ни дожди, ни ветры не нанесли ущерба ярким природным краскам. При солнечном свете, подумалось мне, здание должно быть ослепительно прекрасным. «Стой», — сказал он. Я остановилась. «Повернись и встань на колени».Я развернулась к нему лицом и опустилась на колени, на холодную каменную плиту террасы. Он поднял факел, осветил стену слева от меня, и я вскрикнула от изумления. Рядом со мной на стене оказалось раскрашенное резное изображение обнаженной девушки.«Как она похожа на меня», — прошептала я. У девушки на рисунке была такая же фигура, как у меня, такие же светлые волосы, голубые глаза и белая кожа. Вот только на горле у нее был желтый ошейник. И тут я поняла, почему здание показалось мне таким знакомым. Оно в точности повторяло архитектуру того храма, который я видела в развалинах во время экскурсии. Теперь я стояла на коленях, в точности как девушка на рисунке.«Как только я увидел тебя, — сказал он, — я тотчас послал сюда гонца и велел нанести этот рисунок».«Значит, ты уже тогда решил сделать меня своей рабыней?»«Конечно. — Он повесил факел на железный крюк, торчавший из стены. На полке справа от крюка стояла плоская шкатулка. — Ляг на правый бок и подставь мне левое бедро».«Да, господин», — повиновалась я.Он извлек из шкатулки небольшой изогнутый нож и крохотный кожаный кисет цилиндрической формы. Я стиснула зубы и не издала ни звука, пока он ножом вырезал на моем бедре причудливый узор. Затем он высыпал из кисета на ладонь оранжевый порошок и втер его в рану.«Встань на колени, — велел он и достал из той же шкатулки расшитый бисером желтый ошейник в два дюйма шириной. — Скажи: я — рабыня. Я — твоя рабыня, господин».«Я — рабыня, — повторила я. — Я — твоя рабыня, господин».Он надел на меня ошейник и закрепил его на горле особым узлом. Я уже знала, что это — невольничий узел. Потом из шкатулки появилась желтая кожаная пластинка с маленькой дырочкой вверху. На пластинке виднелись какие-то письмена. Он продел в дырочку узкий конец ремешка, так, что пластинка оказалась у меня на горле.«Я заклеймил тебя ножом. Оранжевую метку на твоем бедре будут узнавать в джунглях за сотни миль. Если ты по, глупости вознамеришься бежать, всякий, кто увидит клеймо, вернет тебя в город как беглую рабыню».«Господин, — спросила я, — а у той девушки, на рисунке, тоже был такой знак на бедре?»Я не могла этого знать, поскольку девушка была изображена правым боком.«Да».«Я не понимаю, господин…»Вместо ответа он прикоснулся к моему ошейнику:«Это тоже знак твоего рабства. Тебе запрещено снимать его».«Да, господин».«По этой пластине видно, — продолжал он, — кому ты принадлежишь. На ней написано, что ты — моя личная собственность».«Да, господин. Но откуда тебе известно, что у девушки на том рисунке было клеймо на бедре?»«Я сам нанес его».«Но, господин…»«Вспомни хорошенько тот рисунок. Конечно, время сильно разрушило его, но разве ты не узнала девушку?»«Господин…» — Я совсем растерялась.«Подумай как следует».«Неужели это была я?!» — прошептала я в ужасе.«А кто ее господин?» — уточнил он, стоя передо мной со скрещенными на груди руками.«Ты», — выдохнула я, едва не лишившись чувств. Все поплыло у меня перед глазами.«Джунгли, — продолжал он, — очень странное место. Даже мы, народ джунглей, не всегда понимаем их».«Но ведь люди покинули город», — прошептала я.«Может быть, и нет. Оглянись вокруг».Я обернулась и увидела город с террасы храма.«Тот же город!» — воскликнула я и задрожала от ужаса.«Разве ты не чувствуешь, что твое место — здесь, у моих ног?»