https://wodolei.ru/brands/Roca/gap/
За сломанными часами следует сгоревшая старушка, а затем
пропавшая чернильница. Это накопление неожиданно делает понятным, что
исчезновение и прерывание -- только форма вступления, начала, но повторное
накопление исчерпывает текст, граница которого вновь передвигается к концу,
совпадающему с исчезновением чернильницы.
В такого рода наррациях Хармс выражает парадоксы автономии
эстетического объекта. Предельно автономный, почти капсулированный в себя,
самодостаточный эстетический дискурс отражает кризис эстетического как
такового. Автономизация произведения искусства дается Хармсом в формах его
принципиальной незавершенности, исчезновения и нарративного самоисчерпания.
Глава 7. ШАР
1
Во многих произведениях Хармса фигурируют геометрические фигуры, чаще
иных -- шар. Один из его псевдонимов был связан с шаром -- Шардам. Шар
возникает, в шар превращаются, в шаре исчезают. Шар -- воплощение наиболее
совершенной геометрической фигуры, ее труднее всего разделить на
составляющие части и связать с другими фигурами. Шар в этом смысле --
автономный предмет, "мир". Яблоко, проткнутое иглой, у Липавского -- тоже
шар. Шар, круг до такой степени самодостаточны, их смыслы настолько свернуты
внутрь их самих, что о них как бы нечего говорить, достаточно просто
повторять: шар, шар, шар. В 1933 году Хармс написал стихотворение, в котором
он достиг именно такой полузаумной самодостаточности смысла:
Летят по небу шарики,
летят они, летят,
летят по небу шарики,
блестят и шелестят.
Летят по небу шарики,
а люди машут им,
летят по небу шарики,
а люди машут им.
Летят по небу шарики,
а люди машут шапками,
летят по небу шарики,
а люди машут палками...
(ПВН, 143-144) и т.д.
Шарики эти не обладают каким-то эксплицируемым смыслом, их смысловая
автономия выражается в почти механическом повторении одной и той же простой
фразы: "Летят по небу шарики". Повтор, так часто используемый Хармсом, здесь
сворачивает смысл внутрь самого себя, закрывает его для всякого
развертывания. В 1933 году Хармс пишет "Трактат о красивых женщинах лежащих
на пляже под Петропавловской крепостью...", большая часть которого состоит
из повторения слова предмет:
Предмет, предмет, предмет, предмет, предмет, предмет, предмет, предмет,
предмет, предмет, предмет, предмет (МНК, 89).
Шар 197
Шар -- отчасти эквивалентен "предмету". Во всяком случае, и шар, и
предмет -- это некие "телесные абстракции", чей смысл неуловим, но чье
наличие -- необходимое условие смысла.
Повтор -- не только процедура сворачивания смысла внутрь. Повтор -- это
постоянное возобновление присутствия. Повторяемое как бы отказывается уйти в
прошлое. Речь как будто замирает в постоянной презентации одного и того же.
Гадамер заметил, что презентация всегда принимает форму повторения, а
повторение приводит к "нарастанию бытия"1. Аристотель говорит об особой
форме бытия -- "апейроне" (apeiron), никогда не приходящем к концу.
Это постоянное возобновление того же самого. В этом смысле шар и повторение
оказываются в какой-то внутренней органической связи.
Повторение слова "шарики" в процитированном стихотворении Хармса
подменяет смысл констатацией присутствия. Эта констатация занятна потому,
что "шарики" -- нечто эфемерное, летучее, они наименее пригодны для
презентации как повтора. Но от того, что "шарики" введены в навязчивый
повтор, смысл их не проясняется, он лишь затемняется.
Николай Олейников, поэт близкий к группе обэриутов, выразил ощущение
неуловимости смысла круглой формы в ироническом стихотворении, посвященном
бублику, вернее, его форме:
Ты сделан для еды, но назначение твое высоко!
Ты с виду прост, но тайное твое строение
Сложней часов, великолепнее растения.
