— Я, жалкая обнаженная рабыня, — продолжала она, — смиренно молю моего господина дать мне одежду.— Ты готова заслужить ее? — спросил я.— Да, господин.— Шлюха! — выкрикнула белокурая дикарка. Я стиснул Элис в объятиях и впился поцелуем в ее рот. Она закрыла глаза и блаженно откинула голову.— Шлюха! Шлюха! — От негодования дикарка едва не рыдала.— Глупышка! — счастливо засмеялась Элис, не открывая глаз. — Для чего, по-твоему, существуют рабыни? Я снова поцеловал ее.— Пойди собери дров, — велел я белокурой варварке, — и поддерживай огонь.— Да, господин.Элис с обожанием глядела на меня: — Твои руки так искусны… Земная женщина тает в объятиях своего горианского господина…Огонь в костре еле теплился. До рассвета оставалось не больше двух анов.Элис уже спала рядом с Тенде, со спутанными за спиной руками, надежно привязанная к рабскому шесту. Вокруг ее бедер теперь тоже была тугая алая повязка. Девочка на славу потрудилась и заслужила кусок ткани. Я тоже подарил Элис две нитки деревянных бус. Они великолепно смотрелись у нее на груди.Кису и Айари спали. Я посмотрел на белокурую варварку, длинной палкой перемешивавшую угли в костре.— Иди к шесту, — сказал я, указывая на тонкое деревцо, служившее невольничьим шестом, под которым спали Тенде и Элис. — Сядь и скрести руки за спиной.Она послушалась и только охнула, когда я туго связал ей запястья узкой полоской кожи.— Господин… — робко произнесла девушка.— Да?— А мне ты не дашь одежды?— Готова ли ты заслужить ее?— Если ты прикажешь, я все сделаю. Ведь я — рабыня.— А если я не прикажу?— Но, господин…— Ты будешь молить меня, чтобы я позволил тебе заслужить одежду?— Нет! — выпалила она. — Никогда!— Пора спать, — сказал я.— Но я хочу одеться! Пожалуйста, господин!— Пора спать, — повторил я. — Ложись. Она легла на бок и всхлипнула.— Я не могу умолять тебя… Я земная женщина.— Элис — тоже земная женщина.— Она — рабыня, — с отвращением выговорила дикарка.— А ты?— И я, — горько вздохнула она. — Я тоже рабыня.— Одежду надо заслужить.— Я не могу!— Тогда спи. Завтра будет долгий и трудный день.— Господин, — прошептала девушка.— Что?— Сегодня вечером… это был урок?— Возможно.— Ты показал, что господин волен сурово наказать рабыню без всякой на то причины.— Верно.— Но разве ты по-своему не добр к рабыням, пусть даже ты жестоко обращаешься с ними? — спросила она.— Хочешь отведать плетки?— Нет, господин.— Не много проку будет мужчинам от такой рабыни, как ты, — сказал я, — если тебя, по твоей глупости, придется живьем бросить слину или тарлариону.— Я поняла. — Она горько вздохнула. — Ты не добр.— Ни капли, — усмехнулся я.— Ты учишь скотину знать свое место.— Правильно, — улыбнулся я.На мгновение во мне всколыхнулась нежность, но я подавил минутную слабость. Одновременно мне захотелось схватить девчонку за тоненькие лодыжки, перевернуть на живот, раздвинуть ноги и грубо изнасиловать прямо в грязи. Но я не сделал и этого.Девушка приподнялась на локте и посмотрела на меня.— А чего мужчины хотят от рабынь?— Всего, — ответил я.Она с тоской опустилась на землю.— Господин?— Что?— Любой мужчина в любой момент может сделать со мной все, что хочет?— Да, — ответил я.— И ему не нужно на это никакой причины?— Абсолютно.— Неужели мужчины всегда бьют и обижают рабынь без повода?— Мужчина волен избить тебя, когда пожелает, особенно когда ты проходишь курс рабыни. Разумеется, никто не станет бить рабыню в обычной ситуации. В этом просто нет смысла. Когда рабыня хорошо обучена, с ней можно делать множество других, куда более приятных вещей.