Всё со смыслом, понять который даже ему, Вечному, не дано.
Впрочем, коли он в данный конкретный момент – Вечный, то и из этого положения выход найдёт. И Зрячего обнаружит. Может, один из тех, кто следы на горной тропинке оставил, и есть Зрячий. С автоматом и полным рожком. Поживём – увидим.
Однако холодно, неудобно, больно и тоскливо. Как в анекдоте: «Господин фашист, ну скока можно: вчера – газовая камера, сегодня – газовая камера…»
Он попробовал встать-движение отозвалось новой волной головной боли. От неожиданности Чернов даже застонал. За дверью послышались шаги – кто-то шёл на черновский стон, видимо ждали, когда он очнётся… Загремел замок, дверь открылась, пролив в тёмный карцер тонну света. На пороге – смутная фигура.
– Хэйдо! – сказала фигура хриплым басом.
– Хэй. – Чернов ответил приветом на привет, отыскивая в больной голове припасы шведского – всё-таки он! – языка.
– Хорошо, что ты очнулся, – пробасила фигура именно на шведском. – Мы уже беспокоиться начали!
Засмеявшись чему-то, говорящий вошёл в карцер и встал напротив Чернова. Он был высок, широк в плечах, светел волосами и облачён в ту же зелёную форму, что и ранее виденные солдаты.
– Давай знакомиться. Я – Свен. А ты кто?
Свен говорил на шведском, который был Чернову одновременно знаком и не всегда понятен. Не привычный уху и языку лингвиста перекатисто-округлый приятный язык, а какой-то рубленый, лающий. Будто Свен говорил не словами, а отдельными буквами. Причём слова в языке проскакивали и финские, и датские, и норвежские. Хотя основа всё-таки – шведская, что Чернову было удобно: норвежский и финский он знал с грехом пополам.
– Я Бегун, – привычно представился Чернов.
– А имя у Бегуна имеется? – подняв брови, поинтересовался Свен.
– Бегун, – упрямо повторил Чернов.
– Бегун так Бегун. И откуда ты к нам прибежал, Бегун?
– Издалека, – ответил Чернов туманно, понимая, однако, что здесь не Панкарбо, здесь романтический налёт загадочности запросто может сыграть против него самого.
Чернов даже внутренне напрягся, ожидая, что его пока любезный собеседник сейчас начнёт становиться всё раздражённее и раздражённее и в конце концов взорвётся, а там и до рукоприкладства недалече…
– Издалека, значит… – понимающе сказал Свен, кивая. – А что ты делал на Галлхепиггене?
– Где? – честно не понял Чернов.
– Ты и этого не знаешь… Галлхепигген – гора, на которой мы тебя взяли. Что ты там делал?
Чернов ясно соображал, что если он сейчас ответит как-нибудь вроде «гулял», то беды не миновать – будут колотить его тяжеленными кулачищами по болящей головушке. И тем не менее…
– Гулял.
– Ты знаешь, Бегун, твоё положение сейчас не ахти какое благополучное. На твоём месте я бы его не усугублял. Может, ты хочешь спросить о чем-нибудь? Спрашивай, я отвечу, на что смогу. Но и ты не будь невежлив, отвечай толком, не увиливай. Это неправильно.
О как! Ситуация, как предполагалось, из разряда: «Здесь вопросы задаю я!», таковой вовсе не оказалась! Ладно, не будем отказываться от предложения. И в несознанку играть не будем – не с руки это сейчас.
– Где я?
– В тюрьме штаба.
– Какого штаба?
– Вопрос отклоняется. Есть ещё?
– Есть. Что с Вефилем… ну, с тем городком, в который ваши люди так резво высадились?
– Он называется Вефиль?
– Да. Что с ним?
– Всё в порядке. Наши люди контролируют обстановку. Ты сам оттуда?
– К сожалению, – ответил Чернов. Подумал, добавил всё-таки: – Или к счастью.