<...>
А мы глядим на бублик и его простейшую фигуру,
Его старинную архитектуру
Мы силимся понять. Мы вспоминаем: что же, что же,
На что это, в конце концов, похоже,
Что значат эти искривления, окружность эта, эти пэтки?
Вотще! Значенье бублика нам непонятно2.
Любопытны строки Олейникова, где речь идет о попытке вспомнить смысл
"бублика": "Мы вспоминаем: что же, что же, на что это, в конце концов,
похоже, что значат эти искривления, окружность эта?.." Тема усиленного
вспоминания характерна, как уже отмечалось, и для Хармса. Что значит
стараться вспомнить значение геометрической формы? Существует классический
текст, в котором геометрические знания связаны с темой памяти. Этот "Менон"
Платона, в котором излагается теория познания как воспоминания,
анамнезиса. Платон изложил свою теорию в виде рассказа о мальчике,
который решил геометрическую задачу без всякого предварительного знания
геометрии и арифметики. Мальчик как бы припомнил то абсолютное
математическое знание, которое известно душе, причастной миру идей, а
следовательно, и чистых форм. Постижение смысла геометрической формы -- это
одновременно и вспоминание, то есть повторение. А
____________
1 Gadamer Hans-Georg, Truth and Method. New York: Continuum,
1994. P. 122--127.
2 Олейников Николай. Пучина страстей. М.: Сов. писатель, 1990.
С. 105.
198 Глава 7
значит, геометрическая фигура -- лишь воспроизведение неизменного, его
повторение.
2
Связь шара с неизменным бытием -- одна из тем досократиков, особенно
Парменида. Парменид утверждал, что бытие неподвижно, неизменно, но имеет
границы, а следовательно, и форму. Наиболее подходящей формой бытия он
считал шар:
Но, поскольку есть крайний предел, оно [бытие] завершенно
Отовсюду, подобно глыбе прекруглого Шара,
От середины везде равносильное, ибо не больше,
Но и не меньше вот тут должно его быть, чем вон там вот3.
Поскольку в бытии Парменида нет ни времени, ни пространства, то оно
должно быть совершенно однородно. Бытие Парменида -- это трехмерный,
неделимый, гомогенный объект в форме шара, занимающий все возможное
пространство. При всем при том это умозрительный объект, который невидим и
неосязаем:
Единое Бытие Парменида не содержит ни огня, ни земли, оно невидимо и
неосязаемо. Оно также не содержит ни света, ни тьмы, соответствующих зрению,
оно ни твердое, ни мягкое, ни горячее, ни холодное и т. д., что
соответствует осязанию. Оно -- объект мысли, а не чувств4.
Поскольку Бытие -- объект внечувственного восприятия, любые его
характеристики, кроме чисто математических, оказываются невозможными.
Парменид уточняет, что при переходе к чувственным характеристикам мы
переходим из мира истины в мир мнения (доксы). Но именно
"неистинный" мир мнения -- это мир языка.
В такой перспективе истина всегда оказывается в области неназываемого,
непостигаемого, невидимого. Она принадлежит невообразимому шару,
существующему вне времени и пространства, и пребывает в сфере доязыкового.
И все же, находит ли это внеязыковое Бытие отражение в языке или нет?
Хайдеггер связал фундаментальный смысл бытия со слоем "базисных" значений
слов:
То, что мы называем базисным значением слов у их начала, появляется не
в начале, а в конце, но даже тогда не в виде отдельного образования, чего-то
представимого как нечто существующее для себя. Так называемое базисное
значение в завуалированной форме господствует над всеми способами
употребления данного слова5.
_____________
3 Парменид, 1, 42--46 // Фрагменты ранних греческих философов.
Ч. 1 / Пер. и сост. А. В. Лебедева. М.: Наука, 1989. С. 297.
4 Comford Francis MacDonald. Plato and Parmenides. Indianapolis;
New York: Bobbs; Merill, n. d. P. 45.
5 Heidegger Martin. Parmenides. Bloomington and Indianapolis:
Indiana University Press, 1992. P. 21.
