В 1989 году эта мысль была лишь смутной и неотчетливой
догадкой, спустя годы она представляется мне очевидной.
Особенно внимательно следует переосмыслить суждения по делу двух
ученых-экономистов Найшуля В.А. и Волконского В.А. В застойные годы они оба
в научной среде были известны как свободомыслящие рыночники-либералы.
Профессор Волконский В. был не только моим научным руководителем, но и
участником дискуссионных самиздатских сборников.
По отзыву Чубайса А. идея ваучерной приватизации была вначале
разработана именно Найшулем, а он (Чубайс) только применил ее на практике.
Сегодня, возглавляя частный Институт национальной модели экономики,
Найшуль.
примыкает к партии Гайдара. Что касается Волконского, то вместе с известной
общественной деятельницей Корягиной Т.И. он стал идеологом Республиканской
партии Гдляна, зацикленного на "борьбе с мафией".
Сейчас пик популярности "демократических партий" прошел, но в начале
90-х годов они владели умами миллионов и в немалой степени определяли
решения властей. Как известно, их решения оказались не в пользу
освобождения
"теневой" деловой активности, не в пользу экономического раскрепощения.
Оба просвещенных экономиста-идеолога на нашем обсуждении проголосовали
за оправдание М., но лишь из вежливости и в виде исключения. По тогдашнему
мнению Найшуля, хозяйственник, приумноживший свое достояние за счет
неразрешенной прибыли виновен (и этим уже все сказано). Волконский же в
"теневых" хозяйственниках видел пособников коррумпированной верхушке,
поставщиков "взяток для мафии". Особенно удивительно, что либеральный
профессор-рыночник высказался за сохранение уголовных репрессий к
спекулянтам и одновременно за свободу торговли. В "теневых" хозяйственниках
они увидели не реальных строителей рыночных отношений, а прежде всего
правонарушителей. Как мне видится, рынок они собирались строить через
государство петровского типа, через подавление "теневой" стихии.
Присоединив их голоса к обвиняющей группе, придется считать итогом
нашего первого ОСП вердикт: "Хозяйственники виновны, но заслуживают
снисхождения" со счетом 6 (или даже 8) против 3.
Теперь понятно, почему я наталкивался на такую безнадежную глухоту при
обращениях в защиту амнистии хозяйственников и за пересмотр УК к
демократическим и правозащитным депутатам Верховного Совета РСФСР 1991-го и
последущих годов, и почему только на исходе своего существования (летом
1993
г.) ставший уже антиельцинским "реакционно-коммунистический" Верховный
Совет
как бы втихую и стыдясь, но все-таки уничтожил уголовное наказание лишением
свободы за рыночную торговлю (спекуляцию). И никто, кроме нас, не посмел
его
за это доброе решение благодарить. Коммунисты и демократы, либералы и
правозащитники - сколь звучны эти слова, но судить о них надо только по
делам их.
Сравнивая суждения присяжных 1989 г. с суждениями участников
исследовательских процессов 1996 г., видишь, сколь значительные произошли
перемены в сознании людей, в том числе интеллигентов. Куда-то исчезли
безапелляционные мнения о торговле как исключительно грязном и преступном
деле. Бескорыстие как главный критерий отличия плохого от хорошего уже не
котируется. Зато обвинения во взятках и хищениях теперь вызывают вопросы о
причиненном при этом вреде. Сообщения о следственных подтасовках чаще
вызывают у людей мысли о необходимости оправдательного приговора.
Я считаю, что эти изменения имеют положительный характер, что без
всяких образовательных программ, а просто опытом свободной жизни люди
становятся все более мудрыми присяжными и, наверное, скоро дозреют до того,
чтобы в этой роли заставить слушать себя и судей, и законодателей.
Справка. К сожалению, все обращения и жалобы по этому первому для нас
делу оказались безуспешными. По нему не состоялось ни одного официального
протеста - все обвинения М. до сих пор считаются справедливыми.
К слову сказать, сама М. не проявляла особого интереса к факту своей
нереабилитированности. Присущее ей высокое чувство достоинства и чуткости
не
к своим, а к чужим бедам определило равнодушие к собственному оправданию.
После освобождения она переехала к мужу в Подмосковье, а познакомившись с
нами, сама занялась правозащитой, сначала в рамках Общества ЗОХиЭС, а потом
самостоятельно, перейдя от хозяйственников к защите прав всех заключенных.
В
общественном плане ее реабилитация уже давно и прочно состоялась.
Что касается нас, то спустя 10 лет можно сказать, что дружба с М.
прошла испытание временем. И как всякая истинная дружба обогатила нас всех.