Швед не стал прояснять для себя сомнения пленника.
– Скажи, как произошло, что ещё двое суток назад на месте, где сейчас… э-э… Вефиль, ничего не было? Как ты это объяснишь?
Как ему объяснить? Рассказать про Путь, про Книгу, про историю народа Гананского, про Асор и про чудищ огнедышащих? Верный путь в психушку. Подумав, Чернов выбрал самый уклончивый, хотя и небезопасный ответ:
– Не знаю.
– Повторяю ещё раз, – в голосе Свена появился лёгкий нажим, – тебе лучше отвечать максимально честно и подробно. Это в твоих же интересах.
– Да понимаю я. Не маленький. Но я ведь и вправду не знаю, как Вефиль оказался возле вашего… э-э… Галлхепиггена. Раньше-то он был совсем в другом месте.
– Вот так взял и перекочевал?
– Вот так взял и перекочевал.
Свен нагнулся поближе к Чернову, прошептал:
– Пойми, если ты не расскажешь всю правду, то с тобой будут говорить по-другому. А это больно. Не упорствуй.
Чернова все эти стандартные угрозы уже начинали раздражать. Ну какую правду ещё изобрести, чтобы невозмутимый шкаф Свен поверил ему, причём, что самое забавное, говорящему наичистейшую правду? Может, солгать для убедительности? Может, представиться шпионом-лазутчиком из соседней страны? Но Чернов не знал, где он находится и какая страна граничит с этой… Горной Швецией. Да и вряд ли такое признание улучшило бы его положение. Скорее напротив.
– Я понял тебя. Скажи мне сначала, в чём я подозреваюсь? Почему меня ударил ваш солдат и почему я сижу в этом карцере? И где, наконец, моя обувь?
– Обувь изъята, – констатировал очевидное Свен. – Ты подозреваешься в шпионаже. А солдат действовал согласно инструкции, так как не знал, чего от тебя можно ожидать.
Великолепно. Шпион, значит. Чернов попал в самую точку. И лгать не надо.
– А какие доказательства у вас есть?
– Ты же сам признался, что живёшь в Вефиле? Такого города в Скандинавской Империи нет, значит, ты автоматически становишься подозреваемым в шпионаже, так как сюда ты попал не официально, а непонятно как.
Скандинавская Империя? Вот тебе и раз!.. И насколько же она велика? И что за вассалы у неё? Нет ли, кстати, среди них гордых россов, которые эдак тышу лет назад призывали предков этих «свенов» править и володеть Русью?.. Да пустое всё! Не то время, не то пространство, не те скандинавы и россы… Оставим озвучивание этого вопроса на когда-нибудь потом. Сейчас Чернова больше волновало другое:
– Стало быть, и все остальные вефильцы – тоже… шпионы?
– Разумеется. Но ты был вне города, поэтому мы тебя задержали и поместили сюда. А весь город взят под охрану. Расскажи нам про тайники, где хранится техника и оружие, и про язык, на котором лопочут твои друзья. И к чему такой глупый маскарад? Шкуры, плетёная ткань… И почему ты ничем не похож на них? Что за форма на тебе надета? Что это за слово «Reebok»? – Прозвучало это так: «реебок». – Видишь, сколько вопросов у нас к тебе? Отвечай, если хочешь, чтобы у твоей жизни появилась хоть какая-то ценность.
Лихо. Превозмогая головную боль, Чернов соображал, как бы повернуть события в выгодное ему русло. Получалось не очень.
– Знаешь, Свен, ваш солдат долбанул меня по голове… сильно. Я, кажется, позабыл многое… Я даже забыл, как меня зовут…
– Ты же сказал: «Бегун»?
– Сказал. Чтобы хоть что-нибудь сказать, уж прости. Теперь я вижу, ты нормальный человек, с тобой можно говорить по-дружески. Поверь, я действительно ничего не помню, мне нужно время, чтобы прийти в себя. А ещё лучше, если ты мне напомнишь, где я, что я, что происходит вокруг… ну всё такое.