Шар 199
По существу, это значит, что само первичное значение слова относится к
области Единого, неразделимого и истинного. Оно, хотя и детерминирует
словоупотребление, как бы заключено в той самой невообразимой сфере, к
которой нет доступа ни у чувств, ни у языковой практики.
Попытка выразить нечто истинное, например описать обэриутский
"предмет", в такой перспективе может пониматься как вспоминание "базисной"
формы слова, которой не дано постичь, как вспоминание формы, которая не
может быть названа. Может быть, хармсовские попытки вспомнить -- это и
попытки вспомнить неназываемое. А потому вспоминание у Хармса редко
увенчивается называнием.
Повторение слова "шар" у Хармса, как и слова "мир", которое возникает
как снятие в Едином двоящихся частей, -- относится к той же сфере языковой
утопии, к области попыток вернуть язык из сферы мнения в сферу истины, как
утверждения бытия, о котором можно сказать лишь одно: "оно есть", или --
"шар".
3
Другой досократик, писавший о шаре, Эмпедокл. У Эмпедокла, в отличие от
Парменида, сфера-единое связана с миром. В представлениях Эмпедокла мир
движим двумя противоборствующими силами -- Любовью (Эросом) и Ненавистью
(Распрей). Любовь собирает элементы воедино, и возникающее единство
принимает форму Шара. Ненависть же разрушает единство и восстанавливает
многообразие мира. Но затем любовь вновь собирает мир в целое нерасчленимой
сферы. Таким образом, мироздание подчиняется принципу циклического
чередования возникновения мира и его исчезновения в сфере:
...они [элементы] никогда не прекращают непрерывного чередования:
То действием Любви все они сходятся в Одно, То под действием лютой
Ненависти несутся каждый врозь6.
Эмпедоклова система могла интересовать Хармса. Во всяком случае, у него
также сфера постоянно фигурирует в контексте исчезновения мира: что-то
исчезает, и на месте исчезающего возникает шар. Для Хармса также
принципиально противопоставление сферы как единого миру как многообразию
делимых частей (о делении тела у Хармса речь пойдет в иной главе).
Вбирая в себя все многообразие мира, Сфера одновременно оказывается
выражением бесконечности. Бесконечное содержится в Едином, в единице.
Эмпедокл как бы предвосхищает математику Георга Кантора, столько важную для
Хармса.
Философская мифология Парменида и Эмпедокла была, вероятно, актуальна
для современника Хармса, оказавшего на него существенное влияние, --
Казимира Мелевича7. В его основном философском
____________
6 Эмпедокл, 31, 6--8 // Фрагменты ранних греческих философов. С.
344.
7 Об отношениях Малевича и Хармса см.: Жаккар, 70--77.
200 Глава 7
манифесте "Бог не скинут" он начинает с изложения представлений об
едином в духе Парменида:
...нет в ней [природе] единицы, которую возможно взять как целое. Все
же то, что видим как будто отдельно, единично, ложь есть, все связанно -- и
развязано, но ничего отдельного не существует и потому нет и не может быть
предметов и вещей, и потому безумна попытка достигать их. Что же возможно
обнять, когда не существует ни линии, ни плоскости, ни объема; нет того, что
возможно обмерить, и потому геометрия -- условная видимость несуществующих
фигур. Нет той точки, от которой возможно было бы провести линию, нельзя
установить точку даже в воображении, ибо само воображение знает, что нет
пустого места, нельзя также провести линию и другой фигуры, ибо все занято и
заполнено...8
Наследие Эмпедокла ощущается в тех рассуждениях, где Малевич описывает
мир как циклическое движение к неразделимому Единому:
...вселенная со всеми своими возбуждениями, может быть, стремится к
единству, так все его [человека] распыленные "предметы" составляют единство
его центра, который в свою очередь движется по путям вселенного увлечения.
Так единство за единством, включаясь друг в друга стремится в бесконечный
путь беспредметного9.
