Что благодарна мне за то, что я заставила ее лечиться, но что теперь она должна повзрослеть и сама о себе позаботиться. Я не стала спорить, боялась, как бы не сказать или не сделать чего-нибудь такого, что... все поломает.Она помяла руки. Откинула волосы.Я спросил:— Мелисса, а не чувствуешь ли ты себя немного обойденной? В том, что касается лечения?— Нет, совсем нет. Конечно, я хотела бы знать больше — особенно из-за интереса к психологии. Но не это для меня важно. Если для эффективного лечения нужно именно это — вся эта скрытность, — то и на здоровье. Даже если нынешнее состояние — предел, все равно это большой прогресс.— Ты сомневаешься, пойдет ли этот прогресс дальше?— Не знаю, — сказала она. — Если наблюдать изо дня в день, то дело продвигается ужасно медленно. — Она усмехнулась. — Видите, доктор Делавэр, я совсем не терпеливая.— Значит, хотя твоя мама проделала большой путь, ты не убеждена, что этого продвижения будет достаточно, чтобы ты могла безболезненно для нее уехать?— Вот именно.— И ты испытываешь досаду и разочарование — тебе хочется больше узнать о мамином прогнозе, но ты не можешь, потому что доктор Урсула так с тобой обращается.— Точнее не скажешь.— А что доктор Лео Гэбни? Может, тебе было бы приятнее поговорить с ним?— Нет, — сказала она, — его я совсем не знаю. Как я уже говорила, он появлялся только в самом начале и был похож на настоящего ученого — ходит очень быстро, все записывает, отдает распоряжения жене. У них в семье он — босс.Выдав это проницательное замечание, она улыбнулась. Я сказал:— Хотя твоя мать говорит, что хочет, чтобы ты поехала в Гарвард, ты не уверена, что с ней будет все в порядке после твоего отъезда. И чувствуешь, что тебе не у кого будет об этом спросить.Она потрясла головой и слабо улыбнулась.— Вот положение. Довольно глупо, правда?— Ничуть не глупо.— Вот и опять, — сказала она — Опять вы мне говорите, что я в норме.Мы оба улыбнулись.Я спросил:— У вас там есть кто-нибудь еще, кто мог бы опекать твою маму?— Прислуга. И еще Дон, наверно. Дон — это ее муж. Подбросив мне этот «самородок», она посмотрела на меня как ни в чем не бывало.Но я не мог скрыть своего удивления.— Когда же она вышла замуж?— Всего несколько месяцев назад.Руки принялись месить.— Несколько месяцев, — повторил я.Она поерзала и сказала:— Шесть.Наступило молчание.Я спросил:— Не хочешь рассказать мне об этом?Ее вид говорил о том, что не хочет. Но она сказала:— Его зовут Дон Рэмп. Он раньше был актером — ничего выдающегося, просто исполнитель мелких ролей. Играл: ковбоев, солдат — в таком плане. Теперь он содержит ресторан. Не в Сан-Лабе, а в Пасадене, потому что в Сан-Лабе не разрешается торговать спиртным, а у него подают всевозможные сорта пива и эля. Это его специальность. Импортное пиво. И неплохое мясо. «Кружка и клинок» — так называется его заведение. Там у него повсюду доспехи и мечи. Как в старой Англии. Немного вроде бы глупо, но для Сан-Лабрадора это экзотика.— Каким образом они познакомились?— Вы имеете в виду, потому что мама не выходит из дома?— Да.Руки начали месить быстрее.— Это была моя... Я их познакомила. Была в «Кружке» с друзьями — что-то вроде школьного мероприятия для старшеклассников. Дон был там, он приветствовал посетителей, а когда узнал, кто я такая, то подсел ко мне и сказал, что был когда-то знаком с мамой. Много лет назад. Когда она работала на студии. У них обоих был там в это время контракт. Ну, он начал меня расспрашивать — как она да что. Потом стал без конца говорить, какой чудесный она была человек, такая красивая и талантливая. Сказал мне, что я тоже красивая. — Она фыркнула.— А ты себя красивой не считаешь?— Ну что вы, доктор Делавэр! Как бы там ни было, он показался мне приятным, и это был первый встреченный мной человек, который действительно раньше знал маму, когда она работала в Голливуде. Я имею в виду, что среди тех, кто поселяется в Сан-Лабрадоре, обычно не бывает людей, связанных с миром увеселений и зрелищ. По крайней мерю, никто в этом не признается. Однажды другой актер, настоящая кинозвезда — Бретт Раймонд, хотел сюда переехать, купить какой-нибудь старый дом, снести его и построить новый — так пошли все эти разговоры о том, что его деньги грязные, потому что кино — это еврейский бизнес, а еврейские деньги — это грязные деньги; что сам Бретт Раймонд в действительности еврей, только скрывает это — я даже не знаю, правда это или нет. Так или иначе, они — местные власти — до того замучили его допросами, ограничениями и всякими придирками, что он передумал я переехал в Беверли-Хиллз. И люди говорили: вот и хорошо, там ему и место. Так что вы понимаете теперь, почему мне не приходилось часто видеть людей из кино, и когда Дон стал говорить о прежних временах, то мне это показалось потрясающим. Словно я нашла связующее звено между настоящим и прошлым.