А мы подтвердим по своим каналам. Так что за это не волнуйтесь, — усмехнулся лидер. — Сегодня вас переправят в деревню Лагуан, где находится наш лагерь, там вы и будете ждать. Мы будем давать вам возможность время от времени связываться со своими, чтобы не думали, что мы вас тут замучили до смерти. — В его глазах опять появились горечь и озлобленность. — А то ведь нас всем представляют как бессердечных варваров, убивающих всех вокруг без причины… Никто не хочет понять, что мы просто боремся за чистоту нашей земли, за обладание ею, за то, чтобы наши дети дышали чистым воздухом, а не пылью с медных рудников, батрача на иностранцев за гроши. Да что там, разве вам это понять… — Он махнул рукой, резко повернулся и пошел к выходу. — Подготовьте все для переброски наших… эээ… гостей в Лагуан. Мы все тоже снимемся отсюда, оставим только пару ребят для связи, — бросил он не оборачиваясь.
После того как все собрались, Данилу заставили под надзором связаться с его штабом и передать, что они будут находиться в одном из лагерей сепаратистов, ожидая возвращения посланцев с переговоров. Место, где они находятся, называть было запрещено, только договорились о следующем выходе на связь. Эрика вела себя спокойно, хотя было видно, что ей жарко и что она устала, но она старалась это никому не показывать. Тони время от времени выражал свое мнение на все происходящее немногословными, но красноречивыми матерными фразами. Данила нервничал больше всех, так как чувствовал себя ответственным за своих людей и еще не до конца понимал, насколько можно верить обещаниям повстанцев отпустить их после того, как их люди вернутся с переговоров. А что, если переговоры закончатся не так, как они ожидали, что, если им не пойдут на уступки, что тогда? Что тогда станется с миролюбивым настроем повстанцев по отношению к их «гостям»? И что станет с Рабдиной, если с ним, Данилой, что-нибудь случится? Он не мог дать ответы на эти вопросы, поэтому оставалось только надеяться на лучший исход.
Глава 5
Ночью этого же дня они были уже в Лагуане. Путь туда была очень тяжелым, так как недавние тропические ливни размыли дороги, и открытый грузовик, в который они плотно набились, пришлось оставить где-то посередине дороги, а дальше идти пешком. Когда они наконец добрались до места назначения, то были выжаты, как лимон, грязные, потные, голодные. Но, как оказалось, никто не собирался их кормить в этот вечер, так как все почти сразу же уснули, закрыв их в бараке и оставив охрану перед входом. Усталость была сильнее голода, и они тоже уснули почти мгновенно, как только почувствовали под собой ворох банановых листьев. Всю ночь их кто-то кусал, и все трое беспрестанно ворочались и чертыхались.
Наутро их разбудила одна из местных женщин, видимо жена одного из сепаратистов. Она принесла им немного запеченного сладкого картофеля и различных листьев, которые употреблялись в качестве съедобной зелени. На лбу у нее была татуировка в виде двух полосок, это означало, что она являлась старшей дочерью в семье. Волосы ее были коротко острижены и повязаны цветастым платком по типу банданы.
— Это ваша еда, вода стоит там, в углу, в баллоне, это дождевая вода, ее можно пить. — Она поставила перед ними еду, завернутую в банановые листья, и молча вышла.
Тони, Данила и Эрика набросились на картофель, но его оказалось совсем мало на троих голодных взрослых, и пришлось запихивать в себя и тушеные листья, хотя вкус у них был достаточно отвратительный.
— А ведь они этим питаются всю жизнь, — заметила наконец Эрика, запивая «завтрак» теплой мутноватой водой.
— Да уж, они делятся с нами тем, что есть, но, боюсь, нашим желудкам понадобится время, чтобы привыкнуть к такой пище, — сказал Данила, ощущая, как, словно в ответ на его слова, желудок предупредительно заурчал. — Как вы вообще, ребята? — обратился он к Тони и Эрике, но смотрел при этом только на Эрику. Вид у нее был неважнецкий. Под глазами синяки, волосы спутались и были полны разных колючек и сухой травы. Несмотря на это, она держалась молодцом, как будто оказывалась в таких ситуациях не раз и ей было не привыкать к подобным условиям.
— Могло бы быть и лучше, — процедил Тони, выковыривая тростинкой из зубов грубоватые жилки съеденных листьев. — Надеюсь, эти их дипломаты чертовы скоро вернутся.
Эрика разглядывала свои ступни, которые она натерла во время вчерашнего перехода.
— Я, пожалуй, лучше без обуви пока похожу, — сказала она, промывая их водой. — А то мои раны совсем нагноятся.
— Ну конечно, чтобы тебя какая-нибудь тварь укусила? — запротестовал Данила. — Лучше приложи к ним кусок бананового листа и надень сверху носки и ботинки. Так будет безопаснее.
