В окно доносится благоухание росы на траве, аромат воды, которой поливаю
т асфальт, и запахи тюремной кухни. Теперь я понял, как хорошо жить на свет
е. Раньше я этого не понимал. Чтобы понять, что означает утрата, нужно утра
тить. Хорошо жить на свете. Как мне невыносимо жаль расставаться с жизнью!

Тюрьма эта была сносная, не хуже других. Сравнительно чисто и без той вони
, что бьет в нос при входе. В моем распоряжении были койка и стул, который я м
ог подставлять к перегородке, отделяющей мою камеру от соседней. Я садил
ся около нее и подолгу беседовал с Джорджем Джонсоном, убийцей полицейск
ого.
Кроме того, я вел разговоры с двумя надзирателями и помощником шерифа, а и
ногда и с шерифом. До перевода в камеру смертников надзиратели потешалис
ь надо мной, а порой и били. "Ну что, генерал? Каковы будут ваши приказания се
годня, генерал?"
Но как только меня перевели в камеру смертников, сразу все изменилось. Те
же самые надзиратели сделались кроткими и любезными и, казалось, стыдили
сь своего прежнего поведения. Меня угощали и жадно смотрели, как я ем или п
ью. Один из надзирателей ежедневно покупал мне газету на собственные ден
ьги, а шериф со своим помощником регулярно являлись проверить, не нуждае
мся ли мы с Джонсоном в чем-нибудь. Два-три раза в неделю нам даже готовили
отдельно от других заключенных, что уж и вовсе шло вразрез с тюремными пр
авилами.
После того как я переступил порог камеры смертников, все без исключения
стали проявлять ко мне участие. Вероятно, чувствовали, что вместе со мной
уйдет и какая-то часть их самих и что очень скоро и им придется распрощать
ся с жизнью. Умру я, но и всем остальным суждено умереть.
Когда я только появился в тюрьме, все явно считали меня законченным мерз
авцем. Теперь они, по-моему, так не считают.
Нет, я не мерзавец. Хотя долгое время никто в этом не сомневался. Только я з
нал, что нет.
Как в армии. У нас в армии тоже любят приклеить тебе ярлык. Весь личный сос
тав проходит классификацию, согласно которой тебя и определяют на служб
у, и верхним этажам Пентагона абсолютно наплевать, нравится ли тебе твоя
классификация и согласен ли ты с ней. Они регулируют перфорирующее устро
йство в электронно-счетной машине сообразно своим нуждам, пропускают че
рез нее твою карту, и как только карта прошла через устройство, тут ты и вл
ип.
В моей карте, наверное, было уточнено: "убийца, бандит, мерзавец".
А я вовсе не чувствую себя убийцей, бандитом и мерзавцем. Я неплохой малый
. Был, во всяком случае. И не я виноват в том, что со мной произошло.
Так ли? Действительно ли я был неплохим малым? Или всю жизнь я был убийцей
и бандитом?
Я решил поразмыслить над этим.
Я попросил дать мне бумагу и карандаш и принялся за, так сказать, оценку си
туации, как учили нас в военной школе.
Мне хотелось начать с самого начала, но я не знал, когда оно было, это начал
о.
Когда увлекся Адой так, что был готов на все, лишь бы заполучить ее?
Нет. До этого. Я и до этого, расправляясь с людьми, испытывал удовольствие,
хотя не признавался в этом и самому себе. Меня стали обзывать мерзавцем, к
ем я, собственно, и был, задолго до знакомства с Адой.
В армии, когда я начал командовать людьми, и мне это нравилось?
Нет, раньше.
Так я и не сумел определить, когда это началось. Где-то в какой-то период жи
зни я вдруг стал получать удовольствие от того, что причинял боль.
Поэтому я написал на листке бумаги: "Любит обижать других".
А рядом уточнил: "Не его вина".
Но я не был уверен в полной справедливости своего вывода, а потому постав
ил вопросительный знак в скобках.
