Лемке теперь тоже сворачивал, но не более чем в двадцати пяти ярдах от «Джозефа Джонсона», и стрелки на борту ожесточенно стреляли по нему. По-видимому, один из них попал в Лемке, хотя Штайнер и не был в этом уверен. Еще секунду назад Лемке сидел скрючившись верхом на торпеде, уходя от опасности, а в следующее мгновение его не было видно.
Секунду спустя одна из трех торпед взорвалась под кормой и трюмом, набитым сотнями тонн легко взрывающихся бомб, предназначенных для «летающих крепостей» Первой авиадивизии американского 8-го соединения ВВС в Англии. Поглощенный туманом, «Джозеф Джонсон» взорвался, и звук взрыва снова и снова повторяло эхо. Штайнер низко пригнулся, когда над ним прошла взрывная волна, и быстро свернул, чтобы увернуться от плюхнувшегося перед ним в море огромного куска металла.
Сыпались обломки. Воздух был полон ими, и что-то нанесло Нойманну скользящий удар по голове. Он с криком взмахнул руками и свалился на спину в море, а торпеда, ринувшись в волну, исчезла.
Хотя Нойманн был без сознания и из жуткой глубокой раны на лбу текла кровь, он благодаря надувному жилету остался на поверхности моря. Штайнер притормозил около него, пропустил под жилет лейтенанта петлю из каната и двинулся дальше к волнорезу, торопясь из-за тумана, который снова окутывал остров.
Отлив становился все сильнее. Штайнер знал, что у него не было шансов добраться до гавани, но он продолжал бороться с отливом, который должен был в конце концов унести его в Ла-Манш безо всякой надежды на возвращение.
Вдруг он заметил, что Риттер Нойманн пришел в себя а смотрит на него.
– Отпустите меня! – еле слышно сказал Нойманн. – Отрежьте канат. Один вы дойдете.
Штайнер не ответил, сосредоточившись на повороте торпеды вправо. Он вспомнил, что где-то там, в непроницаемой подушке тумана, находился меньший остров. Появился шанс, что отлив может вынести на него. Слабый шанс, но все же лучше, чем ничего.
Штайнер спокойно спросил:
– Сколько мы пробыли вместе, Риттер?
– Вы сами прекрасно знаете, черт возьми, – ответил Риттер. – Впервые я увидел вас над Нарвиком, когда боялся прыгнуть с самолета.
– Теперь вспомнил, – сказал Штайнер. – Я как-то сумел убедить вас.
– Можно и так сказать, – согласился Риттер. – Вы вышвырнули меня.
Зубы у него стучали, он очень сильно замерз. Штайнер наклонился проверить конец.
– Да, сопливый восемнадцатилетний берлинец, только что из университета. Всегда с томиком стихов в кармане. Профессорский сынок, который прополз под огнем пятьдесят ярдов, чтобы принести мне индивидуальный пакет, когда меня ранило у канала Альберта.
– Мне надо было дать вам умереть, – мрачно сказал Риттер. – Посмотрите, во что вы меня втянули. Крит, присвоение офицерского звания, которое мне было ни к чему. Россия и теперь это. Выгодное дельце! – Он закрыл глаза и тихо сказал: – Очень жаль, Курт, но все ни к чему.
Неожиданно их подхватил поток воды и понес к рифам у острова. Там застряло судно, вернее, его половина – все что осталось от французского каботажного судна, налетевшего на рифы. Остатки кормовой палубы отлого спускались в воду. Подхваченный волной, Штайнер скатился с торпеды и ухватился одной рукой за поручни судна. Другой рукой он сжимая конец каната, привязанный к Нойманну.
Волна откатилась, потянув за собой торпеду. Штайнер встал. Он поднялся по наклонной палубе к остаткам рубки, уперся ногами в проеме сломанной двери и потянул за собой своего товарища. Рубка была без крыши. Начался мелкий дождик.
– Теперь что? – спросил Нойманн слабым голосом.
– Сидим крепко, – ответил Штайнер. – Как только туман рассеется, Брандт выйдет на поиски на спасательном судне.
– Сигаретка бы не помешала, – сказал Нойманн, но осекся и, оцепенев, указал на сломанную дверь. – Посмотрите!
Штайнер подошел к поручням. Вода, завихряясь и крутясь среди рифов и скал, несла с собой отбросы войны – плывущий ковер – все, что осталось от «Джозефа Джонсона».
– Значит, мы попали, – сказал Нойманн. Он попытался встать. – Курт, там внизу человек в желтом спасательном жилете. Поглядите, под кормой.
Штайнер скользнул в воду под корму, проталкиваясь среди обломков к человеку, который лежал на воде с откинутой назад головой и закрытыми глазами. Он был очень молод, светлые волосы прилипли к голове. Штайнер ухватил его за спасательный жилет и потащил к безопасному месту на разбитой корме. Открыв глаза, человек смотрел на него и, покачав головой, пытался что-то сказать.
– Что такое? – спросил Штайнер по-английски.
– Пожалуйста, – прошептал юноша, – отпустите меня.