– Знаешь, – Свен усмехнулся, – я бы на твоём месте не врал так неубедительно. Если у тебя с памятью проблемы, мы тебе быстренько укольчик сделаем, и ты расскажешь всё, что помнишь и что забыл. Даже интерьер утробы матери нам опишешь. Но я сомневаюсь, что ты захочешь испытать на себе химию. На вид ты совсем не дурак. Так что лучше не придуривайся, а говори по-хорошему. Нужно время? У тебя оно есть. Немного, но есть. Думай, парень.
«Парень» он произнёс по-датски – «fyr». И вышел, захлопнув за собой гулкую дверь.
Во попал! Какое недружелюбное ПВ оказалось: сначала головой в снег, потом чуть не взорвался, потом в тюрьму угодил по дурацкому обвинению. Хотя тюрьма – это уже становится доброй традицией… Но любопытно другое: что, у них тут в Скандинавской Империи веет дух тридцатых-сороковых родного Чернову ПВ? Когда в каждом подозрительном и непонятном человеке видели шпиона?.. Хорошо хоть идентификационную карту не потребовали, а то Чернов показал бы свою птичку с еврейской надписью – и получил бы в очередной раз между рогов.
Погрузившись обратно в темноту и тишину, Чернов спросил себя о том, что делают люди, сидящие в одиночных камерах, и как они не сходят с ума от скуки. Видимо, просто думают, если есть о чём. Сейчас ему, конечно, было о чём подумать: о том, закономерно ли такое повторение условий игры в разных ПВ или случайно – это глобальное размышление. И помельче – о Вефиле и его испуганных жителях, о своём незавидном положении, о «добром» следователе Свене… Кстати, если есть «добрый» следователь, то должен быть и «злой»? От этой мысли Чернову стало ещё больше не по себе.
Тюремные философствования заключённого-неофита Чернова были прерваны новым дверным лязгом и визитом тюремного доктора. Невысокого роста человек в белом халате поверх той же зелёной формы явился в сопровождении двух мрачных охранников, заполнивших собой дверной проём и стоявших этакой живой стеной, пока Чернов подвергался нехитрому осмотру. Ни слова не говоря, доктор ухватил цепкими пальцами Чернова за голову, надавил на переносицу, вызвав острую боль. Наверное, там теперь нехилый синяк, подумал Чернов, морщась, жаль, что нет зеркала – рассмотреть свою физию… Удовлетворившись увиденным, врач приложил к груди Чернова какой-то блестящий прибор со стрелками, как на манометре, бесстрастно посмотрел на показания, чмокнул губами и, ничего не сказав, вышел. Через пять минут вернулись два верзилы и, надёжно, но не больно зафиксировав Чернова, повели его куда-то по длинному полутёмному коридору. Босиком идти было неприятно, но Чернов философски рассудил, что это сейчас наименьшая из проблем. Путь троицы завершился перед дверью, которая, оказалось, была входом в другую камеру – побольше и существенно светлее прежней. Но главное отличие оказалось не в этом – теперь у Чернова имелся сосед. Коренастый смугловатый мужичок лет пятидесяти с обветренным лицом и острыми глазами. Прямо с рекламы Мальборо сошёл, не иначе. Он вальяжно полулежал на койке, испытующе смотрел на нерешительно топчущегося на пороге Чернова и жевал спичку.
Жевал спичку!
С зелёной головкой!
У Чернова даже голова прошла. Он тотчас сунул руку в карман штанов и извлёк оттуда найденную в пещере пожеванную сестрицу той, что находилась во рту у сокамерника. Показал. Спросил по-шведски:
– Твоя?