— Если я буду приятна моему господину, он не станет избивать меня, правда?— Почему же? Станет, если ему того захочется.— Но если я буду ублажать его полностью, всецело, как жалкая, презренная рабыня, — последние слова она подчеркнула, — вряд ли ему захочется меня бить?— Нет, конечно, — ответил я. — При этом ты должна понимать: если ты хоть чуточку, хоть на самую малость вызовешь его недовольство, он может наказать тебя любым способом, какой сочтет уместным.— Я прекрасно это понимаю. Но я постараюсь ублажить моего господина.— Полностью, всецело, как жалкая, презренная рабыня?— Да, — сказала она. — Я всеми силами буду стараться доставить удовольствие господину.— Господам, — поправил я. Она судорожно сглотнула:— Да… господам.Она знала, что на Горе у женщины может быть много хозяев.Я видел, что рабыня, живущая в ней, отчаянно стремится наружу.— Ну, теперь ты готова заслужить одежду? Блондинка в ужасе отпрянула.— Я не могу!— Ну что ж, оставайся голой.— Хорошо, — с вызовом ответила она.— У тебя был шанс заслужить одежду, — сказал я. — Ты им не воспользовалась. Возможно, этот шанс был последним. Она со страхом посмотрела на меня.— Спи, — приказал я.— Да, господин…Я сидел у догорающего костра. Через некоторое время Кису сменит меня, и я смогу немного вздремнуть перед рассветом.Я думал об обитателях реки и тропического леса. Я вспоминал, как на берегу, на торчащих из земли узловатых корнях нежились на солнышке крохотные рыбки — длиной около шести дюймов, с круглыми навыкате глазками и малюсенькими боковыми плавниками, похожими на ласты. У этих рыбешек есть и легкие и жабры. Благодаря этому они во время засухи могут перебираться по суше в другие ручейки и озерца, а также спасаться от речных хищников. Но обычно они не удаляются от воды. Иногда они даже ухитряются загорать на спине дремлющего тарлариона. Когда тарларион погружается в воду, они не соскальзывают с него — только стараются держаться подальше от его пасти. Эта уловка помогает им спасаться от других хищников, в особенности от черного угря, который никогда не приближается к тарлариону. К тому же хитрые рыбешки до отвала наедаются остатками тарларионо-вой добычи. Они даже отгоняют друг друга от тарлариона, оберегая «свою» территорию на спине чудища. Название этих крошечных рыбок — гинты.Я пошевелил угли в костре и подумал, не дать ли белокурой дикарке еще один шанс. Ладно, махнул я рукой, решу позже.— Кису, — окликнул я. — Вставай. Твоя смена. Кису зашевелился, и я вытянулся на земле. Я думал о реке, о ее течении и уснул очень быстро. 30. МЫ ПРОДОЛЖАЕМ ИДТИ ВВЕРХ ПО РЕКЕ — Не дайте каноэ перевернуться! — заорал Кису, перекрикивая грохот воды.Мы уже две недели шли вверх по Уа и добрались до одного из водопадов. Грести против такого течения было невозможно. Поэтому мы с Кису, белокурая дикарка и Тенде брели по пояс в воде, толкая каноэ перед собой, а Айари и Элис шли по берегу и тянули его на веревках.— Не спотыкайся, Голая Рабыня! — прикрикнула Тенде на белокурую дикарку.— Хорошо, госпожа. — Голос блондинки был еле слышен из-за шума воды.Мы сделали Тенде старшей рабыней. В конце концов, она и прежде была хозяйкой белых девчонок. Мы с Кису велели им беспрекословно подчиняться Тенде, объяснив, что в противном случае они будут нещадно избиты. Тенде мы, в свою очередь, предупредили, что, если она не справится с ролью старшей, ее сменит Элис. После этих слов Тенде старалась изо всех сил, боясь оказаться во власти своей бывшей рабыни.