Глаза его закрылись снова, и Штайнер подплыл с ним к корме. Нойманн, наблюдавший из рубки, увидел, что Штайнер потащил юношу по наклонной палубе, остановился, а затем мягко опустил в воду. Поток понес тело за риф. Штайнер тяжело поднялся на палубу.
– Что там было? – слабым голосом требовательно спросил Нойманн.
– Обе ноги оторваны до колен. – Штайнер осторожно сел и обхватил ногами поручни. – Какое стихотворение Элиота ты всегда повторял в Сталинграде? То, которое я не любил.
– Думаю, что мы в царстве крыс, – ответил Нойманн. – Там, где мертвые потеряли свои кости.
– Теперь я его понял, – сказал ему Штайнер. – Теперь я точно понял, что он хотел сказать.
Они сидели молча. Стало холоднее, дождь усилился, быстро рассеивая туман. Минут через двадцать они услышали невдалеке звук мотора. Штайнер вытащил из мешка на правой ноге маленький сигнальный пистолетик, зарядил его непромокаемым патроном и выстрелил красную ракету.
Некоторое время спустя из тумана выплыло спасательное судно, замедлило ход и подошло к ним. Оберфельдфебель Брандт стоял на носу, держа наготове спасательный конец. Огромный, ростом намного больше шести футов, и очень широкий, Брандт несколько нелепо выглядел в желтом клеенчатом плаще с надписью на спине: «Королевское национальное управление спасательных лодок». Вся остальная команда состояла из людей Штайнера. На руле – унтер-офицер Штурм, палубными матросами – унтер-офицер Бригель и рядовой Берг.
Брандт спрыгнул на наклонную палубу и зацепил конец за поручни. Штайнер и Нойманн соскользнули к нему.
– Вы взорвали судно, господин полковник. Что с Лемке?
– Как всегда, изображал героя, – ответил Штайнер. – На этот раз он зашел слишком далеко. Осторожно с лейтенантом Нойманном. У него большая рана на голове.
– Унтер-офицер Альтманн вышел на другом судне с Риделем и Мейером. Может, они найдут его следы. У него ведь дьявольское везенье, у этого парня. – Брандт с удивительной легкостью поднял Нойманна над поручнями. – Положите его в каюте.
Но Нойманн сел на палубе, прислонившись к поручням на корме. Штайнер присел рядом. Брандт дал им по сигарете. Судно двинулось. Штайнер чувствовал себя очень усталым, больше, чем когда-либо за долгие годы. Пять лет войны. Иногда казалось, что это не только все, что есть, но и что всегда было.
Спасатель обогнул адмиралтейский волнорез и прошел вдоль него около тысячи ярдов. В гавани было удивительно много судов, большей частью французских каботажных, доставивших с континента строительные материалы для новых укреплений, которые возводились по всему острову.
Маленький пирс был удлинен. Когда спасатель подошел, моряки на палубе прокричали «ура», а молодой бородатый лейтенант в теплом свитере и просоленном капюшоне торжественно встал по стойке «смирно» и отдал честь.
– Отличная работа, господин полковник.
Штайнер отдал честь в ответ и перескочил через поручни.
– Огромное спасибо, Кениг.
Он пошел по лестнице на верхнюю площадку, за ним Брандт, сильной рукой поддерживая Нойманна. В это время на берегу большой черный лимузин старой модели свернул к пирсу и остановился. Из него выскочил шофер и открыл заднюю дверцу.
Первым из машины вышел человек, который в этот момент исполнял обязанности коменданта острова, Ганс Нойхофф, полковник артиллерии. Как и Штайнер, он был ветераном Зимней кампании, ранен под Ленинградом в грудь. Он так и не выздоровел – легкие его были сильно повреждены, и вылечить их было невозможно. Он смотрел отсутствующим взглядом человека, медленно умирающего и знающего это. За ним из машины вышла его жена.
Ильзе Нойхофф в то время было двадцать семь лет. Блондинка аристократического вида с широким, благородным ртом и красивыми скулами. Большинство людей поворачивались ей вслед не только потому, что она красива, но и потому, что лицо ее всем казалось знакомым. У нее была счастливая карьера киноактрисы не на первых ролях в ЮФА в Берлине. Она принадлежала к тем странным людям, которых все любят, и была очень популярна в берлинском обществе.
Ильзе вышла замуж за Ганса Нойхоффа по истинной привязанности, простиравшейся дальше сексуальной любви, к которой он был, кстати, больше не способен. Она выходила его и поставила на ноги после России, поддерживала его на каждом шагу и пустила в ход все свое влияние, чтобы добыть ему его нынешнюю должность, даже получила по протекции самого Геббельса пропуск, чтобы навещать его. Между ними существовало взаимопонимание – теплое и двустороннее, и именно благодаря этому она могла идти встречать Штайнера и поцеловать его открыто в щеку.
– Вы заставили нас поволноваться, Курт.
Нойхофф обменялся с ним рукопожатием, по-настоящему радуясь:
– Чудесная работа, Курт. Я сразу же сообщу в Берлин.
– Ради бога, не делайте этого, – сказал Штайнер с шутливой тревогой. – Они могут решить отправить меня обратно в Россию.