— Черт, меня комары искусали, живого места нет! — ругался Тони, расчесывая бесчисленные укусы.
— Не только тебя, — пробормотал Данила, у которого тоже зудело все тело. — Эрика, давай я тебе помогу распутать волосы, они полны колючек.
— Думаю, что мне придется их отстричь, когда вернемся, за пару дней здесь они запутаются окончательно, вряд ли можно будет их привести в нормальный вид. — Эрика с грустью провела по волосам рукой, ощупывая, что в них набралось.
— Да еще и вшей наверняка подхватим здесь, и блох, и чесотку. — У Тони голова была полна мрачных прогнозов. Хоть он и достаточно давно жил на этом острове, но никогда не попадал в условия, в которых жили местные жители. Таким, как он, иностранцам обеспечивались самые лучшие условия жизни, которые только можно было позволить в Бугенвиле. Даже после начала войны он жил неплохо, так как спрос на его полеты не падал, и это давало ему вполне приличный заработок. Продукты привозили его друзья, так что он не слишком страдал от отсутствия комфорта. Здесь же все было, по его мнению, настолько ужасным, что радоваться было абсолютно нечему, особенно учитывая тот факт, что пробудут они здесь еще неизвестно сколько. — Твои «пара дней», Эрика, звучат чертовски неправдоподобно!
— Если мы будем только об этом и думать, то можно сразу записываться в очередь в психушку, — сказала Эрика. Она чувствовала себя препротивнейше, ее тошнило от этой еды, отчаянно хотелось искупаться, ноги ныли и болели в тех местах, где она их натерла, но ей казалось, что они все в одной лодке, поэтому не имеют права расслабляться, чтобы не упасть духом окончательно.
— А может, нам попытаться бежать отсюда, пока ноги целы? — вдруг предложил Тони на полном серьезе.
— Да ты с ума сошел? — Данила не верил своим ушам. — Мы же в горах, куда ты пойдешь? Даже если ты имеешь представление, куда двигаться, первые же повстанцы, на которых мы наткнемся, пристрелят нас немедленно, учитывая цвет нашей кожи. Мы же для них все на одно лицо, думаешь, будут разбираться?
— Не говоря уж о том, сколько там змей и прочей живности, брр, — добавила Эрика, брезгливо передергивая плечами.
— Вы как хотите, а я, если еще пару дней ничего не решится, уматываю отсюда, по мне, так это лучше, чем ждать, пока тебя пристрелят во сне за чьи-то ошибки. — Тони пнул какой-то тюк, находившийся в комнате, злясь от собственного бессилия.
Послышались голоса, и дверь в их барак приоткрылась, давая пройти высокому плечистому человеку, обвешанному патронами и с огромным ножом на боку, тем самым, которые использовали местные жители для покоса травы, отточки стрел, раздела свиней — для всего, где нужен был острый предмет. Кроме всего этого он еще служил и оружием.
Высокий рост не был характерен для местных жителей, и вошедший выглядел довольно внушительно на фоне остальных. Борода его имела вид довольно опрятный, да и одежда выглядела куда лучше, чем у других повстанцев. Глаза, круглые, выразительные, разглядывали гостей очень внимательно, словно читая их мысли.
— Приветствую наших гостей. Меня зовут Огуа, я возглавляю группу людей в этом лагере. Вам уже объяснили, зачем вы здесь, так? — говорил он отрывисто, на прекрасном английском, что выдавало в нем образованного человека. Да и выражение лица его говорило том, что Огуа не простой повстанец, тупо следующий чьей-то указке. — Вы не пленники, вы наши гости. Можете выходить из барака, ходить по территории лагеря, но за вами все время наблюдают, так что не делайте глупостей. Еду и воду мы вам будем давать из того, что будет в наших запасах, если что срочно необходимо — спрашивайте Килари, которая заходила к вам утром, она живет в соседней хижине.
— Спасибо. Я — Дэн, это доктор Эрика и наш пилот Тони. — Данила встал, чтобы пожать Огуа руку. Он много слышал про этого отважного и решительного человека, который был одним из самых верных помощников Франсиса Оны, главного лидера восстания за независимость, решившего вернуть землю своему народу. Он, правда, выбрал слишком жестокие и разрушительные методы для достижения этой цели, но можно ли обвинять в агрессии тех, кто не имеет ничего для противостояния, кроме оружия и силы? В душе Данила в чем-то понимал этих людей, хоть никогда и не одобрял войны в целом. Эрика тоже с любопытством разглядывала Огуа, думая о том, как много надо иметь мужества, чтобы, будучи практически отрезанными от всякой цивилизации, выживать в этих условиях и вести за собой целый народ.
— Когда мы в следующий раз сможем связаться с нашим штабом? — спросил Данила.
— Сначала мы сегодня свяжемся с нашими людьми, узнаем обстановку, а потом, в зависимости от того, что мы узнаем, будем решать, что можно передавать вашим.