Тенде и Элис повадились называть белокурую варварку Голой Рабыней. Иначе ее не звал никто — имени мы ей не дали. Прозвище разом выделило ее среди рабынь. Она стала самой презираемой из них и выполняла самую грязную и тяжелую работу. По ночам она плакала, но мы не обращали на это внимания — разве что прикрикивали, веля заткнуться.— Держите крепче! — крикнул Кису.Айари и Элис изо всех сил натянули веревки.Мы налегли на каноэ, ничего не видя из-за слепящих брызг. 31. МЫ ОСТАНАВЛИВАЕМСЯ РАДИ ОБМЕНА. ПРИЗНАНИЯ РАБЫНИ — Обмен! Обмен! — раздавались крики. — Мы друзья! Друзья!— Не показывай меня раздетой, господин! — взмолилась белокурая дикарка.Мы вытащили каноэ на берег. Я связал руки дикарки за спиной, захлестнул ей шею веревкой и бросил свободный конец Элис. Мы с Кису решили, что, поскольку варварка, в отличие от остальных рабынь, раздета, уместнее будет вести ее на веревке, как будто она только что захвачена в рабство. Если туземцы заподозрят, что это рабыня, впавшая в немилость, то продать ее будет сложно: цена на таких рабынь обычно бывает бросовой. Увидев же веревку на шее, они догадаются, что мы совсем недавно приобрели рабыню и сами не знаем, стоит ли ее продавать.— Как получилось, что вы идете с ней по реке с запада? — спросил один из жителей деревни на ломаном ушинди.Я не понял вопроса.Белокурая дикарка в ужасе дрожала под жадными мужскими взглядами.— Она — талуна? — спросил другой.Я снова не понял.Руки туземцев сновали по ее телу, ощупывали и тискали его, вплоть до самых укромных уголков. Девушка жалобно стонала и вздрагивала.— Гляньте-ка, — сказал один, указывая на клеймо на ее левом бедре.Мужчины принялись с интересом разглядывать клеймо. Прежде им не доводилось видеть клейменых женщин. Элис незаметно одернула свою коротенькую красную юбочку, чтобы надежней скрыть собственное клеймо. Дикарка корчилась и извивалась, отчаянно пытаясь высвободить руки. Хорошо, что узел тугой, подумал я. Если бы она оттолкнула кого-то из мужчин, ей бы попросту отрубили руки.Я подал знак, Элис дернула веревку, и мы направились к воротам деревни.— Обмен! — крикнул я. — Друзья! Друзья!Все-таки Айари был удивительным человеком.Вряд ли хоть кто-то в деревне знал на ушинди больше двух десятков слов, но Айари с помощью жестов и палочки, которой он выводил на пыльной земле какие-то знаки, не только быстро и удачно провел обмен, но и ухитрился добыть ценные сведения.— Шаба был здесь.— Когда? — спросил я.— Вождь сказал — давно, — ответил Айари. — Он задержался тут на неделю. Кто-то из его людей заболел.— Ну что ж, тогда понятно, почему местные люди знают кое-какие слова на ушинди.— Верно, — кивнул Айари. — Шаба и его друзья тоже наверняка выучили кое-что на местном языке.В обмен на ножи и цветные стеклышки мы приобрели несколько мешков мяса, фруктов и овощей.— Есть еще новости? — спросил я.— Есть, — усмехнулся Айари. — Нам советуют поворачивать обратно.— Это почему?— Вождь говорит, что, начиная с этого места, река становится особенно опасной. Враждебные племена, бурные течения, хищные звери, чудища и талуны — белые лесные воительницы. — Айари указал на мою белокурую дикарку. Она стояла на коленях со связанными за спиной руками. Хорошенькая Элис безмятежно крутила конец веревки, захлестывавшей шею Голой Рабыни. — Они решили, что она — одна из них. Я объяснил им, что это всего-навсего рабыня.— Правильно, — сказал я, глядя на дикарку. Она низко склонила голову.— Шаба отправился вверх по реке? — спросил я.— Да, — ответил Айари.— Тогда и я пойду вверх по реке.