— Не похоже, чтобы он испытывал большую благодарность.— Да. — Он крепче сжал баранку. — Выветриваются даже горы.Немного погодя он продолжал:— Когда я первый раз позвонил ему — позондировать почву относительно Макклоски и миссии, — он был холоден, но вежлив. Принимая во внимание историю с Фриском, на лучшее рассчитывать я и не могу. А сегодня это был любительский спектакль — он играл его из-за того занудного засранца, в паре с которым работает.— Мы и они, — сказал я.Он не ответил. Я пожалел, что напомнил об этом. Чтобы разрядить напряженность, я переменил тему.— Клевые у тебя визитки. Когда успел обзавестись?— Пару дней назад — моментальная печать на Ла-Сьенега, при выезде на шоссе. Купил коробку — пятьсот штук — по оптовой цене. Вот и толкуй о разумных капиталовложениях.— Дай-ка посмотреть.— Зачем это?— Сувенир на память — не исключено, что она станет коллекционной вещью.Он скорчил гримасу, полез в карман пиджака и извлек одну карточку.Я взял ее, щелкнул тонкой, упругой бумагой и сказал:— Класс.— Мне нравится веленевая бумага, — откликнулся Майло. — Годится вместо зубочистки.— Или вместо книжной закладки.— Я знаю кое-что даже более конструктивное. Из них можно строить домики. А потом дуть на них и ломать. 32 У дома в Сассекс-Ноул он затормозил рядом с «севилем».— Что у тебя дальше по программе?— Сон, плотный завтрак, потом — финансовые подонки. — Майло поставил «порше» на нейтралку и газанул.— А что насчет Макклоски?— Не собираюсь идти на похороны.Он опять газанул. Побарабанил по баранке.Я спросил:— Какие соображения насчет того, кто и за что его убил?— Ты все их слышал, когда мы были в миссии.— Ладно, — сказал я.— Ладно. — Он уехал. * * * Мой дом показался мне миниатюрным и приветливым. Таймер отключил освещение пруда, и в темноте нельзя было увидеть, как поживает моя икра. Я взобрался наверх, проспал десять часов и проснулся в понедельник, думая о Джине Рэмп и Джоэле Макклоски, которые вновь оказались связанными друг с другом болью и ужасом.Была ли связь между водохранилищем и тем, что случилось в грязном закоулке, или же Макклоски просто настигла судьба, уготованная всем человеческим отбросам?Убийство с использованием автомобиля. Я невольно стал думать о Ноэле Друкере. Он имел доступ к большому числу машин и достаточно свободного времени — «Кружка» была закрыта на неопределенный срок. Были ли его чувства к Мелиссе достаточно сильны, чтобы настолько сбить с прямой дорожки? И если да, то чья была инициатива — его или Мелиссы?А Мелисса? Мне делалось дурно при мысли, что она может быть вовсе не той беззащитной сиротой, портрет которой Майло изобразил перед детективами. Но ведь я сам видел, каков ее нрав в действии. Сам наблюдал, как она трансформировала свое горе в мстительные фантазии, направленные против Энгера и Дауса.Я вспомнил картину: она и Ноэль лежат обнявшись на ее кровати. Что, если план сведения счетов с Макклоски родился у них в один из таких моментов?Я переключился на другой канал.Рэмп. Если он не был виновен в исчезновении Джины, то, может быть, отомстил за него.У него была масса причин ненавидеть Макклоски. Сидел ли он сам за рулем машины смерти или кого-то нанял? Такая идеальная справедливость должна была бы ему импонировать.Тодд Никвист отлично подошел бы для этого дела — кому придет в голову связать серфингиста, подвизающегося на западе, со смертью сумасшедшего бродяги в центре города?А может, эту машину вел Ноэль, но по поручению Рэмпа, а не Мелиссы.Или это не был ни один из них.Я сел на край кровати.Перед глазами всплыл образ.Шрамы, покрывающие лицо Джины.Я подумал о той тюрьме, в которую отправил ее Макклоски на пожизненный срок.Зачем я трачу время, ломая голову над причиной его смерти? Его жизнь была классическим образцом гнусности. Кто будет жалеть о нем, кроме отца Эндруса? Да и чувства священника, по всей вероятности, вытекают скорее из теологической абстракции, чем из человеческой привязанности.Майло был прав, отмахнувшись от всего этого.А я тут играю в умственные игры, вместо того чтобы делать что-то полезное.