Я не могу знать точно, что именно мы дали М., но нам она дала не только
веру
в справедливость своего дела, но и открытие в правозащите еще более
глубокого пласта: прав и достоинства всех заключенных. Во многом мы ей
обязаны осознанием важности не только защиты экономических свобод человека,
но и защиты общества от ракового роста тюрем и заключенных.
Надеюсь, мое признание поможет читателю понять, поступки какого
человека мы обсуждали (и даже осуждали) на своем первом ОСП. В
подтверждение
я приведу текст своей статьи о первой встрече с М., которая так и осталась
неопубликованной. Пусть он даст возможность почувствовать эмоциональный
накал споров того времени.
"Поездка к настоящему человеку - героине нашего времени"
Утренняя электричка на юг в самый длинный летний день. Я сопровождаю
организатора общественного центра "Тюрьма и воля" Абрамкина В.Ф. в его
встрече с вышедшей недавно из заключения М., в свое время откликнувшейся
письмом-исповедью на статью Яковлева А.М. в "Огоньке". Магнитофон позволит
донести зэковскую правду не только до ученых социологов, но и до массового
читателя, до нас с вами. В этом ни у Валерия, ни у меня нет сомнений.
Основная тема интервью - порядки в женских зонах. Меня же волнует,
прежде всего, несправедливость осуждения людей по "хозяйственным статьям".
В
несправедливости таких обвинений я почему-то уверен априори, до всякого
знакомства с конкретными делами. Сознаю, что пристрастен, хотя сам
хозяйственником никогда не был (не способен), потому что давно пришел к
убеждению: среди сотен тысяч осужденных по хозяйственным статьям УК истинно
виновных не больше, чем среди политзаключенных. За это голосует простая
логика: ведь не могла существовать так долго наша извращенная и
безнравственная система хозяйствования без опоры на страх и репрессии
против
свободного труда и дела.
Деревенского вида улица рабочей слободы, часть бабушкиного дома, с
невероятным трудом и везением отсуженная мужем М. у соседей за год после
его
возвращения из зоны живым, а не погибшим, как уже успели заявить соседи,
торопясь завладеть якобы выморочным имуществом. Старая, дожившая до наших
дней привычка уничтожать в лагерях людей ради завладения
квартирой-комнатой,
неожиданно дала осечку.
Нам повезло застать дома хозяйку и разговорить ее на весь день
воспоминаниями... Уже первые улыбки и расспросы заставили радостно
изумляться даже случайным совпадениям моих с нею основных жизненных дат. И
мне уже 50 лет, и я родился в Харькове, и образование у нас одинаковое
(инженеры-механики), у обоих невостребованное (только я уходил в
экономическую науку, а она - в торговлю). И даже арестованы мы были в один
и
тот же день 23 января 1980 г.
И вот только тут, на пороге лагерного срока, сходство наших жизненных
судеб резко пресеклось, потому что я из тюрьмы ушел домой, а ее крестный
путь и сейчас еще не кончился. Ведь осужденным хозяйственникам было и есть
неизмеримо труднее и страшнее, чем арестованным диссидентам, для которых и
арест не был неожиданностью, и на воле была обеспечена мощная общественная
и
даже мировая поддержка. Уж не говорю о собственном случае, когда в
результате условного осуждения я вернулся к семье, а вот жизнь М. была
разбита страшным сроком и нынешней, может, вечной неустроенностью.
"Нет-нет, я ничего не подозревала, когда в мой магазин нагрянули с
проверкой сотрудники ОБХСС. Правда, когда они потом поехали с обыском на
мою
квартиру и там изъяли коробки фломастеров и две или три немецкие куклы
(потом они были оформлены как хищения), мне тревожно подумалось: "Неужели
меня уволят с работы?" Пригласили поехать подписать акт, но когда я хотела
позвонить маме, чтобы она закрыла газовый обогрев, меня остановили: "Что вы
волнуетесь, через полчаса дома будете".
А растянулись эти полчаса на 8 страшных лет... 18 суток держали меня в
милицейском КПЗ на радость тому чину, который когда-то сам фактически
вымогал у меня взятку да попал вот на непонятливую... Трое суток
помертвевшие от беспокойства родители искали меня по городским моргам,
прежде чем им сообщили о моем аресте. И пошло-поехало... Один следователь,
второй, семь с лишним месяцев в харьковском СИЗО, три с лишним года в
одесском лагере, и еще четыре более тяжелых года в кемеровской колонии-
поселении. И все это ни за что, если не считать преступлением желание
служить людям и неумение подлаживаться под любого начальствующего хама".
Следствие началось обманным арестом, продолжилось длинной цепью
беззастенчивых подлогов-надувательств, а окончилось грандиозным обманом, за
который самому следователю захотелось втайне извиниться перед своей
жертвой.
