглядел всадников и перекрестился.— Токмо бы дал Господь без смертоубийства людишек угомонить.Надевая шапку, он сокрушенно подумал: «До чего же прытки смердушки наши! Ну, никоторой выучки и тонкости европейской… Все бы им смуты смутить». Прерывая его мысли, ухнул залп. За ним другой…У самого дома Ртищева нагнала Марфа.— Якшался со смердами!… Спалили они завод, — перекосила она лицо и впилась ногтями в руку мужа. — Все ты! Ты!… Европеец из капустной квашни.Постельничий выпрыгнул из колымаги.— А не можешь противу Богом данного мужа глас поднимать. Коли так, и в хоромины не пойду!Марфа опомнилась, испуганно поглядела на Федора.— Ты не гневайся, Федор Михайлович. То с кручины я… Противу закона Божьего не иду, и мужа своего почитаю.Сгорбившись, готовый разрыдаться, безвольный и жалкий, поплелся Федор за женой в хоромы. ГЛАВА XIII Никон, опьяненный властью, перестал считаться с законами, касавшимися церковного и монастырского управления, и действовал так, как хотелось ему.Неприступность, ореол царского величия, которым он окружил себя, крайне не нравились даже ближайшим друзьям его, не знавшим в конце концов, какому государю служить: Алексею Михайловичу или патриарху.Время, когда Алексей уезжал из Москвы, было для вельмож самой жестокой порой, полною унижения и издевательств. Бояре, начальники приказов, окольничие, воеводы, вся московская знать долгими часами простаивали без шапок на патриаршем дворе, дожидаясь приема.— Все спуталось нонече, неведомо стало, кто государь, — жаловались они друг другу, с ненавистью поглядывая на покои, — Богом ли помазанный Алексей Михайлович, а либо охвостье мордовское, Никон.Не выдержав унижения, бояре, набравшись наконец смелости, пошли к царице искать защиты против всесильного временщика.Добившись приема, челобитчики распростерлись ниц перед Марьей Ильиничной. Окольничий, князь Петр Волконский, поднял над головой зажатую в два пальца цидулу.— Горе нам, матушка, наша царица, — срывающимся голосом выкрикнул он. — Наступили бо последние дни. Безродные людишки именуются государевым именем!Царица приказала челобитчику встать и, приняв от него бумагу, по слогам прочитала:
От великого государя, святейшего Никона, патриарха Московского и всея Руси, на Вологду, воеводе, князю Ухтомскому. Указал государь — царь и великий князь Алексей Михайлович всея Руси и мы, великий государь…
Боярин Михайло Салтыков, стоявший безмолвно на коленях у порога, схватился за голову.— Вот, вот… Чуяла, матушка — «и мы, великий государь»… Ах, охальник!Марья Ильинична с негодованием швырнула цидулу на стол.— Доподлинно, велико дерзок сей мних!Хованский подполз к государыне и звучно поцеловал соболью опушку на ее платье.— А мы, князь-бояре, нонече те токмо ниже мнихов безродных, но и паче смердов почитаемся у патриарха.— Токмо женкам да девкам и праздник нонче, — подхватил Волконский, — токмо оне во всяко время невозбранно ходят к благословению. Тем нонече время, и челобитные принимает от них патриарх невозбранно, и грехи им отпущает, удалясь от людских очей в опочивальню.Царица, с большим участием выслушав челобитчиков, приказала немедленно вызвать Никона.Патриарх выслал к послам своего келаря.— Волим иметь беседу лик к лику с патриархом, — объявили послы.Узнав о дерзости царицыных людей, Никон сам вышел на крыльцо.— Како рекли? — тонкой сверлящей струей попустил он сквозь зубы и сдвинул брови.— Волю государыни царицы мы со смирением выполняем, — ответили послы с поклоном.И в один голос, едва скрывая злорадную усмешку, передали приказ царицы.Никон выпрямился и поднял к небу руку.— Изыдите и памятуйте: священство превыше царствования!И, повернувшись к двери, ушел в покои. С того дня Марья Ильинична, и ранее недолюбливавшая патриарха за введенные им новшества, окончательно возненавидела его. Она ничего не сказала мужу, а начала действовать исподволь, через своего отца. Милославский, в свою очередь, осторожно, пользуясь каждым случаем, натравливал государя против Никона.Алексей медленно, но неуклонно, поддавался наушничанью, все чаще решал дела по совету врагов Никона и тем, сам того не замечая, освобождался от влияния патриарха и охладевал к нему.Уловив перемену в царе, Никон нарочито перестал с ним встречаться и заперся в своих покоях.