Я встал, потянулся и вслух произнес:— Туда ему и дорога.Потом, одевшись в брюки цвета хаки, рубашку с галстуком и легкий твидовый пиджак, я поехал в Западный Голливуд. * * * Адрес на Хиллдейл-авеню, который мне дала сестра Кэти Мориарти, находился между бульварами Санта-Моника и Сансет. Дом оказался непривлекательного вида коробкой цвета старых газет, которая почти по самую крышу пряталась за неухоженной, разросшейся миртовой изгородью. Плоская крыша была выложена выкрашенной в черный цвет испанской черепицей. Краска была тускло-черная; похоже, что работу делал дилетант — кое-где из-под черного проглядывала терракота, оттенок которой напоминал плохо прокрашенный коричневый ботинок.Миртовая изгородь кончалась у короткой, приходящей в негодность подъездной дорожки — было видно, как асфальт борется с сорной травой на том небольшом, меньше метра, участке, который оставил незанятым старый желтый «олдсмобиль», весь закапанный птичьим пометом. Я припарковался на противоположной стороне улицы и пересек сухую, подстриженную лужайку, спекшуюся тверже асфальта. Ко входной двери вели три цементные ступени. Три металлические таблички с черными буквами адресов были прибиты слева от серой деревянной двери. Ручка дверного звонка была заклеена куском скотча, потемневшего в тон общей цветовой гамме дома. Каталожная карточка с написанным на ней красной шариковой ручкой словом «СТУЧИТЕ» была подсунута под рамку звонка. Я сделал так, как было сказано, и был вознагражден много секунд спустя звуками сонного мужского голоса, который произнес:— Сейчас иду!Потом из-за серой двери послышалось:— Да?— Меня зовут Алекс Делавэр, и я ищу Кэти Мориарти.— А в чем дело?Я подумал о предложенных Майло легендах, почувствовал отсутствие всякого желания воспользоваться ими и решил остановиться на том, что формально являлось правдой.— Ее родственники давно не имеют о ней известий.— Родственники?— Сестра и муж сестры. Мистер и миссис Роббинс. Живут в Пасадене.Дверь открылась. Молодой человек с зажатым в правой руке пучком кистей окинул меня взглядом, в котором не было ни удивления, ни подозрительности. Это был просто взгляд художника, оценивающий перспективу.На вид ему еще не было тридцати, он был высок, крепкого сложения; его темные волосы были зачесаны назад и связаны в «лошадиный хвост» около тридцати сантиметров длиной, который свисал на его левую ключицу. У него было крупное лицо с несколько расплывчатыми чертами, низкий плоский лоб и выступающие надбровные дуги. Он был похож на обезьяну — скорее гориллу, чем шимпанзе; это впечатление еще больше усиливалось от черных, сросшихся над переносицей бровей и черной щетины, которая покрывала его щеки, шею и сливалась с волосами, росшими на груди. На нем была черная синтетическая майка с помидорно-красной эмблемой компании, производящей скейтборды, мешковатые, цветастые в оранжево-зеленых тонах шорты до колен и резиновые пляжные сандалии. Его руки до локтей были покрыты темными курчавыми волосами. Дальше кожа была безволосая, белая, и под ней угадывались мышцы, которые можно было бы легко накачать, но сейчас они выглядели дряблыми, нетренированными. Высохший мазок небесно-голубой краски украшал один бицепс.— Извините за беспокойство, — сказал я.Он взглянул на свои кисти, потом опять на меня.Я вынул свой бумажник, нашел там взятую накануне у Майло визитку и подал ему.Он внимательно изучил ее, улыбнулся, так же внимательно посмотрел на меня и вернул визитку.— Мне кажется, вы говорили, что вас зовут Дела... как-то так.— Стерджис возглавляет дело. Я работаю с ним.— Оперативник, — усмехнулся он. — Но не похожи — во всяком случае, на тех, которых показывают по ТВ. Но в этом, наверно, как раз и состоит весь смысл, а? Очень неразговорчивый.Я улыбнулся.Он еще немного поизучал меня.— Адвокат, — сказал он наконец. — Со стороны защиты, не обвинения — или, может быть, какой-то профессор. Вот так я вас себе представляю, Марлоу Здесь и далее Скидмор называет д-ра Делавэра по имени известного литературного героя — частного сыщика Филиппа Марлоу.