Я заметил:— Но от этого до женитьбы как-то вроде далековато.Она мрачно усмехнулась.— Я пригласила его к нам — хотела сделать маме сюрприз. Это было еще до того, как она начала лечиться, и я хваталась за все подряд, чтобы сдвинуть ее с мертвой точки. Заставить общаться. И когда он приехал, у него в руках было три дюжины красных роз и большая бутылка шампанского. Мне бы тогда и сообразить, что он строит планы. Не зря же были розы и шампанское. Одно к одному. Он стал бывать у нас чаще. Во второй половине дня, до открытия «Кружки». Приносил ей бифштексы, и цветы, и уж не знаю что еще. Эти визиты стали регулярными, и я, наверно, к ним просто привыкла. И вот, полгода назад, примерно в то время, когда она стала постепенно выходить за ворота, они объявили, что собираются пожениться. Вот так просто. Привезли судью, и все свершилось, прямо в доме.— Значит, он встречался с ней, когда ты пыталась уговорить ее лечиться?— Да.— И как он к этому отнесся? А к самому лечению?— Не знаю, — сказала она. — Я его не спрашивала.— Но воспрепятствовать он не пытался?— Нет. Дон не боец.— Кто же он?— Очаровашка. Всем он нравится, — сказала она с неприязнью в голосе.— А ты как к нему относишься?Она сердито взглянула на меня, отвела со лба волосы.— Как отношусь? Он мне не мешает.— Он тебе кажется неискренним?— Он мне кажется... пустым. Голливуд чистой воды.Это было сказано с той же предубежденностью, которая только что осуждалась. Она поняла это и сказала:— Я знаю, это звучит очень уж по-санлабрадорски, но, чтобы понять, что я имею в виду, надо его видеть. Зимой у него загар, он живет теннисом и лыжами и всегда улыбается, даже когда улыбаться нечему. Отец был человеком большой глубины. Мама заслуживает лучшего. Если бы я знала, как далеко все зайдет, никогда бы не начинала.— У него есть свои дети?— Нет. Он не был женат. До сих пор. То, как она подчеркнула «до сих пор», заставило меня спросить:— Тебя тревожит, что он мог жениться на твоей маме ради денег?— Эта мысль приходила мне в голову — Дон не то чтобы бедняк, но он не в мамином классе.Она махнула рукой, и жест вышел таким неровным и неуклюжим, что я невольно это отметил про себя.Я спросил:— Среди причин твоего конфликта по поводу Гарварда нет ли опасения, что мама нуждается в защите от него?— Нет, просто я не считаю, что он сможет о ней позаботиться. Я все еще не могу взять в толк, почему она вышла за него замуж.— А те, кто служат в доме? Можно на них рассчитывать в этом плане?— Они славные люди, — сказала она, — но этого будет недостаточно.— А что Джейкоб Датчи?— Джейкоб, — произнесла она дрогнувшим голосом. — Джейкоб... умер.— Прости, я не знал.— Только в прошлом году, — сказала она. — У него оказалось какое-то раковое заболевание, он сгорел очень быстро. Он покинул наш дом сразу после того, как ему поставили диагноз, и переехал в заведение типа санатория. Но не сказал нам, где это находится. Не хотел, чтобы кто-то видел его больным. После того как... оттуда позвонили маме и сказали, что он... Не было даже похорон, просто кремация. Мне было очень больно — из-за того, что нельзя было ему помочь. Но мама сказала, что мы помогли уже тем, что дали ему устроить все так, как он сам хотел.Еще слезы. Еще салфетки.Я сказал:— Я помню его как человека с сильной волей.Она наклонила голову.— По крайней мере, ему не пришлось долго мучиться.Я подождал, не скажет ли она еще чего-нибудь. Но она молчала, и я сказал:— Так много всего с тобой произошло, столько на тебя свалилось. Неудивительно, что тебе трудно разобраться, как надо поступить.— О, доктор Делавэр! — воскликнула она и встала, подошла ко мне и обняла меня за шею. Собираясь сюда, она подушилась. Какой-то сильный цветочный аромат и слишком «старый» для нее. Такой подошел бы какой-нибудь незамужней тетушке. Я подумал о том, что она самостоятельно прокладывает себе дорогу в жизни. Путем проб и ошибок.Меня охватило острое чувство жалости. Она крепко вцепилась в меня, и ее слезы капали мне на куртку.Я бормотал какие-то слова утешения, казавшиеся не более осязаемыми, чем этот золотистый свет. Когда она перестала плакать на целую минуту, я легонько отстранился.Она быстро отодвинулась, села на прежнее место с пристыженным видом. Принялась мять руки.Я сказал:— Ничего, Мелисса. Ты не обязана всегда быть сильной.Рефлекс психотерапевта. Утешай, поддакивай.Сказано именно то, что нужно. Но в данном случае соответствует ли это истине?Она начала ходить взад и вперед по комнате.— Не могу поверить, что я так раскисла. Это так неприятно... В моих планах этот визит должен был произойти по-деловому. Как консультация, а не как...