Викторианский дом, расположенный в рабочем районе Санта-Моники. Два этажа, спереди большая веранда с качелями и креслами-качалками. Обшит досками, выкрашен в желтый цвет с белой и нежно-голубой отделкой. На улице припарковано много машин. Еще несколько на подъездной дорожке. Участок лучше благоустроен и содержится в большом порядке по сравнению с другими в этом квартале.— Ну и ну, — сказал я, показывая на одну из стоявших на подъездной дорожке машин. Черный «кадиллак-флитвуд» 62-го года.Майло припарковался.Мы вышли из машины и осмотрели передний бампер «кадиллака». Глубокая вмятина и свежая грунтовка.— Да-а, выглядит в самый раз, — пробурчал Майло.Мы поднялись на веранду и прошли в дверь. У нас над головами звякнул колокольчик.Вестибюль был заставлен комнатными растениями. Душистыми комнатными растениями. Слишком душистыми — словно этот аромат должен был что-то скрыть.Нам навстречу вышла темноволосая хорошенькая женщина лет двадцати с небольшим. Белая блузка, красная макси-юбка, евразийские черты лица, чистая кожа.— Чем я могу вам помочь?Майло сказал ей, кого мы хотим видеть.— Вы родственники?— Знакомые.— Давнишние знакомые, — вмешался я. — Как Мадлен де Куэ.— Мадлен, — сказала женщина с теплотой в голосе. — Она такая преданная, бывает здесь каждые две недели. И так хорошо готовит — мы тут все просто обожаем ее масляное печенье. Посмотрим, который час. Десять минут седьмого. Возможно, он еще спит. Он; много спит, особенно в последнее время.— Его состояние ухудшается? — спросил я.— Физическое или моральное?— Можно начать с физического.— Кое-какое ухудшение наблюдалось, но оно появляется и исчезает. Один день он ходит прекрасно, а на следующий совсем не может двигаться. Очень тяжело видеть его в таком состоянии, когда знаешь, что его ждет. Это такая мерзкая болезнь, особенно для такого человека, как он, привыкшего к деятельному образу жизни. Хотя, наверное, все болезни такие. Мерзкие. Когда постоянно имеешь дело с больным, иногда забываешь об этом.— Я вас очень хорошо понимаю, — сказал я. — Мне приходилось работать с онкологическими больными.— Так вы врач?— Психолог. — Мне было приятно сказать правду.— Это как раз то, к чему я стремлюсь. Стать психологом. Для этого и приехала сюда.— Прекрасное поприще. Желаю вам успеха.— Спасибо. У нас в основном раковые больные. Я раньше никогда не слышала о таком заболевании, как у него, — оно какое-то уж очень редкое. Мне пришлось кое-что подзубрить, и действительно оказалось, что в медицинских учебниках почти ничего об этом нет.— А как в моральном плане?Она улыбнулась.— Вы ведь знаете, какой он. Но, откровенно говоря, нам крупно повезло с ним — он готовит еду для других пациентов, рассказывает им истории. Тормошит их, если ему кажется, что они начинают лениться. Он даже персоналу отдает распоряжения, но никто не возражает против этого, он ведь такой славный. И когда он... когда он больше не сможет этим заниматься, то для всех будет огромная потеря. — Она вздохнула. — Как бы там ни было, почему бы нам не пойти и не посмотреть — может быть, он уже встал?Мы поднялись вслед за ней на второй этаж, проходя мимо спален, в каждой из которых стояло по две-три больничных кровати. Эти кровати были заняты престарелыми мужчинами и женщинами, которые смотрели телевизор, читали, спали, питались — с помощью рта или внутривенно. За ними ухаживали молодые люди в обычной одежде. Было очень тихо.