«Да, господин», — прошептала я.«Провалы во времени — интереснейшая вещь, — продолжал он, глядя на меня сверху вниз. — Разве мы не были здесь прежде? Разве ты не узнаешь меня, моя прекрасная рабыня?»«Ты — мой господин», — вымолвила я.«Я снова разыскал тебя и бросил к своим ногам».Я глядела на него, трепеща от страха.«Значит, я — вечная рабыня, а ты — мой вечный господин?»«Ты — вечная рабыня, — согласился он. — У тебя было много господ, а у меня было много рабынь. Но ты — самая любимая. Ты будешь хорошо служить мне и доставишь неведомые прежде наслаждения».«Да, господин», — проговорила я, понимая, что я действительно вечная рабыня, а он — один из моих вечных хозяев.Он достал из плоской шкатулки плеть, поднес к моим губам, и я поцеловала ее.«Встань!»Я поднялась. Он обвил меня плетью и подтянул к себе. Я ощутила грудью золотые украшения его одежд. Он держал меня так крепко, что я не могла шевельнуться. Я потянулась губами к его рту…Белокурая дикарка замолчала и низко опустила голову.— И что было дальше? — спросил я. Она подняла голову и улыбнулась.— Не знаю. На этом месте я проснулась.— Интересный сон… Странно, — размышлял я вслух, — что наивная земная женщина увидела во сне такие детали, как растяжка при порке и дополнительный удар, напоминающий рабыне, что она — рабыня. Обряд целования плети тоже вполне реален и практикуется во многих городах; но как он мог присниться женщине, ничего не знающей о рабстве? Клеймение ножом изредка применяется и сейчас, правда у примитивных народов. Странно, что ты увидела его во сне. Он неизвестен даже многим этнографам. — Я глянул на рабыню. — Ты весьма изобретательна.— Может быть, я и вправду вечная рабыня, — улыбнулась она.— Может быть.— А ты веришь в провалы во времени?— Не очень, — ответил я. — Я мало что понимаю в таких делах. Я ведь не физик.— А в то, что у людей может быть много жизней и в каждой из них они могут встречаться?— Не исключаю. Но поверить в это сложно.— Такой странный сон… — задумчиво проговорила блондинка.— Мне кажется, — произнес я, — что сон твой был о нашем мире и нашем времени. В нем зашифрованы не тайны иной реальности, а истины, живущие в твоем подсознании.— Какие истины?— Например, что женщина по своей природе — вечная рабыня, а мужчина — вечный господин.— Мужчины моего мира — не господа своим женщинам.— Это их и погубило.— Не всех, — возразила она.— Может быть, и не всех. Но стоит хоть кому-то из них подвергнуть сомнению уродливые стереотипы, которые вбили ему в голову, как на него тотчас ополчится все общество.— Неужели у моего мира нет никакой надежды на спасение?— Почти никакой. Вероятно, кое-где появятся сообщества людей, помнящих, что такое отвага, долг и дисциплина. Эти маленькие общины смогут стать семенем, из которого вырастет новая, здоровая цивилизация людей, живущих в гармонии с собственной природой.— Неужели моей нынешней цивилизации суждено погибнуть?— Безусловно. Она сама себя разрушает. По-твоему, агония может продлиться еще тысячу лет?— Не знаю…— Боюсь только, — продолжал я, — что на смену ей придет еще более уродливая цивилизация. Блондинка потупила взгляд.— Люди скорей умрут, чем задумаются, — сказал я.— Не все, — упрямо возразила она.— Это правда… В любой культуре найдутся изгои, одинокие странники, с холодным удивлением взирающие на мир с горной вершины.— Почему же горианам, в отличие от землян, не свойственно стадное чувство?— Возможно, у них другая психика. А может, это связано с многообразием городов-государств, традиций и каст.