— Сам пожалует к нам. Не обойтись ему без мудрости нашей, — уверенно говорил он келарю, — где ему, духом слабому, Россией без нас управлять. А я не пойду, священство превыше царствования… Пущай сам первый пожалует!Слова эти какими-то путями дошли до Милославского. Он тотчас же отправился с доносом к царю, прихватив с собой заодно челобитную духовенства на патриарха.— И не токмо вельможи, священицы и мнихи ропщут на Никона, — едва войдя в терем и приложившись к царевой руке, выпалил Илья Данилович.Алексей взял челобитую у тестя и передал ее дьяку.— Чти!Дьяк перекрестился и, свернув трубочкой губы, начал: «Прежние пошлины с духовенства за рукоположение брать он не велел, токмо новый порядок установил: ставленникам велел привозить отписки от десятников и от поповских старост, где кто в какой десятине живет; за такою отпискою пройдет недели по две и по четыре да харчу станет рубль и два; придет с отпискою к Москве и живет здесь недель по пятнадцать и по тридцать, и становится поповство рублев по пяти и по шести, окромя своего харчу…»
Царь слушал, закрыв глаза и покачиваясь из стороны в сторону.— Эк, над меньшой братией глумится! — сплюнул он, когда дьяк окончил.Милославский изобразил на лице своем величайшее страдание:— И эдакий жестокосердный и недостойный дерзает именем государевым именоваться!Подзадоренный царь засучил рукава.— А и отпишу ж я ему!… Так глаголом письменным зашибу, до века не опамятуется.Усевшись за стол, он принялся строчить гневную цидулу патриарху. * * * На Москву прибыл грузинский царевич Теймураз.Улицы, по которым должен был проехать царевич, запрудили огромные толпы. Окольничий Богдан Матвеевич Хитрово выбился из сил, но продолжал вместе с отрядом батожников усердно размахивать немеющими руками, наделяя палочными ударами всякого, кто осмеливался слишком выдвинуться вперед.Вдруг взгляд Хитрово упал на патриаршего дворянина. «Погоди ужо, Никоново чадо, — сладко зажмурился он, — отменно попотчуешься», — и, улучшив удобное мгновение, ударил дворянина изо всех сил по спине:— А не совалась бы опарушка из корытца!Дворянин взвизгнул и повернулся к окольничему.— Пошто бичуешь? Не простой я, чать, пришел сюда, а с делом.Окольничий притворно удивился и отступил.— А ты кто таков?— То-то ж, кто я таков! — запальчиво ответил обиженный. — А патриарший я человек, да с делом посланный от государя патриарха!Люди, стоявшие подле дворянина, со страхом попятились от него. Еще недавно и сам Хитрово, при упоминании патриаршего имени, струсил бы не меньше любого простолюдина. Но сейчас он хорошо знал, как изменились отношения государя к Никону, и потому, кроме наслаждения от стычки, он не испытывал ничего.— От государя патриарха? — взмахнул он палкой и, крякнув, как дровосек, еще раз ударил дворянина. — А не чванься, самозваного государя холоп!Избитый прорвался сквозь толпу и, извергая потоки проклятий, побежал к патриаршим покоям.Нетерпеливо выслушав печалование, Никон, багровый от оскорбления, ударил по столу кулаком.— Так и молвил «государь самозваный»?— Так и молвил, государь патриарх!— Погоди же, проклятый! * * * Поутру в Кремль пришли три архиерея — послами от Никона.— Разыщи дело, царь-государь, — поклонились они в пояс царю. — Не попусти издевы над людьми святейшего патриарха. Сними невольное прегрешение с души своей и воздай поделом окольничему.Алексей милостиво обошелся с послами, долго беседовал с ними, но ни одним словом не обмолвился о деле, за которым они пришли.Только в самом конце беседы он многозначительно переглянулся с Морозовым и Милославским и, будто между прочим, обронил:— А государили на Руси два государя, да приходились они отцом и сыном друг другу, а нам — дедом да батюшкою. Ныне же един государь царь и великий князь всея Руси мы, Алексей Михайлович!И благодушно улыбнулся архиереям.— Так ли, преосвященные?Послы что-то проворчали в бороды и поспешили уйти. * * * В Успенском соборе, по случаю двунадесятого праздника, должно было состояться торжественное служение.Патриарх, в ожидании государя, нарочито долго оттягивал начало обедни. Он заметно волновался. Маленькие круглые глаза его, так недавно глядевшие на весь мир, как на свою вотчину, потускнели, потеряли могущество и жалко бегали по сторонам, как будто искали защиты и участия. Шаги патриарха стали неровными, неуверенными, негнувшаяся раньше спина жалко, по-стариковски сгорбилась.