Цветок лотоса -- универсальный символ творения, раскрытия
первоначального яйца, с которым ассоциируется бутон лотоса. Это первичная
эманация. В него, как в мистическое колесо с восемью осями (лучами,
лепестками), помещается Будда. Связь цветка с колесом, кругом, а
следовательно, и содержащим в себе бесконечность нолем, позволяет протянуть
нити от цветка к Осирису, как богу нулевой цис-финитности.
Цветок в принципе оказывается эквивалентен древу сефирот, с той
разницей, что он не выражает идею вечного, но идею эфемерности и новизны. Не
случайно в конце хармсовской "Лапы" возникает ребенок, из головы
которого растет цветок.
В хармсовском тексте цветок помещен непосредственно под египетским
"ключом" -- "тау" и несколько напоминает его по форме.
В древнеегипетском "тау" было идеографическим обозначением жизни и
произносилось как "анх" (ankh). Точно так же, но с присоединением
детерминатива записывалась и идеограмма "цветок" -- тоже "анх"40. Таким
образом, цветок и "тау" -- это трансформации одного и того же комплекса
"жизнь-цветок". В результате мы имеем сложную цепочку превращений --
изображение цветка переходит в египетскую идеограмму, которая превращается в
хармсовскую тайнопись, в своем идеограмматическом фрагменте
трансформирующуюся в еврейскую букву.
Речь идет не просто о трансформациях, но о переходе от языка к языку,
который можно обозначить как переход от одного типа знания к другому.
____________
40 Sir E. A. Wallis Budge. Egyptian Language. New York: Dorset
Press, 1993. P. 25, 35.

Переворачивание 331
Вертикаль, по которой расположены знаки, -- это и путь восхождения, и
одновременно направление роста. Трансформация смыслов задается линией
прорастания.
9
Рост, как уже говорилось, определяется линейной темпоральностью.
Единственная возможность изменить угол роста, а следовательно, нарушить
неотвратимость и необратимость времени -- это изменить положение
человеческого тела по отношению к нему.
У обэриутов совершенно особое место отводится неким движениям тела,
нарушающим законы гравитации. Антигравитационность как способ разрушения
пространственных направлений исключительно занимала близкого обэриутам
Малевича. У обэриутов падению, которое вписывается в галилеевскую
механическую картину мира как нечто неотвратимое, а потому связанное с
линеарным ходом времени, постоянно противопоставляется плавание и летание --
антигравитационные практики, привлекавшие мыслителей еще в XIX веке --
напомню хотя бы о Клейсте и Ницше.
Липавский приводит в "Разговорах" следующую запись беседы, начавшейся с
обсуждения состояния опьянения:
Л.Л. [Липавский]: Предметы схватываются глазом более четко, цельнее.
Они как бы вырастают или готовятся к полету. Да, они летят. Человек теряет
свое место среди предметов, подвластных им. Это и дает освобождение от
индивидуальности.
Затем: о планере: он мог ведь изобретаться в любую эпоху, может быть
так и случалось, а потом снова забывали. И о плавании и о полете. Н.А.
[Заболоцкий]: Я переплыл реку с поднятыми руками! (Он воздал похвалу
плаванию: плывущий испытывает радость, недоступную другим. Он лежит над
большой глубиной, тихо лежит на спине, и не боится пропасти, парит над ней
без опоры. Полет -- то же плавание.) <...> Л.Л.: Полет освобождает от
тяготения, а оно основное образующее тела. Поэтому полет и освобождает.
<...> Но полет и плавание служат изучению жизни и смерти (Логос, 10).
Здесь существенны несколько моментов. Во-первых, по мнению Липавского,
полет освобождает от индивидуальности и от места среди предметов.
Речь идет о некоем странном состоянии промежуточности, которое и фиксируется
парением. Это промежуточность между субъективностью и объективностью.
Человек избавляется от гипертрофии индивидуальности, то есть субъективности,
и одновременно теряет место среди предметов, вещей. Я уже упоминал о том,
что предмет, взятый в своем "пятом значении", в своей квинтэссенции, по
мнению Хармса, теряет почву, отрывается от человека и "РЕЕТ" (Логос, 114)41.
_____________
41 Самым непосредственным источником идеи "реяния" могли быть
"Эстетические фрагменты" Г. Шпета, который утверждал, что динамика смысла в
художественном образе преобразуется в реяние: "Понимание, переливы смысла,
делающие динамическим понятие, заменяются в образе парением, реянием,
соответственно требуют чутья, вкуса и т. п." (Шпет Г. Г. Эстетические
фрагменты // Шпет Г. Г. Сочинения. М.: Правда, 1989. С. 446).