Самые любопытные рассуждения Малевича касаются понятия предела. Здесь
он следует традиции негативной теологии. Единое, как совокупность всех
смыслов, обозначается Малевичем как Бог:
...в Боге предел, или вернее перед Богом стоит предел всех смыслов, но
за пределом стоит Бог, в котором нет уже смысла. И так в конечном итоге все
человеческие замыслы, ведущие к смыслу Богу увенчиваются несмыслием, отсюда
Бог не смысл, а несмысл. Его несмыслие и нужно видеть в абсолюте конечном
пределе как беспредметное. Достижение конечного -- достижение
беспредметного. Достигать же Бога, где-то в пространствах неба действительно
не нужно -- ибо он находится в каждом нашем смысле, ибо каждый наш смысл в
тоже время и несмысл10.
Нетрудно заметить, что само по себе представление о бесконечной
смысловой потенции как "несмысле", расположенном за "пределом", близко
соответствует рассуждениям о языке у Хайдеггера.
Если перенести эти рассуждения на образы досократиков, то можно
сказать, что "несмысл", совпадающий с единым, -- это сфера, шар, он же Бог.
Мир стягивается к единому до тех пор, пока он не пересекает этого предела и
не растворяется в недифференцируемой фигуре "несмысла". Этот же переход
может пониматься как переход из материального в нематериальное. Такая
трансформация многократно описывается у Хармса как взлетание, отрицающее
материальность как гравитацию. В 1927 году Хармс получил от Малевича в
подарок "Бог не скинут" и посвятил художнику стихотворение 1927 года
"Искушение". Здесь описано исчезновение "четырех девок
_____________
8 Малевич Казимир. Бог не скинут. Витебск: Уновис, 1922. С. 5.
9 Там же. С. 10.
10 Там же. С. 19.
Шар 201
в перспективе", множества, пребывающего в иллюзионном пространстве.
"Девки" одновременно превращаются в геометрическую фигуру и отрываются от
земли:
Наши руки многогранны
<...>
Лишь податься на аршин --
с незапамятных вершин
все исчезнет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
пропавшая чернильница. Это накопление неожиданно делает понятным, что
исчезновение и прерывание -- только форма вступления, начала, но повторное
накопление исчерпывает текст, граница которого вновь передвигается к концу,
совпадающему с исчезновением чернильницы.
В такого рода наррациях Хармс выражает парадоксы автономии
эстетического объекта. Предельно автономный, почти капсулированный в себя,
самодостаточный эстетический дискурс отражает кризис эстетического как
такового. Автономизация произведения искусства дается Хармсом в формах его
принципиальной незавершенности, исчезновения и нарративного самоисчерпания.
Глава 7. ШАР
1
Во многих произведениях Хармса фигурируют геометрические фигуры, чаще
иных -- шар. Один из его псевдонимов был связан с шаром -- Шардам. Шар
возникает, в шар превращаются, в шаре исчезают. Шар -- воплощение наиболее
совершенной геометрической фигуры, ее труднее всего разделить на
составляющие части и связать с другими фигурами. Шар в этом смысле --
автономный предмет, "мир". Яблоко, проткнутое иглой, у Липавского -- тоже
шар. Шар, круг до такой степени самодостаточны, их смыслы настолько свернуты
внутрь их самих, что о них как бы нечего говорить, достаточно просто
повторять: шар, шар, шар. В 1933 году Хармс написал стихотворение, в котором
он достиг именно такой полузаумной самодостаточности смысла:
Летят по небу шарики,
летят они, летят,
летят по небу шарики,
блестят и шелестят.
Летят по небу шарики,
а люди машут им,
летят по небу шарики,
а люди машут им.
Летят по небу шарики,
а люди машут шапками,
летят по небу шарики,
а люди машут палками...
(ПВН, 143-144) и т.д.