Комната, перед которой она остановилась, находилась в задней части здания. Она была меньше остальных. В ней помещалась одна кровать. На стене карикатуры из журнала «Панч», а рядом — выполненный маслом портрет молодой, прекрасной женщины с лицом без шрамов. В нижнем правом углу инициалы «А. Д.».В комнате все на своих местах. Аромат лавровишневой воды с трудом пробивался сквозь общий сладковатый запах.Сидевший на краю кровати мужчина старался продеть запонку в отложную манжету. Белые крахмальные манжеты. Флотский галстук. Синие брюки из сержа. Все это ему было слишком велико; казалось, он тонет в своей одежде. Под кроватью аккуратно стояли начищенные до зеркального блеска черные ботинки. Три одинаковые пары туфель выстроились у комода, отполированного гораздо лучше, чем того заслуживала его дешевая конструкция. Рядом с туфлями стояло приспособление на колесиках для ходьбы.Его волосы были гладко причесаны с пробором на правой стороне и цветом напоминали кость. Лицо не сохранило никаких следов былой пухлости, а щеки по-бульдожьи отвисли. Кожа была цветом, как пластик, из которого делают скелеты. Запонки представляли собой маленькие квадратики из оникса.— К вам гости, — бодрым тоном произнесла наша провожатая.Хозяин комнаты еще повозился с запонкой, потом наконец продел ее и лишь тогда повернулся к нам.У него на лице мелькнуло удивление, которое сразу же сменилось выражением глубокого покоя. Как будто он уже испытал самое плохое и выжил.Он приложил большие усилия, чтобы улыбнуться девушке, и еще большего труда ему стоило произнести «входите». Голосом столь же хрупким, как старинный фаянс.— Принести вам что-нибудь, мистер Д.? — спросила девушка.Он покачал головой: «Нет». Тоже с усилием.Девушка удалилась. Мы с Майло вошли в комнату. Я закрыл дверь.— Здравствуйте, мистер Датчи, — сказал я.Холодный кивок.— Вы помните меня? Алекс Делавэр? Девять лет назад?Часто мигая, он с трудом выговорил:— Док... тор.— Это мой друг, мистер Майло Стерджис. Мистер Стерджис, это мистер Джейкоб Датчи. Добрый друг Мелиссы и ее матери.— Садитесь. — Он показал на стул. Единственным другим предметом мебели был круглый ореховый стол гораздо более благородного происхождения, чем комод. Обтянутый кожей верх частично прикрыт салфеткой. На салфетке — чайный сервиз. Рисунок точно такой же, как и тот, который я видел тогда в маленькой серой гостиной. — Чай?— Спасибо, нет.— Вы, — обратился он к Майло, — похожи на... полисмена.— Он и есть полицейский. Сейчас в отпуске. Но здесь он не в официальном качестве.— Понимаю. — Датчи сложил руки на коленях.Я вдруг пожалел о приходе сюда, и все это нарисовалось у меня на лице. Будучи джентльменом, он сказал:— Не беспокой... тесь. Говорите.— Нет нужды об этом говорить. Считайте, что мы нанесли вам дружеский визит.Полуулыбка тронула его бескровные губы, похожие на сделанный бритвенным лезвием разрез.— Говорите... что... хотите. — Пауза. — Как?— Просто догадался, — ответил я, поняв его вопрос. — Вечером накануне того дня, когда Макклоски был сбит машиной, Мадлен сидела у постели Мелиссы и звонила по телефону. Я видел, он стоял на полу. Она позвонила вам сюда и сообщила о гибели Джины. Просила вас заняться этим. Выступить в вашей прежней роли.— Нет, — возразил он. — Это... ошибка. Она не... ничего.— Вряд ли это так, сэр, — заговорил Майло, вытаскивая из кармана листок бумаги. — Здесь зарегистрированы телефонные переговоры. Они велись в тот вечер по частному номеру Мелиссы и учтены до минуты. Было сделано три звонка в течение часа. Сюда, в хоспис Больница для безнадежных пациентов.