— По-моему, мужчины Гора просто другие.— Едва ли не все они произошли от землян.— Наверное, от особенных землян.— От каких именно? — спросил я.— От тех, которые способны властвовать.— На Земле наверняка есть мужчины, способные властвовать, — согласился я.— Может быть, — вздохнула она. — Не знаю.— Встань, рабыня, — приказал я.— Да, господин.— Нынче ночью ты мне понравилась, рабыня. Пожалуй, ты заслужила клочок ткани на бедра.— Спасибо, господин!Глаза ее заблестели. Вряд ли бы она обрадовалась сильней белому шелковому платью до земли.Я отрезал от рулона алой ткани кусок длиной пять футов и шириной фут, обернул им ее соблазнительные бедра и подоткнул пониже талии, так, чтобы был виден пупок. На Горе это называется «живот рабыни».— Ты сделал мне «живот рабыни», господин?— Да. Разве это неправильно?— Правильно, господин.— Тебе нравится?— Очень, господин.Я не сводил глаз с ее гладкого, упругого животика.— А знаешь, почему юбки рабынь не завязывают узлом, а подворачивают?— Почему, господин?Я взялся за уголок ткани и рванул ее с такой силой, что девушка, ахнув, дважды обернулась вокруг своей оси. Она вновь стояла передо мной обнаженная, испуганная, беззащитная. Рабыня перед господином.— Теперь поняла?— Да, господин.Я бросил ей лоскут, и она поспешно обмотала его вокруг бедер, не забыв при этом обнажить живот.— Неплохо, рабыня, — похвалил я.— Благодарю тебя, господин.Я погрузил руку в мешок, извлек оттуда пригоршню дешевых цветных бус, выбрал красно-черное ожерелье и протянул ей.— Господин, — блондинка указала на другие, желто-голубые бусы, — а можно мне носить и эти тоже?У Тенде и Элис было по две нитки бус, поэтому я не видел причины отказывать белокурой дикарке в ее невинной просьбе. Я дал ей вторые бусы, а остальные бросил обратно в мешок. Черно-красное ожерелье было уже на ней. Вторую нитку она протянула мне.— Господин, пожалуйста, не мог бы ты надеть это на меня сам?— С удовольствием, — ответил я.Яркие цветные бусинки прекрасно смотрелись в ложбинке между грудями.— Почему ты выбрала эти цвета?— Голубой и желтый — цвета рабства?— Правильно, — сказал я.Крыши павильонов, где рабов выставляют на аукцион, обычно раскрашивают в желто-голубой цвет; из такого же полотна шьются палатки работорговцев. Выставляемых на продажу рабынь часто связывают голубыми и желтыми веревками; ошейники и браслеты нередко покрывают желтой эмалью, а цепи — голубой. В одежде работорговцев эти цвета тоже преобладают; если не весь наряд, то хотя бы рукава и отвороты непременно голубые или желтые.— Рабыне можно носить такие бусы? — спросила она.— Они тебе к лицу, — сказал я.— Значит, я могу оставить их у себя?— До тех пор, пока я не сочту нужным их отобрать. Я или любой другой свободный мужчина. — Я взял ее за плечи. — Эти бусы не принадлежат тебе. Тебе просто позволили их поносить.— Да, господин. Я понимаю. Мне ничего не принадлежит. У меня нет собственности. Я сама — собственность мужчин.— Верно. — Я развернул ее лицом к себе. — Кажется, ты наконец-то начинаешь чувствовать себя рабыней.— Да, господин. Этой ночью ты многому научил меня. Впервые в жизни я ощутила свое тело. Наверное, я никогда больше не буду ходить и двигаться как мужчина.Я сжал ее плечи и сурово посмотрел в глаза:— Ты — не мужчина. Ты — женщина. Постарайся понять это.— Да, господин.— Отныне ты станешь настоящей женщиной. Ты будешь двигаться как женщина, мыслить как женщина, чувствовать как женщина.