Чернова сейчас не заботили приличия и условности, которые могли быть приняты в тюрьмах этого ПВ. Он не думал, что это может быть местный пахан, к которому так запросто обращаться нельзя, или, не исключено, подставной сиделец, задача которого – выпытать у Чернова всё, что не удалось узнать следователю. Чернов даже не подумал, что, может, здесь традиция такая национальная – каждый взрослый мужчина жуёт зелёные спички…
Интуиция не подвела. Мужик приподнялся, удивлённо уставился на протянутую спичку, ответил на очень скверном шведском:
– Моя. А откуда она у тебя? Ты кто?
Чернов внутренне расслабился: всё о'кей, ситуация под контролем. Сел на свободную койку, произнёс стандартное:
– Я Бегун. А тебя как звать?
– Я… Как ты сказал? Бегун? – Глаза, мужика округлились.
– Да, а что? – спросил Чернов, подозревая нечто.
– Бегун… Странное имя. Где-то я слышал такое… – тихо произнёс человек, почему-то перейдя со шведского на мёртвую латынь.
Но в том-то и штука, что в устах человека со спичкой латынь оказалась живой: певучей, раскатистой, вовсе не той, которую учил и знал Чернов. Он даже не сразу понял, что за язык, лишь мгновение спустя, уложив в голове услышанные слова и сопоставив их с более-менее известными, сообразил: да, латынь, но, судя по всему, такая, какой она была в славные годы сенаторов, гладиаторов, кесарей и богов. Не слышанная никем и никогда, но всё же понятная, абсолютно понятная, как, вероятно, всё-таки понятен певучий итальянский усидчивому абитуриенту, изучавшему его по учебникам. А вот, кстати, откуда корни певучего итальянского: из неё, из латыни-матушки…
– Где слышал? – Чернов изо всех сил постарался, чтоб его латинский хоть отдалённо напоминал по звучанию только что произнесённое.
Получилось пока плоховато, но, во-первых, человек со спичкой не стал придираться к произношению сокамерника, а во-вторых, Чернов знал себя и знал, что ещё час-другой беседы – и он будет говорить на истинном латинском вполне пристойно; слух на языки у него был отменный.
– Где-то, когда-то… – странно ответил человек со спичкой. – Вспомню – скажу. А пока давай знакомиться, Бегун. Меня зовут Джованни Романо. Я римлянин.
Римлянин! Ни больше ни меньше. Даже не итальянец.
– А как же ты сюда угодил, римлянин?
– Меня посадили за шпионаж…
– Какое совпадение! И меня тоже.
– И тебя? Но ведь ты не римлянин, Бегун, так? У тебя странная речь…
Что ж, пока странная; пока латынь для Чернова мертва, но оживёт, оживёт непременно, Джованни Романо!
– Совершенно верно.
– Но ведь и не скандинав? Скандинавский твой тоже странен…
Увы, и здесь римлянин прав. У Чернова имеются в запасе шведский, норвежский, датский. Финский – худо-бедно, скорее – очень худо и очень бедно. А скандинавского он, извините, не учил.
– Не скандинав.
– А кто же?
Вот тебе и на! Список, что ли, закончен? Как в древнем анекдоте: Гиви, говорят, у тебя ребёнок родился, ну поздравляю! Мальчик?.. Нет?.. А кто же тогда?..
– Не понял, – осторожно сказал Чернов, – поясни – как это: либо римлянин, либо скандинав. А остальные? Разве могу быть кем-то иным?
– Кем? Больше никого нет!
– Послушай, Джованни, может, я плоховато говорю на твоём… э-э… римском, да? Но ведь есть же на земле другие народы, кроме римлян и скандинавов. Франки, например. Или галлы. Или вот славяне, я слышал…
– Где слышал? Бегун, ты что, с другой планеты?
– Представь, что это так. Это почти так. Рассказывай.
– Ну, – начал Джованни, и в голосе его Чернов почему-то не услышал удивления: утверждение, что сокамерник – «с другой планеты» не показалось ему кощунственным или вообще идиотским. С другой так с другой, кто спорит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54