332 Глава 11
Этот отрыв от места, от своей закрепленности в мире можно определить
как трансгрессию, переход границы. Шеллинг пытался описывать переход
от идеального Я к миру вещей как переход границы, отделяющей субъективность
и объективность. Для Шеллинга состояние "перехода границы" выражается в
созерцании себя со стороны, то есть в таком состоянии, когда Я даюсь себе
как субъекту в качестве объекта. Говоря о "переходе границы", Шеллинг
говорил о "третьей деятельности",
одновременно заторможенной внутри границы и переходящей ее,
одновременно идеальной и реальной <...> В этой третьей деятельности Я парит
между переходящей границу деятельностью и деятельностью заторможенной42 .
Именно парение позволяет, по мнению Шеллинга, сохранять двойственность
Я, одновременно постулируя автономность Я-самого-по-себе от
вещи-самой-по-себе. Для Шеллинга существенна эта невообразимая
"заторможенность внутри границы", которую сам же он определяет как "точку
соприкосновения между Я и противоположным ему"43.
Парение, замирание внутри границы похоже на состояние потенциальности.
Это такое состояние, когда речь еще не состоялась, когда Я и "вещи"
существуют в раздельности, и Я не способно их назвать. Это состояние, по
мнению Шеллинга, выражающееся в ощущении себя, в некой доречевой
саморефлексии. "Заторможенность внутри границы" -- это отчасти и состояние
внетемпорального напряжения, не разрешающегося в письме.
Я думаю, что "реет" Хармса сродни "парению" Шеллинга. Это именно
выражение актуальности черты, границы, создающей расслоение и обеспечивающей
переворачивание как резрезание и сохранение целостности одновременно. Во
всяком случае, реяние возникает именно как заторможенный переход границы из
одной среды в другую (от земли в воздух, из воздуха в воду), от бытия к
небытию ("полет и плавание служат изучению жизни и смерти" -- Липавский).
Такое зависание внутри границы, которая не имеет протяженности,
по-своему связано с особым переживанием темпоральности. Парение "выключает"
ход часов и поэтому позволяет "остановиться" в состоянии "перехода". Это
связано прежде всего с тем, что полет иначе соотнесен с переживанием
времени, чем, скажем, ходьба, дробящая шагами континуум на дискретные
единицы. Этого дробления нет в полете -- континуальном, а потому
растворяющем субъекта в мире протяженностей, которые могут сжиматься и
растягиваться. По этому поводу Людвиг Бинсвангер заметил, что различные типы
передвижения предопределяют темпорализацию нашего существования, нашего
бытия-в-мире44.
________________
42 Шеллинг Фридрих Вильгельм Йозеф. Система трансцендентального
идеализма // Шеллинг. Соч.: В 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1987. С. 302-303.
43 Там же. С. 304.
44 Binswanger Ludwig. The Case of Ellen West: An
Anthropological-Clinical Study// Existence / Ed. by Rollo May, Ernest Angel
and Henri F. Ellenberger. New York: Simon and Schuster, 1958. P. 302.

Переворачивание 333
И наконец, полет или плавание освобождают от формы тела, которая
задается тяготением и связана с необратимостью времени. Полет, плавание, как
и иные формы изменения положения тела, -- скажем, подвешивание, как в
выбранном Хармсом аркане Таро, -- освобождают мир от неотвратимой линеарной
причинности.
Нетрудно увидеть связь между торможением внутри границы и
переворачиванием. Торможение не дает перейти границу и одновременно
"поворачивает" в свою собственную сторону, создавая дистанцию между Я и
собственным телом. Торможение -- необходимая фаза "переворачивания", которое
также останавливает движение времени и обращает его вспять. Переворачивая, я
обретаю новое значение через поворот в сторону начала, назад "к нолю".
Заболоцкий был особенно чувствителен к освобождающей силе
антигравитационности, например в плаванье. В 1930 году он написал
стихотворение "Человек в воде", в котором человек, погружающийся в воду,
превращается в колесо, трансформирующее как мир вокруг, так и его самого:
Человек, как гусь, как рак,
<...>
Он размахивал хвостом,
Он притопывал ногой
И кружился колесом,
Безволосый и нагой.
(Заболоцкий, 81)
В том же году он пишет "Подводный город", в котором рисует картину
"перевернутого города" Посейдон, населенного фигурами людей, висящих вниз
головами:
Человек, носим волною,
Едет книзу головою.
Осьминог сосет ребенка,
Только влас висит коронка.
(Заболоцкий, 85)
Заболоцкий, как и Хармс, интересовался Таро. В стихотворении 1930 года
"Звезды, розы и квадраты" он буквально называет малые арканы (масти) Таро --
"жезлы, кубки и колеса" -- как знаки, венчающие "наши дома", движущиеся в
небе вроде звезд и планет и в конце концов исчезающие.
Это финальное исчезновение летящих и плавающих тел связано с одной
особенностью, отмеченной Гастоном Башляром:
Рыба и птица живут в объеме, в то время как мы живем исключительно на
поверхности. Они, как говорят математики, имеют на одну "свободу" больше,
чем мы45.
Прикованность человека к поверхности, хотя и не делает его целиком
поверхностным, двухмерным существом, все же отчасти лишает его
_______________
45 Bachelard Gaston. Lautreamont. Paris: Jose Corti, 1939. P.
66. [L'oiseau et le poisson vivent dans un volume, alors que nous ne vivons
que sur la surface. Ils ont une "liberte" de plus que nous.]