Затем я написал: "Убил женщину".
И задумался. Тут сомнений не было: я виноват. Я мог и не убивать ее. Потому ря
дом я отметил: "Его вина".
Я убил женщину, рассуждал я, чтобы завладеть Адой, мне так хотелось ее, что
я был готов на все и не мог с собой справиться. Но, подумав еще немного, я пос
тавил вопросительный знак и рядом со вторым заключением.
Затем я написал: "Избивал людей". И тут же решительно рассудил: "Его вина".
Но вспомнил, что, размышляя над словами "Любит обижать других людей", засом
невался в их справедливости, значит, и здесь место вопросительному знаку
.
Затем я написал: "Убил Аду".
Убил я ее, разумеется, случайно. Она погибла только из-за того, что помешал
а мне убить Стива Джексона. Случайно все обернулось не так, как было задум
ано. Значит, мое намерение убить Стива Джексона было тоже ошибочным. Я не д
олжен был покушаться на его жизнь, если хотел остаться в живых. Но мне не п
ришлось бы и делать этого, если бы я не убил ту женщину. И женщину не пришло
сь бы ликвидировать, если бы я не пылал такой страстью к Аде. И Аде, в свою оч
ередь, не понадобилось бы прикончить эту женщину, если бы та ее не шантажи
ровала. А женщина не стала бы шантажировать Аду, не будь Ада задолго до это
го высокого класса шлюхой. Но и она не стала бы ею, если бы ей не пришлось за
воевывать место под солнцем.
Я чуть не запутался в своих рассуждениях.
Поэтому рядом со словами "Убил Аду" я написал "Его вина" и поставил большой
вопросительный знак. А немного подумав, зачеркнул те вопросительные зна
ки, которые относились к слову "убил".
Зачем обманывать самого себя?
Когда собираешься совершить убийство или какое-нибудь другое преступл
ение, ты должен прежде всего сказать себе "да". И я произнес это "да". А когда п
роизнес, оставалось только вонзить нож и спустить курок.
Поэтому я должен нести ответственность за оба эти убийства.
И как только я с этим согласился, сказав себе: "Да, это сделал я, только я оди
н", мне сразу стало лучше.
Я почувствовал... облегчение. Незачем было снова объясняться с самим собо
й, я это совершил, ответ несу я, и все.
Тем не менее как в причине всего этого, так и в следствии еще оставались во
просительные знаки.
Все перепуталось. И что ты натворил, и что тебе причинили. И твои собственн
ые действия, и какая-то доля удачи. То, что зависело от тебя, и то, что от тебя
не зависело.
Я только отчасти виноват в том, за что мне суждено сесть на электрический
стул.
Поскольку я согласился принять на себя ответственность за свое "да", знач
ит, имею право сказать: "Я виноват только отчасти".
Потребовалась вся моя жизнь, чтобы это понять.
Осталось сделать еще одно. Я написал две строчки на листе бумаги: "Удостов
еряю, что один несу ответственность за смерть Бланш..." Я остановился. "Черт
побери, как ее фамилия?" Вспомнил: "Джеймисон". И подписался: "Роберт Янси".
Я вложил листок в конверт, заклеил его и написал: "Вскрыть после смерти Роб
ерта Янси".
Итак, итог подведен. Я чувствовал себя бухгалтером, у которого к приходу р
евизора все цифры сошлись. Или банкротом, который со стопроцентной точно
стью изложил на бумаге все, что требуется для суда по делам о несостоятел
ьности. Мир сфокусировался; он стал более реальным, чем прежде.

* * *

Джордж Джонсон, который сидел в соседней камере за убийство полицейског
о, был воплощением того, что я всю жизнь презирал. Его уволили из армии за "п
лохое поведение", а точнее, за дезертирство как раз в ту пору, когда я в чине
подполковника командовал пехотным батальоном. По профессии он был мелк
им бандитом и, отстреливаясь во время ограбления продовольственного ма
газина в северной стороне Батон-Ружа, убил офицера полиции, отца двух дет
ей. Раньше я сказал бы про него: "Электрический стул Ц слишком легкое нака
зание для такой сволочи. Его надо либо не торопясь повесить, либо сжечь на
медленном огне".