Шарики эти не обладают каким-то эксплицируемым смыслом, их смысловая
автономия выражается в почти механическом повторении одной и той же простой
фразы: "Летят по небу шарики". Повтор, так часто используемый Хармсом, здесь
сворачивает смысл внутрь самого себя, закрывает его для всякого
развертывания. В 1933 году Хармс пишет "Трактат о красивых женщинах лежащих
на пляже под Петропавловской крепостью...", большая часть которого состоит
из повторения слова предмет:
Предмет, предмет, предмет, предмет, предмет, предмет, предмет, предмет,
предмет, предмет, предмет, предмет (МНК, 89).
Шар 197
Шар -- отчасти эквивалентен "предмету". Во всяком случае, и шар, и
предмет -- это некие "телесные абстракции", чей смысл неуловим, но чье
наличие -- необходимое условие смысла.
Повтор -- не только процедура сворачивания смысла внутрь. Повтор -- это
постоянное возобновление присутствия. Повторяемое как бы отказывается уйти в
прошлое. Речь как будто замирает в постоянной презентации одного и того же.
Гадамер заметил, что презентация всегда принимает форму повторения, а
повторение приводит к "нарастанию бытия"1. Аристотель говорит об особой
форме бытия -- "апейроне" (apeiron), никогда не приходящем к концу.
Это постоянное возобновление того же самого. В этом смысле шар и повторение
оказываются в какой-то внутренней органической связи.
Повторение слова "шарики" в процитированном стихотворении Хармса
подменяет смысл констатацией присутствия. Эта констатация занятна потому,
что "шарики" -- нечто эфемерное, летучее, они наименее пригодны для
презентации как повтора. Но от того, что "шарики" введены в навязчивый
повтор, смысл их не проясняется, он лишь затемняется.
Николай Олейников, поэт близкий к группе обэриутов, выразил ощущение
неуловимости смысла круглой формы в ироническом стихотворении, посвященном
бублику, вернее, его форме:
Ты сделан для еды, но назначение твое высоко!
Ты с виду прост, но тайное твое строение
Сложней часов, великолепнее растения.
<...>
А мы глядим на бублик и его простейшую фигуру,
Его старинную архитектуру
Мы силимся понять. Мы вспоминаем: что же, что же,
На что это, в конце концов, похоже,
Что значат эти искривления, окружность эта, эти пэтки?
Вотще! Значенье бублика нам непонятно2.
Любопытны строки Олейникова, где речь идет о попытке вспомнить смысл
"бублика": "Мы вспоминаем: что же, что же, на что это, в конце концов,
похоже, что значат эти искривления, окружность эта?.." Тема усиленного
вспоминания характерна, как уже отмечалось, и для Хармса. Что значит
стараться вспомнить значение геометрической формы? Существует классический
текст, в котором геометрические знания связаны с темой памяти. Этот "Менон"
Платона, в котором излагается теория познания как воспоминания,
анамнезиса. Платон изложил свою теорию в виде рассказа о мальчике,
который решил геометрическую задачу без всякого предварительного знания
геометрии и арифметики. Мальчик как бы припомнил то абсолютное
математическое знание, которое известно душе, причастной миру идей, а
следовательно, и чистых форм. Постижение смысла геометрической формы -- это
одновременно и вспоминание, то есть повторение. А
____________
1 Gadamer Hans-Georg, Truth and Method. New York: Continuum,
1994. P. 122--127.
2 Олейников Николай. Пучина страстей. М.: Сов. писатель, 1990.
С. 105.
198 Глава 7
значит, геометрическая фигура -- лишь воспроизведение неизменного, его
повторение.
2
Связь шара с неизменным бытием -- одна из тем досократиков, особенно
Парменида. Парменид утверждал, что бытие неподвижно, неизменно, но имеет
границы, а следовательно, и форму. Наиболее подходящей формой бытия он
считал шар:
Но, поскольку есть крайний предел, оно [бытие] завершенно
Отовсюду, подобно глыбе прекруглого Шара,
От середины везде равносильное, ибо не больше,
Но и не меньше вот тут должно его быть, чем вон там вот3.