— Мы все, — сказал Кису, — пойдем вверх по реке. Я вопросительно глянул на него.— Это входит в мой план, — объяснил он.— Тот самый таинственный план?— Да, — улыбнулся Кису.— Говорил ли вождь или кто-нибудь другой о том, что увидели люди в рыбацкой деревне? Помнишь, они боялись говорить о чем-то страшном? — спросил я.— Я спрашивал, — ответил Айари. — Они не видели ничего необычного.— Значит, мы потеряли след, — сказал Кису.— Возможно, — пожал я плечами. — Ну что, в путь?— Еще чего! — возмутился Айари. — Сегодня ночью здесь будет праздник. Пир, песни, танцы.— Отлично, — сказал я.Поздно ночью, когда празднество утихло, мы улеглись спать в хижине, окруженной частоколом. Из всех деревень, встреченных нами на пути, только эта была обнесена оградой. Наверное, к востоку от этих мест действительно небезопасно. Я услышал шорох и тихий стон — и приоткрыл глаза. В свете луны, просачивающемся в хижину сквозь тростниковую крышу, я увидел, что белокурая дикарка со связанными за спиной руками встала на колени и медленно, дюйм за дюймом, поползла ко мне. Она ползла до тех пор, пока веревка, удерживающая ее у рабского шеста, не натянулась до предела.— Я знаю, что мужчины — мои хозяева, — прошептала она тихо-тихо, чтобы не разбудить меня. Она говорила на английском языке, уверенная, что никто вокруг не понимает его. — Меня научили этому здесь, в мире, где все живут по законам естества. В глубине души, в самом сердце, я знала это и раньше. Я знала это всегда. Я твоя, мой милый, мой прекрасный господин. Почему ты не берешь меня? Возьми меня и сделай со мной все, все, что хочешь, ибо я — рабыня. Тогда, в Шенди, ты так властно, всецело подчинил меня себе… неужели ты думаешь, что я забыла чудесные ощущения? Неужели ты думаешь, что я когда-нибудь смогу забыть ни с чем не сравнимое чувство полной покорности и бесконечного восторга? Это чувство превратило меня, гордую землянку, в беспомощную рабыню! Я, рабыня, вновь хочу лежать распластанной в объятиях своего господина. Почему, ну почему ты не обнимешь меня? Я так хочу служить тебе, господин! Разве я тебе не нравлюсь? Что мне сделать для тебя? Неужели я должна молить тебя о прикосновении? Неужели ты не понимаешь, что я не могу сделать этого, не могу признать в мужчинах своих хозяев, потому что я — женщина Земли?Она тихонько всхлипнула — несчастная пленница, запутавшаяся в условностях и предрассудках.— Почему мужчины Гора не отказались от права властвовать и подчинять — права, данного им самой природой? Почему они остались сильными, гордыми, радостными и свободными? Почему они так не похожи на мужчин моего мира? Разве они не знают, что мужчине не пристало быть сильным и счастливым? Разве их не учили, что удел мужчины — смятение, тоска и внутренний раздор? Разве им неизвестно, что мужчина должен подчиниться внешним условностям и отвергнуть свою истинную сущность? Но неужели вина, страх и ранняя смерть от бесчисленных отвратительных болезней — лучшая доля для мужчины, чем свобода и счастье? Не знаю. Я ведь всего-навсего женщина. Почему мужчины Гора так не похожи на землян? Потому ли, что их разум не отравлен земным ядом? Я не знаю. Может быть, это известно Царствующим Жрецам — если, конечно, они существуют. А может быть, причина проста: гориане, в отличие от землян, не желают отказываться от своей мужской сущности. Мужчины Гора, как звери, как чувственные боги, подчиняют себе женщин и полностью властвуют над ними просто потому, что им это нравится, просто потому, что они — мужчины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52