.— Вы работаете в кино? — спросил я.— Нет. — Он засмеялся и прикоснулся кистью к губам. Опустив ее, продолжал: — Хотя, наверное, да. Вообще-то я писатель. — Он опять засмеялся. — Как и все в этом городе, верно? Но не сценарист — упаси Боже от сценариев.Его смех стал тоном выше и длился дольше.— А вам приходилось писать сценарии?— Нет, не приходилось.— Ничего, у вас все еще впереди. Здесь у всех есть какой-нибудь потрясающий сценарий — кроме меня. То, чем я зарабатываю на жизнь, называется графикой. Пульверизаторный фотореализм, чтобы продавать товары. То, что я делаю для забавы, называется искусством. Неряшливая свобода. — Он помахал кистями. — А то, что я делаю, чтобы оставаться в здравом уме, называется писательством — короткие рассказы, постмодернистские эссе. Парочка была опубликована в «Ридерс» и «Уикли». Навеянная настроением городская беллетристика — о том, какие чувства пробуждают в людях музыка, деньги и вся лос-анджелесская жизнь. О том, какие неожиданные стороны Лос-Анджелес высвечивает в людях.— Как интересно, — сказал я, но это прозвучало не вполне убедительно.— Ну да, — весело парировал он, — как будто вам не один черт. Вы ведь просто хотите сделать свое дело и поскорее вернуться домой, верно?— Человеку нельзя без хобби.— Да-да, — согласился он, переложил кисти в левую руку, правую протянул мне и представился: — Ричард Скидмор.Мы обменялись рукопожатием, он отступил назад и пригласил:— Проходите.Изнутри дом оказался типичным сооружением довоенной постройки. Тесные, темные комнаты, где пахло растворимым кофе, готовой пищей, марихуаной и скипидаром. Стены с рельефной отделкой, закругленные арки, жестяные настенные светильники, ни в одном из которых не было лампочек. Кирпичная полка над камином, набитым брикетами «Престо», с которых еще не были сняты обертки. Купленная по случаю мебель, в том числе несколько предметов садовой мебели из пластмассы и алюминиевых трубок, была беспорядочно расставлена на истертых деревянных полах. Искусство и все его спутники — причудливой формы холсты в разных стадиях готовности, баночки и тюбики краски, отмокающие в кувшинчиках кисти — были повсюду, за исключением стен. Заляпанный красками мольберт стоял посреди гостиной в окружении куч скомканной бумаги, сломанных карандашей и огрызков угля. Чертежный стол и стул с регулируемым сиденьем располагались там, где, судя по всему, должен был находиться стол обеденный. Там же стоял компрессор с подсоединенным к нему пульверизатором для распыления красок.На стенах не было никаких украшений, если не считать единственного листа чертежной бумаги, пришпиленного над каминной полкой. В центре каллиграфическими буквами на нем было написано:День Саранчи,Сумерки Червей,Ночь Живого Ужаса.— Мой роман, — сказал Скидмор, — это одновременно и название, и начальная строка Остальное состоится, когда опять наступит фаза усидчивости — у меня с этим всегда были проблемы.Я спросил:— С Кэти Мориарти вы познакомились благодаря вашему писательству?— Работа, дело прежде всего, а, Марлоу? Сколько же вам платит ваш босс за такую добросовестность?— Это зависит от характера дела.— Отлично, — усмехнулся он. — Уклончивый ответ. Знаете, то, что вы вот так просто зашли, действительно здорово. Именно поэтому я и люблю просыпаться утром в Лос-Анджелесе. Никогда не знаешь заранее, какой еще южнокалифорнийский типаж постучится в дверь.Еще один оценивающий взгляд. Я начал чувствовать себя натюрмортом.— Пожалуй, я вас использую в своей следующей вещи, — сказал он, проводя в воздухе воображаемую линию. — "Частный сыщик: вещи, которые видит он, — вещи, которые видят его". Он собрал с шезлонга лежавшие там несколько холстов, покрытых абстрактными кляксами, и бесцеремонно бросил их на пол.— Садитесь.Я опустился в шезлонг, а он уселся на деревянную табуретку, стоявшую точно напротив меня.— Это здорово, — повторил он. — Спасибо, что заглянули.— Кэти Мориарти живет здесь?— Ее квартира позади дома. Гаражная пристройка.— А кто домовладелец?— Я, — с гордостью произнес он. — Дом достался мне по наследству от деда. Он был гомик — вот почему дом в Городе Мальчиков. Вышел из уединения через двадцать лет после смерти бабушки, и я был единственным родственником, который от него не отвернулся. Так что, когда он умер, все досталось мне — дом, то, что называется машиной, сотня акций Ай-би-эм. Искусство сделки, верно?— Миссис Роббинс говорит, что не видела Кэти больше месяца. Когда вы видели ее в последний раз?— Странно, — сказал он.— Что именно?— Что ее сестра наняла кого-то искать ее. Они с ней не ладили — по крайней мере, с точки зрения Кэти.— Почему же?— Столкновение культур, без сомнения. Кэти называла сестру пасаденской занудой. Из тех, которые говорят «мочеиспускание» и «дефекация».— В противоположность самой Кэти.— Именно.Я снова спросил его, когда он ее видел последний раз.Он ответил:— Тогда же, когда и миссис Зануда, — около месяца назад.— Когда в последний раз она платила за квартиру?— Квартира ей стоит сотню в месяц — смешно, правда? Я как-то не смог полностью войти в роль домовладельца.— Когда в последний раз Кэти платила эту сотню?— В самом начале.— В самом начале чего?— Нашего знакомства. Она была просто счастлива, что нашла такое дешевое жилье, ведь в квартплату входит и стоимость всех удобств, потому что все счетчики остались общими, и не хотелось затевать возню с переделкой, так что Кэти решила сразу заплатить за десять месяцев. Таким образом, у нее за квартиру заплачено по декабрь включительно.— Десять месяцев. Она живет здесь с февраля?— Да, наверное, так. Это было сразу после новогодних праздников. В гаражных апартаментах я устроил вечеринку — для художников, писателей, великих правщиков. Когда потом убирался, то решил одну квартиру сдать, а другую использовать как кладовку, чтобы не было искушения закатить еще один праздник на следующий год и выслушивать весь этот бред.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69