Поскольку в бытии Парменида нет ни времени, ни пространства, то оно
должно быть совершенно однородно. Бытие Парменида -- это трехмерный,
неделимый, гомогенный объект в форме шара, занимающий все возможное
пространство. При всем при том это умозрительный объект, который невидим и
неосязаем:
Единое Бытие Парменида не содержит ни огня, ни земли, оно невидимо и
неосязаемо. Оно также не содержит ни света, ни тьмы, соответствующих зрению,
оно ни твердое, ни мягкое, ни горячее, ни холодное и т. д., что
соответствует осязанию. Оно -- объект мысли, а не чувств4.
Поскольку Бытие -- объект внечувственного восприятия, любые его
характеристики, кроме чисто математических, оказываются невозможными.
Парменид уточняет, что при переходе к чувственным характеристикам мы
переходим из мира истины в мир мнения (доксы). Но именно
"неистинный" мир мнения -- это мир языка.
В такой перспективе истина всегда оказывается в области неназываемого,
непостигаемого, невидимого. Она принадлежит невообразимому шару,
существующему вне времени и пространства, и пребывает в сфере доязыкового.
И все же, находит ли это внеязыковое Бытие отражение в языке или нет?
Хайдеггер связал фундаментальный смысл бытия со слоем "базисных" значений
слов:
То, что мы называем базисным значением слов у их начала, появляется не
в начале, а в конце, но даже тогда не в виде отдельного образования, чего-то
представимого как нечто существующее для себя. Так называемое базисное
значение в завуалированной форме господствует над всеми способами
употребления данного слова5.
_____________
3 Парменид, 1, 42--46 // Фрагменты ранних греческих философов.
Ч. 1 / Пер. и сост. А. В. Лебедева. М.: Наука, 1989. С. 297.
4 Comford Francis MacDonald. Plato and Parmenides. Indianapolis;
New York: Bobbs; Merill, n. d. P. 45.
5 Heidegger Martin. Parmenides. Bloomington and Indianapolis:
Indiana University Press, 1992. P. 21.
Шар 199
По существу, это значит, что само первичное значение слова относится к
области Единого, неразделимого и истинного. Оно, хотя и детерминирует
словоупотребление, как бы заключено в той самой невообразимой сфере, к
которой нет доступа ни у чувств, ни у языковой практики.
Попытка выразить нечто истинное, например описать обэриутский
"предмет", в такой перспективе может пониматься как вспоминание "базисной"
формы слова, которой не дано постичь, как вспоминание формы, которая не
может быть названа. Может быть, хармсовские попытки вспомнить -- это и
попытки вспомнить неназываемое. А потому вспоминание у Хармса редко
увенчивается называнием.
Повторение слова "шар" у Хармса, как и слова "мир", которое возникает
как снятие в Едином двоящихся частей, -- относится к той же сфере языковой
утопии, к области попыток вернуть язык из сферы мнения в сферу истины, как
утверждения бытия, о котором можно сказать лишь одно: "оно есть", или --
"шар".
3
Другой досократик, писавший о шаре, Эмпедокл. У Эмпедокла, в отличие от
Парменида, сфера-единое связана с миром. В представлениях Эмпедокла мир
движим двумя противоборствующими силами -- Любовью (Эросом) и Ненавистью
(Распрей). Любовь собирает элементы воедино, и возникающее единство
принимает форму Шара. Ненависть же разрушает единство и восстанавливает
многообразие мира. Но затем любовь вновь собирает мир в целое нерасчленимой
сферы. Таким образом, мироздание подчиняется принципу циклического
чередования возникновения мира и его исчезновения в сфере:
...они [элементы] никогда не прекращают непрерывного чередования:
То действием Любви все они сходятся в Одно, То под действием лютой
Ненависти несутся каждый врозь6.
Эмпедоклова система могла интересовать Хармса. Во всяком случае, у него
также сфера постоянно фигурирует в контексте исчезновения мира: что-то
исчезает, и на месте исчезающего возникает шар. Для Хармса также
принципиально противопоставление сферы как единого миру как многообразию
делимых частей (о делении тела у Хармса речь пойдет в иной главе).