Как выяснилось позже, дела пока шли нормально, переговоры близились к завершению, и кое-какие соглашения все же были достигнуты, хоть и не в том объеме, на который надеялись сепаратисты.
Целый день пленники провели, бродя по лагерю и рассматривая, чем занимаются люди. Повстанцы жили в этом лагере, видимо, уже давно, тут же были и семьи некоторых из них. Люди селились по десять — двадцать человек в хижинах, женщины собирали коренья и готовили еду, мужчины уходили в горы, исчезая там на несколько дней, и возвращались уставшие и озлобленные. В последние дни перестрелки временно прекратились, так как все с тревожным нетерпением ожидали результатов переговоров. Лица у повстанцев были хмурые, напряженные, на гостей они поглядывали с любопытством, но без агрессии. Все знали, зачем здесь эти люди и откуда они, к тому же госпиталь «Милосердия» был достаточно известен в Бугенвиле.
День прошел сонно и уныло, делать было абсолютно нечего, Данила попытался предложить свою помощь в колке дров, но ему сказали, что у всех здесь есть свои обязанности и что им сказано гостей не трогать. У Эрики ступни не переставали болеть, она заметно хромала на обе ноги, но все же решилась пройтись по лагерю и зайти в хижину к Килари, уж очень интересно ей было с ней поговорить. Килари была женой одного из лидеров восстания и активно участвовала в сопротивлении властям ПНГ. Когда Эрика зашла к ней, она как раз кормила своих детей. Впрочем, процедура эта сводилась к тому, что она выложила на циновку банановые листья с едой, а дети подбегали и запускали туда ладошки. В здешних условиях горячая еда подавалась пару раз в день, а то и один, а потому уговаривать детей покушать не приходилось. Все остальное время они питались тем, что росло на деревьях.
— Привет, Килари, можно мне войти?
— Заходи. — На лице у Килари не отразилось ни одной эмоции, она лишь мельком взглянула на опухшие ноги своей гостьи.
Эрика осторожно присела на полу хижины. Ей было интересно, как живет эта женщина и ей подобные, вставшие грудью на защиту своей родины, своей земли, своих семей.
— Тяжело тебе, наверное, жить вот так, в лагере, когда вокруг война?
— Не тяжелее, чем жить под гнетом иностранцев, высасывающих кровь из нашей земли. — Лицо по прежнему ничего не выражало.
— Ты думаешь, вы сможете добиться полной независимости? — тихо спросила Эрика. Сама она в это слабо верила.
— У нас нет другого выхода. Тебе действительно это интересно? — вдруг спросила Килари, оторвавшись от самого маленького ребенка, которому еще приходилось помогать доносить еду до рта.
— Действительно. Я бы не была здесь, на этом острове, не лечила бы ваших людей, если бы не испытывала к ним симпатию.
— Симпатию… — задумчиво повторила Килари. — Для тебя это просто симпатия, а для меня — это мой народ. Ты знаешь, что исторически у нас здесь всегда был матриархат? Мы принадлежим клану наших матерей, мы передаем землю нашим дочерям, мужчины наравне с женщинами участвуют во всем — фермерстве, ведении хозяйства, а женщины наравне с мужчинами воюют. У нас культивируется истинное уважение к женщине с детства, не то что в вашей западной культуре. Когда у нас рождается девочка, мы говорим — она укрепит наш клан, когда рождается мальчик, мы говорим — он укрепит клан своей жены. И вот приходят иностранцы, прикрепляют нас сначала к Папуа — Новой Гвинее против нашей воли, хотя мы совершенно не относимся к ним и никогда не относились, даже цвет кожи у нас другой. Потом они высасывают из нашей земли полезные ископаемые, потом разрушают весь наш уклад и культуру, а потом удивляются, почему мы так злы на них? Это моя земля, мои дети, мой клан! Зачем нам нужно это чужое вмешательство под благовидным предлогом? Мы поставим все на свои места, пусть даже ради этого погибнут многие из наших людей. Кто-нибудь спросил нас, как мы хотим развиваться? Нет. Мы для белых — обезьяны, способные лишь на рабский труд. Скажешь, не так?
Эрика молчала. Килари была права — большинство белых именно так и думали.
— А я хочу вернуть мою землю и управлять ею без советчиков.
— Но ведь вам будет трудно без помощи других? И вы не можете изолироваться от цивилизации? — Эрика была потрясена болью Килари, наполняющей ее слова. Она слышала подобное много раз и всегда проникалась сочувствием и уважением к патриотизму бугенвильцев.
— Мы жили без денег и западной администрации много столетий, так почему мы не можем прожить без них теперь? Если только нам не будут мешать, мы прекрасно выживем. — Килари, как все остальные жители острова, была абсолютно уверена в их самодостаточности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38