Теперь же я понимал, что между нами нет разницы. Через решетчатую перегор
одку, разделяющую наши камеры, мы с ним играли в кункен, и нравился он мне, п
ожалуй, больше, чем кто-либо другой. Неплохой он был малый, просто ему не ве
зло всю жизнь.
Разумеется, и он произнес "да", когда спустил курок, да и до этого не раз сказ
ал "да", поэтому-то, наверное, он и был мне больше всех по душе. Не из-за того, ч
то ему причиняли беды, а из-за того, что сам причинял беду другим и не отказ
ывался от ответственности.
Ц Не надо было так поступать, Ц не раз говорил он мне. Ц Теперь я это пон
имаю. Я не жалею, что занимался грабежом. Принимая во внимание все обстоят
ельства, не знаю, как бы я существовал, если бы время от времени не очищал к
ассу, но стрелять было незачем, не надо было его убивать. Тут я виноват. Кро
ме себя, мне некого винить. Зачем только я это сделал? Я сам себя ненавижу.

Ц А я жалею, Ц сказал я, Ц что убил старуху, хотя она занималась шантажо
м и поставляла проституток.
Когда мне отсрочили казнь, я предложил ему:
Ц Послушай, Джордж, давай мои адвокаты поработают на тебя. Они если и не с
умеют отменить приговор, то уж во всяком случае найдут способ его отсроч
ить. А платить им буду я.
Ц Не надо, Боб. Большое тебе, конечно, спасибо, но не надо.
Я уж и забыл, когда меня называли Бобом.
Ц Брось, Ц сказал я. Ц Денег у меня много. Давай их наймем. Они будут откл
адывать и откладывать.
Ц Уж откладывали, Боб. Я устал ждать. Лучше покончить с этим раз и навсегд
а.
Но я не отказался от этой мысли и продолжал уговаривать его чуть ли не до с
амого конца. Однако он так и не согласился.
А потом уже и времени не осталось что-либо перерешать.
В ответ на свою просьбу он получил разрешение провести последнюю ночь не
в помещении рядом с электрическим стулом, а в своей камере, возле моей. И в
сю ночь я просидел у перегородки, чтобы, если захочется, ему было с кем пог
оворить.
И мы разговаривали. Мы говорили обо всем. О том, какая из новых марок машин
лучшая, о песнях тридцатых годов, о бейсбольных турнирах, словом, обо всем
. Один раз он остановился в середине фразы и сказал: "Зачем я это сделал? О го
споди, зачем только я это сделал?" А потом, как ни в чем не бывало, продолжал
рассказывать о рыжей девице, которая когда-то была у него в приятельница
х.
И вдруг замолчал.
В тусклом свете красной лампочки из коридора мне было видно, что он лежит,
уткнувшись в подушку.
Ц Джордж! Ц позвал я. Ц Тебе что, плохо?
Он поднял голову и, дважды вздохнув, спокойно ответил:
Ц Нет, все в порядке, Боб.
Ц Вот и хорошо.
Ц Боб! Ц Он помолчал. Ц Ты когда-нибудь... Ц Он, казалось, смутился и, расс
меявшись, закончил: Ц Ладно, скоро, наверное, сам узнаю.
Больше ему не хотелось разговаривать, видел я. Бедняга. У меня на глазах по
явились слезы. Эх, если бы что-нибудь сделать. Если бы. Но что, я не знал. Наст
упило такое время, когда помочь нельзя, когда с бедой нужно справляться с
амому.
До утра оставалось еще три часа. Он лежал и молчал. Когда потух красный све
т в коридоре и первые лучи солнца пробились сквозь решетку, за ним пришли,
чтобы отвести в последнее в его жизни помещение, где его побреют и подгот
овят.