Вбирая в себя все многообразие мира, Сфера одновременно оказывается
выражением бесконечности. Бесконечное содержится в Едином, в единице.
Эмпедокл как бы предвосхищает математику Георга Кантора, столько важную для
Хармса.
Философская мифология Парменида и Эмпедокла была, вероятно, актуальна
для современника Хармса, оказавшего на него существенное влияние, --
Казимира Мелевича7. В его основном философском
____________
6 Эмпедокл, 31, 6--8 // Фрагменты ранних греческих философов. С.
344.
7 Об отношениях Малевича и Хармса см.: Жаккар, 70--77.
200 Глава 7
манифесте "Бог не скинут" он начинает с изложения представлений об
едином в духе Парменида:
...нет в ней [природе] единицы, которую возможно взять как целое. Все
же то, что видим как будто отдельно, единично, ложь есть, все связанно -- и
развязано, но ничего отдельного не существует и потому нет и не может быть
предметов и вещей, и потому безумна попытка достигать их. Что же возможно
обнять, когда не существует ни линии, ни плоскости, ни объема; нет того, что
возможно обмерить, и потому геометрия -- условная видимость несуществующих
фигур. Нет той точки, от которой возможно было бы провести линию, нельзя
установить точку даже в воображении, ибо само воображение знает, что нет
пустого места, нельзя также провести линию и другой фигуры, ибо все занято и
заполнено...8
Наследие Эмпедокла ощущается в тех рассуждениях, где Малевич описывает
мир как циклическое движение к неразделимому Единому:
...вселенная со всеми своими возбуждениями, может быть, стремится к
единству, так все его [человека] распыленные "предметы" составляют единство
его центра, который в свою очередь движется по путям вселенного увлечения.
Так единство за единством, включаясь друг в друга стремится в бесконечный
путь беспредметного9.
Самые любопытные рассуждения Малевича касаются понятия предела. Здесь
он следует традиции негативной теологии. Единое, как совокупность всех
смыслов, обозначается Малевичем как Бог:
...в Боге предел, или вернее перед Богом стоит предел всех смыслов, но
за пределом стоит Бог, в котором нет уже смысла. И так в конечном итоге все
человеческие замыслы, ведущие к смыслу Богу увенчиваются несмыслием, отсюда
Бог не смысл, а несмысл. Его несмыслие и нужно видеть в абсолюте конечном
пределе как беспредметное. Достижение конечного -- достижение
беспредметного. Достигать же Бога, где-то в пространствах неба действительно
не нужно -- ибо он находится в каждом нашем смысле, ибо каждый наш смысл в
тоже время и несмысл10.
Нетрудно заметить, что само по себе представление о бесконечной
смысловой потенции как "несмысле", расположенном за "пределом", близко
соответствует рассуждениям о языке у Хайдеггера.
Если перенести эти рассуждения на образы досократиков, то можно
сказать, что "несмысл", совпадающий с единым, -- это сфера, шар, он же Бог.
Мир стягивается к единому до тех пор, пока он не пересекает этого предела и
не растворяется в недифференцируемой фигуре "несмысла". Этот же переход
может пониматься как переход из материального в нематериальное. Такая
трансформация многократно описывается у Хармса как взлетание, отрицающее
материальность как гравитацию. В 1927 году Хармс получил от Малевича в
подарок "Бог не скинут" и посвятил художнику стихотворение 1927 года
"Искушение". Здесь описано исчезновение "четырех девок
_____________
8 Малевич Казимир. Бог не скинут. Витебск: Уновис, 1922. С. 5.
9 Там же. С. 10.
10 Там же. С. 19.
Шар 201
в перспективе", множества, пребывающего в иллюзионном пространстве.
"Девки" одновременно превращаются в геометрическую фигуру и отрываются от
земли:
Наши руки многогранны
<...>
Лишь податься на аршин --
с незапамятных вершин
все исчезнет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75