Время шло, а государь все не приезжал.— Почнем во имя Господне, — чужим, сдавленным голосом объявил наконец священникам и иеромонахам, облаченным в сверкающие ризы, патриарх.В дверях, ведущих в алтарь, показался князь Юрий Ромодановский.— Благослови на вход.— Входи!Ромодановский шагнул к Никону.— Не будет государь нынче во храме. Гневен царское величество на тебя. Сказывает царь, что пишешься ты великим государем, а у нас един великий государь — царь.Никон недоуменно пожал плечами.— А называюсь я великим государем не сам собою, но так восхотел и повелел его царское величество. Свидетельствуют о сем грамоты, писанные его рукой.Не глядя на князя, он разбитой походкой направился к царским вратам.— Благослови, владыко! — раскатисто рявкнул архидиакон.— Благословен Бог наш всегда, ныне и присно, и во веки веков, — зло процедил патриарх, чувствуя, как странно забилось вдруг сердце и заломило правый висок.Медленно и скучно тянулась обедня. Настроение Никона невольно передавалось духовенству и молящимся. Однако под конец патриарх приободрился и как будто повеселел. Приказав ключарю поставить у выхода сторожей и никого не выпускать из собора, он вышел на амвон и внятно, по слогам, отчеканил:— Ленив я был вас учить! Не стало меня на сие, от лени я окоростовел. И вы, узрев мое к вам неучение, окоростовели от меня.Он умолк, точно сбившийся со знакомой тропинки слепой, испуганно ощупал вздрагивающими пальцами воздух и всем туловищем подался вперед.Сквозь щели царских врат, с затаенным дыханием наблюдали за патриархом монахи.— От сего дни, — крикнул вдруг Никон, задыхаясь, — я больше не патриарх вам! Ежели же помыслю патриархом быть, то буду анафема!…Монахи выбежали из алтаря.— Братие, не попустим!… Кому он убогих нас оставляет?Верные патриарху людишки подхватили вопли монахов и метнулись к амвону.— Кому ты убогих нас оставляешь?… Смилуйся, государь, патриарх!Никон перекрестился и вытер рукавом глаза.— Кому вам Бог даст и пресвятая Богородица изволит, к тому и прибегнете!Он скрылся в алтаре и вскоре вернулся с мешком, в котором было припасено простое монашеское одеяние.— Помилуй!… Не покидай нас, убогих, — стонали молящиеся.Монахи вырвали мешок из рук патриарха.— Не дадим! Негоже святейшему всея Руси государю патриарху в одежды мнихов простых рядиться.Немощно опираясь на жезл, Никон поплелся в ризницу, вернулся в мантии с источниками и в черном клобуке.— Благослови вас Бог, — низко поклонился он и, не слушая увещеваний, направился к выходу. * * * Больше месяца патриарх не выходил из своих покоев, тщетно дожидаясь доброй вести от государя. Но Алексей, подстрекаемый женой и ближними, не хотел и думать о примирении.Поняв, что царь не протянет первым руки, Никон решился на последнюю хитрость — написал Алексею униженную цидулу, в которой просил пожаловать ему келью, освободив от патриаршества.Всю ночь провел Никон без сна. Мысли о том, что сила и слава его так неожиданно рухнули и, может быть, никогда уже не вернутся, истощили его, довели до отчаяния.— Придет! Утресь придет! — упрямо долбил он, чтобы как-нибудь заглушить в себе безрадостные предчувствия. — В собор пожалует и сызнов другом наречет своим.Но слова пусто отдавались в мозгу, не успокаивали. Утром Никон явился в собор в простом монашеском одеянии. В алтаре его дожидался князь Алексей Трубецкой.— Царское величество повелел тебе цидулу вернуть, — подал князь бумагу Никону, — а еще сказывал, чтобы ты патриаршество не оставлял; келий же на патриаршем дворе великое множество.Потемневший Никон, едва сдерживаясь, чтобы не выдать своего жестокого огорчения и разочарования, резко бросил князю в лицо:— Уж я слова своего не переменю, да и дано у меня обетование, чтоб патриархом не быть.И, гордо выпрямившись, пошел из собора через Красную площадь на Ильинку, к подворью построенного им Воскресенского монастыря. ГЛАВА XIV Войны с Польшей, Швецией, Крымом и Турцией не прекращались, пожирали толпы людей, разоряли страну.Все помыслы царя и ближних были обращены не на стремление к заключению мира, а на то, чтобы усилить наемные иноземные войска и обучить русские рати по европейскому образцу.Народ давно уже вместо хлеба питался серединной корой, травами и кореньями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100