Я не встал и не протянул ему руки.
Ц Прощай, Джордж, Ц сказал я. Ц Тебе не будет больно. Ты ничего не почувс
твуешь, просто уплывешь, и все. Счастливо тебе, Джордж.
Но он меня не слышал. Наверное, он был уже мертв.

* * *

Больше отсрочки не дали. В моем распоряжении остался месяц.
Прошел и этот месяц. Прошел и быстро и медленно. Время Ц странное понятие
, а в камере смертников оно еще более странное, чем где-либо. Там и вечность
и секунда Ц одно и то же. Что бы ни произошло в течение жизни, все занимает
одинаковое временное пространство. Казалось, будто я, кроме камеры смерт
ников, никогда и нигде не был, и вместе с тем всего минуту назад отец отхле
стал меня прутом, я видел небо над Омаха-Бич, расчерченное красными полос
ами трассирующих снарядов, черная земля летела прямо мне в лицо, когда вз
рывались снаряды под Ремагеном, я с силой вонзал нож и слышал, как женщина
охнула, я был с Адой среди деревьев, слышал, как идут танки по Канал-стрит, в
идел, как во тьме падает что-то белое. Все это было и далеко и близко-близко
.
Я спросил, не может ли Стив Джексон навестить меня. Он явился на следующий
день. Щелкнул замок, дверь, висящая на хорошо смазанных петлях, бесшумно о
творилась.
Вошел он. Вообще-то в камеру смертников не допускались посетители. Навер
ное, решили, что беды большой не будет.
Дверь закрылась, лязгнув металлом о металл. С секунду он не двигался с мес
та, исчерченный тенями от оконной решетки. Он не знал, что сказать.
Ц Садитесь, Ц пригласил я.
Он сел на стул у изножья койки и посмотрел на меня. В нем не было ни злобы, ни
радости при виде меня здесь.
Ц Не испугались, а? У входа?
Ц Нет. Ц Он не сводил с меня взгляда, серьезного, без ненависти, и не щури
лся от удовольствия, чувствуя себя победителем.
Ц Я хотел видеть вас, Ц сказал я.
Ц Да.
Ц Я должен вам кое-что сказать.
Ц Да.
Он не отводил глаз. Что звучало в его голосе? Жалость?
Ц В тот вечер я был намерен убить вас. Она помешала мне. По-моему, она знал
а, что делает.
Я помолчал.
Ц Я решил, что вам приятно будет об этом узнать.
Ц Я знаю, Ц ответил он.
Я опустил глаза, потом снова посмотрел на него. На его лице не было жалости
; это было скорей Ц как бы это сказать? Ц участие. На его лице было написан
о: вместо тебя мог бы быть я.
А может, мне только показалось.
Ц И еще одно, Ц сказал я. Ц Вы на самом деле собирались рассказывать об
этом в своей программе?
Ц Нет, Ц качнул он головой. Ц У меня и в мыслях этого не было.
Ц А вы говорили Аде про это?
Ц Говорил.
Ц Она мне не сказала. Знала, что нам ничего не грозит, но мне не сказала. Не
помешала мне, нет, заставила меня считать, что вы расскажете.
Он молчал.
Ц Даже сказала, что подаст в отставку, если уйду я. Надо было, наверное, пой
мать ее на слове, Ц засмеялся я. Ц Я виноват, Ц заключил я. И помолчав, доб
авил: Ц Может, и не во всем.
Ц Не во всем, Ц согласился он. Я понял, что он имеет в виду. Он отвел глаза.
Ц Такое может случиться с каждым.
Ц Не выдумывайте.
Секунду он молчал.
Ц Я не выдумываю, Ц отозвался он. Ц Я был готов помочь ей убить Сильвест
ра.
Ц Но вы этого не сделали, Ц сказал я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52