— Странно… — прошептала блондинка. — Я рабыня, но никогда в жизни я не ощущала себя настолько свободной.— Ты вырвалась из темницы условностей и предрассудков. Она вздрогнула.— Ступай к невольничьему шесту, — велел я. — Сядь на землю, прислонись к шесту, скрести руки за спиной.— Да, господин, — повиновалась она. Я взял узкий, длинный кожаный ремень и устроился на корточках за спиной у рабыни.— Сегодня ночью, господин, — продолжала размышлять она, — ты избавил меня от комплексов. Ты сделал это нарочно?— Может быть.— Я так благодарна тебе… Я крепко связал ее запястья.— Я — женщина! Я хочу быть настоящей женщиной!— Не бойся, ты будешь ею. Горианские мужчины не терпят в рабынях лицемерия и мужеподобия.— Значит, меня заставят быть настоящей женщиной? — спросила она.— У тебя нет выбора. Твой удел — быть женственной, беззащитной и уязвимой перед лицом твоего господина.— Значит, мне придется всецело подчиняться ему и ублажать его?— Безусловно.— Может быть, мой господин согласится хоть в чем-то уступить мне?— Мужчины Гора не признают компромиссов. И никогда не уступают рабыням. Если ты в чем-то не покоришься или не понравишься господину, плеть всегда окажется под рукой.— Что, если даже под ударами плети я не стану такой, какой он пожелает?— Тогда тебя скормят слинам, — спокойно объяснил я.— Да, господин, — вздохнула блондинка.Я надежно привязал ее к невольничьему шесту и встал.— Я — привязанная рабыня…— Да-— Господин?— Да?— Я не все тебе рассказала.— Что еще?— Боюсь, ты не поймешь этого, — потупилась она, — потому что ты — мужчина.— Говори, — приказал я.— Про то, как я должна была хорошо ублажить своего господина…— Ну?— Я хотела ублажить его… — прошептала она.— Естественно, — пожал я плечами. — Еще как хотела. Иначе бы ты погибла страшной и мучительной смертью.— Но я хотела этого и по другой причине.— По какой же?— Ты не поймешь, господин. Мужчине не понять этого…— Чего?— Я хотела доставить ему наслаждение, потому что… потому что он был моим господином. — Она посмотрела мне в глаза: — Девушка жаждет ублажать своего господина просто потому, что он — ее господин.Я молчал.— Ты можешь понять это?Я пожал плечами.— Неужели ты думаешь, что мы были бы такими великолепными рабынями, если бы сами не хотели того?— Наверное, нет, — сказал я.— Девушка сама хочет доставлять удовольствие тому, кто обладает ею. Понимаешь, господин?— Думаю, что да.— Я хочу доставить тебе удовольствие, — прошептала она.— Вижу.— Господин?— Что?— Почему ты не взял меня сегодня? Разве я тебе не нравлюсь?— В другой раз, — небрежно ответил я.— Ты меня воспитываешь, господин? — догадалась она.— Да. 33. ЧТО МЫ УВИДЕЛИ С ВОДОПАДА. ТАНЕЦ ТЕНДЕ. МЫ СНОВА ПУСКАЕМСЯ В ПУТЬ ПО РЕКЕ. Я ПРЕДВКУШАЮ ПРЕВРАЩЕНИЕ ДИКАРКИ В РАБЫНЮ Айари и девушки волокли каноэ вверх на веревках, мы с Кису подталкивали корму. Грохот водопада, низвергающегося с высоты четырех сотен футов, уже не был таким оглушительным.Тому, кто никогда не видел Уа, трудно представить этот великолепный пейзаж. Река то изгибается, то взрывается стремнинами, то вздрагивает под ударами водопадов. Порой на ней, точно в сказке, возникают прекрасные зеленые острова. Вот она неспешно, лениво течет по величественной дикой равнине под бескрайним небом — и вдруг с пенным ревом падает с высоты сотни футов.— Наконец-то! — радостно воскликнул Кису, утирая пот со лба.— Что? — удивился я.— Подойди, увидишь.Я осторожно приблизился к нему. Вода доходила нам до колен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52