Ильзе взяла его под руку:
– Этого не было на картах, когда я в последний раз гадала вам, но если хотите, я сегодня снова посмотрю.
С нижнего пирса раздались крики приветствий. Все поспешили к краю и увидели, что подошло второе спасательное судно. На носовой палубе лежало тело, укрытое одеялом. Альтманн вышел из рубки.
– Господин подполковник? – воскликнул он, ожидая приказаний.
Штайнер кивнул, и Альтманн на мгновение приподнял одеяло. Нойманн подошел к Штайнеру и горько сказал:
– Лемке. Крит, Ленинград, Сталинград – все эти годы вместе, и вот как все кончается.
– Когда имя твое написано на пуле, ты ее и получаешь, – сказал Брандт.
Штайнер обернулся и взглянул на обеспокоенное лицо Ильзе Нойхофф:
– Бедная моя Ильзе, оставьте лучше ваши карты в коробке. Еще несколько дней, подобных этому, и дело будет не столько в том, что «будет», сколько в том «когда».
Он взял ее под руку, весело улыбаясь, и повел к машине.
* * *
В этот день у Канариса была встреча с Риббентропом и Геббельсом, и Радла он смог принять только в шесть часов. Отчет о суде над Штайнером так и не появился.
Без пяти шесть Хофер постучал и вошел в кабинет Радла.
– Пришли? – нетерпеливо спросил Радл.
– Боюсь, что нет, господин полковник.
– Ради бога, почему? – сердито спросил Радл.
– Похоже, что, поскольку случай касался жалобы со стороны СС, протоколы находятся на Принц-Альбрехтштрассе.
– Вы подготовили план, о котором я вас просил?
– Господин полковник. – Хофер передал ему аккуратно отпечатанный листок.
Радл быстро просмотрел его.
– Отлично, Карл. Действительно отлично. – Он улыбнулся и обтянул свою и так безукоризненно сидящую форму. – Ваше дежурство кончилось, верно?
– Я бы предпочел подождать, пока господин полковник вернется, – сказал Хофер.
Радл улыбнулся и похлопал его по плечу:
– Ладно, покончим с этим делом.
* * *
Ординарец подавал адмиралу кофе, когда вошел Радл.
– А, вот и вы, Макс, – весело сказал Канарис. – Присоединитесь?
– Благодарю вас, господин адмирал.
Ординарец налил еще одну чашку, поправил маскировочные шторы и вышел. Канарис вздохнул, поудобнее уселся в кресле и наклонился, чтобы потрепать уши одной из своих такс. Вид у него был усталый, в глазах и вокруг рта – следы перенапряжения.
– У вас утомленный вид, – сказал ему Радл.
– У вас тоже был бы, если бы вы совещались с Риббентропом и Геббельсом весь день. Эти двое становятся все невыносимее с каждой нашей встречей. По словам Геббельса, мы все еще побеждаем в войне, Макс. Было ли когда-нибудь что-либо более абсурдное?
Радл просто не знал, что сказать, но его спас адмирал, который продолжал:
– Да, о чем вы хотели со мной поговорить?
Радл положил отпечатанный план Хофера на стол, и Канарис начал читать. Через некоторое время он поднял голову в явном замешательстве:
– Ради бога, что это?
– Анализ осуществимости, который вы просили, господин адмирал. Дело Черчилля. Вы просили меня что-нибудь изложить на бумаге.
– А, да. – Теперь на лице адмирала было понимание, и он снова взглянул на листок. Минуту спустя он улыбнулся: – Да, очень хорошо, Макс. Совершеннейшая чушь, конечно, но на бумаге в ней своего рода сумасшедшая логика. Держите его под рукой на случай, если Гиммлер напомнит фюреру спросить меня, сделали ли мы что-нибудь по этому вопросу.
– Вы хотите сказать, что это все, господин адмирал? – спросил Радл. – Вы не хотите, чтобы я дальше занимался им?
Канарис открыл папку и теперь поднял голову с явным удивлением:
– Дорогой мой Макс, по-моему, вы не совсем поняли задание. Чем абсурднее идея, высказанная в этой игре вашим начальством, тем восторженнее вы должны принимать ее, какой бы ненормальной она ни была. Вложите весь свой энтузиазм – наигранный, конечно, – в проект. Через какое-то время позвольте себе высказаться о трудностях, так что постепенно ваши хозяева сами обнаружат, что дело не идет. Поскольку никто не любит связываться с заведомым провалом, то, если его можно избежать, весь проект будет тихо похоронен. – Он засмеялся и постучал пальцем по листку с планом. – Имейте в виду, что даже фюреру понадобится очень большое воображение, чтобы увидеть какие-то возможности в такой сумасшедшей эскападе, как эта.
Радл неожиданно для себя сказал:
– Это осуществимо, господин адмирал. У меня даже есть хорошая кандидатура на главную роль.
– Я уверен, что у вас есть. Макс, даже если вы работали над заданием с половинной тщательностью, чем обычно. – Он улыбнулся и отодвинул от себя листок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46