334 Глава 11
существование одного измерения. П. Д. Успенский, как мы помним,
связывал невидимость тел, существующих в четвертом измерении, с тем, что это
измерение не дается нашему восприятию в пространственных, но лишь во
временных формах, точно так же, как третье измерение оказывается недоступно
восприятию обитателей двухмерного мира.
Тот факт, что люди -- поверхностные существа, сближает их с
"двух-мерцами". Летающие и плавающие обитатели объемов оказываются не только
на одно измерение ближе к иному миру, они оказываются как бы на грани
проникновения в него (то есть исчезновения). Они "заторможены" внутри
границы, если использовать метафору Шеллинга.
10
Своеобразный комментарий к загадочному листу Хармса можно найти в поэме
Заболоцкого 1933 года "Деревья". Это, пожалуй, наиболее полный обэриутский
"трактат" о растениях. Поэма начинается прологом, где переговариваются
"голоса" и Бомбеев. Сначала звучат голоса различных частей растений --
"корешка судьбы", "солнечной силы листьев":
Все вместе мы -- изображение цветка,
Его росток и направленье завитка, --
(Заболоцкий, 138)
заявляют эти голоса.
Далее говорят голоса стихий -- ветра, пара, воды, дыма. Затем вступают
голоса "наблюдателей" -- глаза, дыхание, "дудочка души". И наконец:
-- А мы нули.
-- Все вместе мы -- чудесное рожденье,
Откуда ты ведешь свое происхожденье.
(Заболоцкий, 139)
В этой пародии на гетевского "Фауста" встречаются все три силы,
создающие формы мира, -- внутренний импульс, формирующий растение, стихия,
воздействующая на их формы, и, наконец, органы чувств, которым эти формы
предстают, -- нулевое начало Я, основной источник древесных форм.
В первой части -- "Приглашение" -- деревья определяются как "солдаты
времени":
Утыканные крепкими иголками могущества,
Укрепленные на трехэтажных корнях
И других неподвижных фундаментах!
Одни из вас, достигшие предельного возраста,
Черными лицами упираются в края атмосферы...
(Заболоцкий, 140)
Деревья здесь определяются как несокрушимые формы времени, как
"деревья-топоры, рассекающие воздух на его составные".

Переворачивание 335
Деревья вообще -- это протоформы всех возможных форм. Липавский
следующим образом описывал образование форм (фигур в пространстве):
Пространство, полагаю я, это схема достижимости, всех возможных
переходов и усилий. Так как при построении этой схемы нет никаких особых
условий, то она будет однообразной и продолжать ее можно сколько угодно: то
есть пространство оказывается всюду одинаково проходимо и бесконечно. <...>
Можно приписать какой-либо части пространства особое условие: некоторые
из вообще возможных способов переходов в нем будут невозможны. Тогда
получится фигура (Логос, 33--34).
Пространство -- это чистая потенция всех возможных "порядков". И в этом
смысле оно похоже на ноль, содержащий в себе бесконечность. Фигура же
возникает при возникновении ограничений, границ в безграничной
потенциальности пространства. Таким ограничением могут быть время и
гравитация -- некие первичные силы, приводящие к образованию первофигуры --
дерева. Дерево -- фигура, принадлежащая чистой метаморфике пространственных
порядков, но ведет оно себя как организм, как саморазвивающаяся
линия. Оно одновременно и первофеномен, и живая, органическая форма.
Во второй части, "Пир в доме Бомбеева", "солдаты времени" растут на
границе живого и мертвого, "на краю природы" (ранее уже говорилось о
деревьях-гробницах).
Дерево в поэме Заболоцкого, хотя и воплощает антигравитационность,
воспроизводит гравитационную ось мира, двигаясь строго вверх. И это
темпорализованное движение осуществляется на границах органического мира,
превращая деревья в пограничные символы живого/мертвого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75