— Не как лечебная процедура?— Да. Ведь это ради нее. Я правда думала, что со мной все в порядке и я не нуждаюсь в лечении. Я хотела вам показать, что у меня все хорошо.— У тебя и в самом деле все хорошо, Мелисса. Просто сейчас невероятно напряженное для тебя время. Все эти изменения в жизни мамы. Потеря Джейкоба.— Да, — сказала она рассеянно. — Он был славный.Я выждал несколько секунд, потом продолжал:— А теперь еще и эта ситуация с Гарвардом. Надо принять очень важное решение. Было бы глупо не относиться к этому серьезно.Она вздохнула. Я сказал:— Позволь мне задать тебе вот какой вопрос. Если бы все остальное было спокойно, ты бы хотела поехать?— Ну... я знаю, что это большой шанс — мое «золотое яблоко». Но я должна... мне нужно чувствовать, что я поступаю правильно.— Что могло бы тебе помочь это почувствовать?Она покачала головой и взмахнула руками.— Я не знаю. Хотела бы знать.Она посмотрела на меня. Я улыбнулся и показал на кушетку.Она вернулась на свое место.Я спросил:— Что могло бы по-настоящему убедить тебя, что с мамой все будет хорошо?— Ее хорошее самочувствие. То, что она нормальна, как все остальные. Я говорю ужасные вещи, да? Как будто стыжусь ее. Но я не стыжусь. Я просто беспокоюсь за нее.— Ты хочешь быть уверена, что она сама сможет о себе позаботиться?— В том-то все и дело. Она может. У себя в комнате. Там ее территория. Только вот окружающий мир... Теперь, когда она выходит, пытается изменить свою жизнь... это страшно.— Конечно, страшно.Молчание.Я сказал:— Наверно, я буду зря сотрясать воздух, если стану напоминать тебе, что ты не можешь до бесконечности брать на себя ответственность за мать. Быть матерью для своей родительницы. Что это будет только мешать твоей собственной жизни, а ей ничего хорошего не принесет.— Да, я знаю. Именно это он... конечно, это так и есть.— Кто-то еще говорил тебе то же самое?Она закусила губу.— Только Ноэль. Ноэль Друкер. Это мой друг. Но не в том смысле... Просто мальчик, с которым я дружу. То есть я ему нравлюсь больше, чем просто как друг, но сама не уверена, как к нему отношусь. Я его уважаю. Он необычайно хороший человек.— Сколько ему лет?— Он на год меня старше. Его приняли в Гарвард в прошлом году, но он пока взял отпуск, чтобы работать и подкопить денег. У них нет денег — в семье только он и мать. Он работает всю жизнь и очень взрослый для своих лет. Но когда он начинает говорить и о моей маме, мне просто хочется сказать ему, чтобы он... замолчал.— Ты когда-нибудь давала ему это понять?— Нет. Он очень чувствительный. Я не хочу обижать его. И знаю, что он так говорит из добрых побуждений, — он думает обо мне.— Уф, — сказал я, с шумом выдыхая воздух. — Ты печешься о массе людей.— Наверно. — Она улыбнулась.— А кто печется о Мелиссе?— Я сама могу позаботиться о себе. — Сказано с вызовом, который вернул меня на девять лет назад.— Знаю, что можешь, Мелисса. Но даже те, кто заботятся о других, иногда нуждаются в том, чтобы кто-то и о них позаботился.— Ноэль пытается проявить заботу обо мне, но я ему не разрешаю. Ужасно, правда? Для него это такое разочарование. Но я должна все делать по-своему. И он просто не понимает, как все обстоит с мамой. Никто не понимает.— Ноэль и твоя мама ладят между собой?— Ладят — в том немногом, где им приходится иметь дело друг с другом. Она считает, что он славный мальчик. Он такой и есть. Все так думают. Если бы вы были с ним знакомы, то поняли бы почему. И он в принципе к ней хорошо относится. Но говорит, что я приношу ей больше вреда, чем пользы своей опекой. Что она выздоровеет, как только ничего другого ей не останется, — как будто это от нее зависит.Мелисса встала и опять стала ходить по комнате. Она позволяла своим рукам опускаться на предметы, трогать их, исследовать. Делала вид, что вдруг заинтересовалась картинами на стенах.Я спросил:— Как мне лучше всего помочь тебе, Мелисса?Она повернулась на одной ноге и посмотрела мне в лицо.— Я думала, что вы, может быть, согласитесь поговорить с мамой. И сказать мне, что вы думаете.— Ты хочешь, чтобы я оценил ее состояние? И высказал профессиональное мнение относительно того, действительно ли она сможет нормально пережить твой отъезд в Гарвард?Она покусала губу, дотронулась до одной из сережек, откинула волосы.— Я доверяю вашему суждению, доктор Делавэр. То, что вы для меня сделали, как помогли мне измениться, — было похоже на... волшебство. Если вы скажете, что я могу спокойно ее оставить, я так и сделаю. Так и сделаю.Много лет назад я сам смотрел на нее как на волшебницу. Но сейчас говорить ей об этом было нельзя, она бы только испугалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69