«Приятный отдых».— Косвен... ная... улика, — сказал Датчи. — Она говорит... со мной... все время.— Мы видели машину, сэр, — продолжал Майло. — «Кадиллак», зарегистрированный на ваше имя. Интересные повреждения спереди. Мне представляется, что полицейская лаборатория сможет с этим поработать.Датчи посмотрел на него, но без всякого беспокойства — казалось, он оценивает одежду Майло. Майло оделся довольно-таки хорошо. Для него. Свое мнение Датчи оставил при себе.— Не волнуйтесь, мистер Датчи, — успокоил его Майло. — Это не для протокола. Как бы то ни было, вас не предупредили о ваших правах, поэтому ничто из сказанного вами не может быть использовано против вас.— Мадлен не... имела... ничего... общего... с...— Если даже и имела, то нам на это наплевать, сэр. Мы просто хотим связать концы с концами.— Она... не имела.— Прекрасно, — сказал Майло. — Вы все это придумали самостоятельно. Волна преступности из одного человека.Улыбка Датчи была неожиданно быстрой и полной.— Крошка. Билли. Что... еще вы... хотите... знать?— Чем вы заманили туда Макклоски? — спросил Майло. — Использовали его сына?Улыбка Датчи задрожала и исчезла, подобно слабому радиосигналу.— Не... честно. Но... больше... никак.— Кто ему звонил? Ноэль? Мелисса?— Нет. — Он затрясся. — Нет. Нет, нет. Клянусь.— Успокойтесь. Я вам верю.Прошло немало времени, пока лицо Датчи перестало трястись.— Так кто же звонил Макклоски? — повторил свой вопрос Майло. — Определенно это были не вы.— Друзья.— И что эти друзья сказали ему?— Сын. Попал в беду. Нужна... помощь. — Остановка, чтобы перевести дыхание. — Струны... отцов... ского... сердца. — Датчи сделал мучительно медленное движение, будто за что-то тянет.— Откуда вы знали, что он клюнет на это?— Не... знал. По... думал.— Вы выманили его байкой про сына. А ваши друзья переехати его.— Нет. — Он указал на накрахмаленную грудь своей рубашки. — Я сам.— Вы все еще водите машину?— Иногда.— Так-так.— Еще... бы. Пять... сот. — Неподдельная радость на бледном лице.Майло сказал:— Вы и Парнелли.Тонкий смешок.— Наверно, глупо спрашивать почему.Он с усилием покачал головой.— Нет. Ни... сколько.Молчание.Датчи улыбнулся; ему снова удалось поднести руку к груди.— Спра... шивай... те.Майло закатил глаза.Я спросил:— Почему вы это сделали, мистер Датчи?Он встал, покачнулся, взмахом руки отказался от нашей помощи. Ему потребовалось целых пять минут, чтобы выпрямиться. Я знаю, потому что все это время смотрел на секундную стрелку своих часов. Еще пять минут, и он добрался до каталки и с торжеством оперся на нее.С торжеством, в котором было что-то сверхъестественное.— Причина, — сказал он. — Моя работа. 38 — Такие малюсенькие, — сказал она. — Они выживут?— Это как раз и есть выжившие, — ответил я. — Главная задача состоит в том, чтобы взрослые рыбки были всегда сыты, — тогда они не будут есть малышей.— Как вам удалось добиться, чтобы они вывелись?— Я ничего не делал. Это случилось само собой.— Но ведь вы должны были, наверно, как-то все тут устроить. Чтобы это могло случиться.— Я обеспечил воду.Она улыбнулась.Мы сидели у пруда. Воздух был неподвижен, слышался тихий шепот водопада. Ее босые ноги были спрятаны под юбку. Пальцы перебирали траву.— Мне здесь нравится. Мы могли бы каждый раз разговаривать здесь?— Разумеется.— Здесь такой покой. — Ее пальцы перестали перебирать траву и начали «месить» друг друга.— Как мама? — спросил я.— Хорошо. Наверно, хорошо. Я все жду, будто вот-вот что-то должно... я не знаю... сломаться. Что она начнет кричать или сходить с ума. А то она выглядит почти неестественно спокойной.