Только на закрытии дела она узнала, что к обвинениям в хищении
соцсобственности, в обмане покупателей, в злоупотреблении служебным
положением "добрый следователь" добавил еще и страшное обвинение во взятке,
минимальное наказание за которое установлено в 8 каторжных лет. Ему,
видимо,
просто необходимо было обвинить и во взятках, чтобы выполнить план или
указания об усилении борьбы с этим злом. Как он это сделал? - А очень
просто: факт продажи дефицитных импортных колясок своим сотрудницам был
расценен как получение взятки, пусть и в смешном размере 154 руб. 40 коп.,
пусть эти рубли и были отданы людям с торговой базы (и вошли в рыночную
цену
полученных там колясок).
Добросовестность и чистосердечие М. оказались очень удобными для "наших
славных следователей", чтобы отчитаться перед "народом и властями" об
успехах в борьбе со спрутом хозяйственных преступлений.
"Да что говорить, - рассказывает М., - рядом с моими маленькими
"Культоварами" работали большой универмаг, Мебельторг, ресторан. Не хочу
говорить ничего дурного о своих коллегах, но вы сами понимаете, почему для
обвинений выбрали меня. Ну, конечно, я виновата, нарушала правила
социалистической торговли, все хотела сделать свой магазин самым лучшим,
доставала дефицит. Но взятки, хищения, обман? Я ведь и в торговлю пошла,
потому что невмоготу стало пустые бумаги перекладывать, хотелось работать
для людей. А что же получилось? Нет, я не смирилась, все эти годы писала
заявления, требовала справедливого пересмотра, хотя ведь силы не
беспредельны, когда везде отвечают одно и тоже. Да и родители мои (как им
было тяжело, мама так и не дождалась моего освобождения) на свиданиях не
раз
повторяли: " Дочка, брось писать, ты всегда была идеалисткой, хоть сейчас
не
рискуй, а то хуже будет..." Но мне и сейчас нужна справедливость. Знаете,
что самое тяжелое для меня сейчас? Не бытовая неустроенность, не опасливый
холодок в отношениях с родней недавно женившегося сына, не тяжесть
посменной
физической работы на бумажной фабрике, нет... Тяжелее всего соглашаться с
доброжелательными советами руководителей и кадровиков: "Только, ради Бога,
никому ничего о прошлом не рассказывайте, а то знаете, какой у нас народ,
случись что, сразу обвинят". Они, наверное, правы, но скрывать всю жизнь
свое прошлое и нелегкий опыт? Да что же в моей жизни было дурного или
постыдного, что обречена я всю жизнь скрываться? Неужели я виновата лишь в
том, что с другими не случилось такого несчастья?.."
Как хорошо я понимаю эту идеалистку-торговку с ясным умом и
самоотверженным характером, как про себя любуюсь работой ее мысли,
точностью
выносимых оценок. В лагере эту еврейку за фамилию и характер звали Моисеем,
а мне хочется воскликнуть: "В Израиле, может, была бы Голдой Меер, а здесь
вот оказалась заключенной и разнорабочей... Кто виноват в этом?"
Нет, я не чувствую больше сходства со своей героиней, я чувствую больше
вину. Как мы все виновны перед ее идеализмом и желанием действенного добра
людям! Ведь именно мы своим попустительством, а иной раз и бездумной опорой
на государство отправляли в лагеря самых лучших и самоотверженных.
Давайте только представим: не имей М. такой неукротимой жажды делания
добра, не перейди она в торговлю из письменных инженеров, сидела бы в
каком-
нибудь НИИ вроде нас, грешных, выпрашивала бы и доставала у торговцев
дефицитные товары, ничем, конечно, не рискуя, кроме утраты части
выстраданной бездельным сидением зарплаты и, может, даже была бы способной
тут же и поругать этих самых торговцев спекулянтами, ворами и взяточниками,
вызывая на их головы строжайшие кары. Согласитесь, что, уйдя в торговлю от
такого существования, М. выбрала иной, самоотверженный и самостоятельный
путь, позволившей ей хоть на время реализовать свое человеческое
достоинство.
Опять же, именно за это она и была репрессирована безнравственным
обществом, получила свой крест, на котором корчится в безмолвии до сих пор,
а мы своими добрыми советами "скрывать и молчать" лишь зажимаем ее вопящий
о
справедливости рот. Так кто же тут виновный на деле?
И когда же мы услышим и обратим на себя древние пророческие слова:
"Горе вам, книжники и фарисеи!" Да, горе нам, гордым и надменным, ленивым и
послушным рабам великого государства за то, что не слышим и не понимаем,
как
именно от нашего неучастия и идет главное зло поддержки системы страха и
подавления добра. И когда только мы перестанем требовать крови настоящих
людей, хозяйственников и политзаключенных?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95