— Это тебя беспокоит?— В известном смысле, да. Но, наверно, по-настоящему меня мучает то, что я ничего не знаю. Ничего о том, что знает она — как ей представляется все, что с ней произошло.То есть она говорит, что отключилась и пришла в себя уже в больнице, но...— Но что?— Может, она просто оберегает меня. Или себя — изгоняет это из памяти. Подавляет это.— Я ей верю, — сказал я. — Все время, пока я видел ее, она была без сознания. Ни малейшего контакта с окружающим.— Да. Доктор Левин говорит то же самое... Он мне нравится. Левин. Он дает тебе почувствовать, что никуда не спешит. Что считает важным все, что ты хочешь ему сказать.— Я рад.— Слава Богу, что ей достался кто-то хороший. — Она повернулась ко мне, и я увидел, что глаза у нее на мокром месте. — Не знаю, как мне вас благодарить.— Ты уже сделала это.— Но этого недостаточно — за то, что вы сделали... — Она потянулась было к моей руке, но потом отстранилась.Стала смотреть на пруд. Словно хотела что-то увидеть в воде.— Я приняла решение. Относительно планов. Год буду учиться здесь, а потом посмотрим. Одного семестра все равно бы не хватило. Слишком много всего надо сделать. Сегодня утром я звонила в Гарвард. Прямо из больницы. Еще до того, как прилетел вертолет. Поблагодарила за отсрочку и сказала им, что я решила. Они сказали, что примут меня переводом, если мой балл в Калифорнийском будет достаточно высок.— Уверен, что так и будет.— Наверно. Если удастся правильно организовать свое время. Ноэль уехал. Приходил вчера попрощаться.— Ну и как?— Вид у него был немножко испуганный. Что меня удивило. Никогда не думала, что он может растеряться. Это выглядело почти... мило. С ним была его мама. Вот уж кто действительно паниковал, так это она. Она будет ужасно по нему скучать.— Вы с Ноэлем собираетесь поддерживать контакт?— Мы договорились переписываться. Но вы ведь знаете, как это бывает — разные места, разные впечатления. Он был настоящим другом.— Уж это точно.Она грустно полуулыбнулась.Я спросил:— Ты что?— Я знаю, что он хочет большего, чем просто дружба. От этого мне немного... я не знаю... Может, он там встретит кого-то, кто по-настоящему подойдет ему.Она наклонилась к воде.— Сюда плывут большие рыбы. Можно мне их покормить?Я отдал ей чашку с кормом. Она бросила горсть гранул подальше от мальков и смотрела, как взрослые рыбы подскакивали и хватали добычу.— Ну, вы даете, ребята, — сказала она. — Ближе не подплывайте. Надо же, вот ненасытная банда... Думаете, она все-таки когда-нибудь совсем выздоровеет? Левин говорит, что со временем она должна прийти в норму. Но я не знаю.— Что же заставляет тебя сомневаться?— Может, он просто оптимист.У нее это прозвучало как недостаток.— Насколько я могу судить, доктор Левин реалист, — возразил я. И вспомнил лицо Джины на фоне больничных простыней. Пластмассовые трубки, отдаленное позвякивание металла и стекла. Тонкая бледная рука пожимает мою. И пугающее спокойствие...Я сказал:— Уже одно то, что она так хорошо переносит больницу, — добрый знак, Мелисса. Она поняла, что может находиться вне дома без каких бы то ни было неприятных ощущений. Как ни жутко это звучит, но вся эта история может в итоге способствовать ее излечению. Разумеется, я не хочу этим сказать, что она не травмирована или что все легко пройдет.— Наверно, вы правы. — Она произнесла это так тихо, что я едва услышал ее за шумом водопада. — Есть еще столько всего, что мне до сих пор не понятно, почему это случилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69