Когда мать ребенка, которого она вылечила от брюшного тифа, приносила ей со слезами на глазах корзинку с кокосами и сладким картофелем, благодаря за спасенную жизнь своего малыша, когда новорожденный младенец издавал свой первый крик у нее на руках и его мать плакала от счастья, она чувствовала, что с панциря на ее сердце одна за другой сходят чешуйка за чешуйкой, давая доступ для энергии тепла человеческой души. И чем больше ее сердце получало это тепло, тем больше она чувствовала, как меняется ее восприятие окружающего, как жизнь начинает казаться ей совсем другой, полной ярких красок и живых людей. И постепенно пустота, которая образовалось в ней после смерти Макса, начинала заполняться чувствами: радостью и переживаниями, симпатиями и любовью, нежностью и желанием заботиться о других, всеми теми живыми чувствами, которые были так далеки от нее долгое время.
Огромную роль в этом сыграла и ее новая маленькая подруга — Рабдина, привязавшаяся к ней той непосредственной детской привязанностью, которая присуща только чистым душой детям, не признающим никаких барьеров в общении и доверяющим только своим внутренним ощущениям. Эрику забавляла эта смешная девчонка, задающая множество вопросов и по-детски прямодушная в своем любопытстве. Рабдина проводила у нее много вечеров, утоляя свой подсознательный голод по общению с женщинами. Няня ее была больше озабочена хозяйством, и хоть и была очень добра с ней, но не вела с ней никаких задушевных разговоров, доктор Рози была слишком сурова и вообще никогда не играла с Рабдиной ни в какие игры, и поэтому, когда появилась Эрика, такая красивая, с длинными пушистыми волосами, как у куклы Барби, не жалеющая для нее своих безделушек и общающаяся с ней на равных, как со взрослой, для Рабдины стало естественным проводить как можно больше времени рядом с ней, получая то, чего Данила, будучи мужчиной, при всей своей любви не мог ей дать. Рабдина была очаровательным ребенком, и с Эрикой произошло то же, что и с Данилой несколько лет назад: она по настоящему привязалась к ней, полюбив, как родную.
— Эрика, а почему твои глаза иногда такие грустные-грустные? — спросила ее как-то Рабдина.
— Разве, Рабди? Тебе, наверное, показалось!
— Нет, не показалось! Вот и Данила тоже говорит — почему, интересно, наша тетя Эрика такая грустная?
— Он так говорит? И часто вы меня обсуждаете за моей спиной, а, плутовка, признавайся?
— Нет, не часто, — слукавила Рабдина. — И потом, он уже так давно не говорил. Теперь он говорит, что ты очень красивая.
— А раньше была не красивая?
— И раньше красивая! Но когда ты грустная, у тебя глаза становятся такие… такие… жалостливые, что сразу плакать хочется, вот! Не грусти, ладно?
— Обещаю, Рабди, не буду. Только если ты будешь хорошо себя вести и слушать Данилу и няню, согласна?
— Согласна! — Рабдина обхватила своими ручками ее шею, крепко-крепко сжав ее от избытка эмоций. — Я тебя так люблю, Эрика, так люблю, так же, как Данилу!
— О! Это большая честь для меня, Рабди, я ее не заслужила, наверное. И я хочу, чтобы ты знала, что я также сильно люблю тебя, вот!
— Точно так же? — хитро прищурилась Рабдина.
— Ага, точь-в-точь!
— Раз ты любишь меня так же, значит, ты тоже любишь меня, как Данилу?
Эрика попала в ловушку детской логики.
— Ну не знаю, наверное, да. Вы оба очень хорошие.
— Я так ему и передам. — Рабдина соскочила с ее колен и кинулась домой сообщать Даниле новость.
Порой Эрика смотрела на себя в зеркало, и ей казалось, что она видит кого-то другого, даже цвет ее глаз был уже не ярко-зеленый, а больше похож на цвет морской волны. Может, это происходило оттого, что вокруг было столько моря и солнца, а может быть, оттого, что она сама наполнилась внутренним светом.
Обилие моря и солнца насыщало пейзаж острова ярчайшими красками. Остров был изумительно красив. Арава располагалась на берегу океана с прозрачнейшей водой, в котором им, однако, не рекомендовалось купаться из-за соображений безопасности. На острове было смешение различных ландшафтов, можно было увидеть горы, покрытые зелеными тропическими дождевыми лесами, практически непроходимыми для неопытного приезжего, были там также и равнины, покрытые высокой густой травой, и песчаные пляжи с кокосовыми пальмами. Говорили, что подводный мир здесь чуть ли не самый разнообразный в мире, и, если бы не война, здесь можно было бы устроить отличное место для любителей подводного плавания.
Местный народ был очень своеобразным, многие имели хорошее образование, доставшееся в наследство от австралийских колонизаторов. Они не были похожи на большинство новогвинейцев, так как происходили от другой ветви, близкой к жителям Соломоновых островов. Бугенвильцы постоянно указывали на то, что до столицы ПНГ от них целая тысяча километров, а до ближайшего Соломонова острова всего пять. Кроме того, даже цвет кожи у бугенвильцев был как у их близких соседей — выраженно-черный, а не как у основного населения ПНГ — красно-коричневый. Поэтому они не считали себя частью этой страны с самого ее образования. Но толчком к восстанию послужило не это, а то, что медные рудники, открытые и управляемые австралийцами, по мнению обитателей острова, не приносили им никакого дохода (так как весь доход уходил в чужие руки), а только разрушал экологию этой чудесной земли. Они захотели независимости, а правительство не захотело терять доход от рудных копей. По этой причине и шла война на протяжении уже восьми лет, оставляя за собой разрушенные города и тысячи оборвавшихся жизней.
Эрике было жаль этих людей, так как они нравились ей своей открытостью, приветливостью и готовностью помочь, колоритностью, самобытностью и любовью к своей земле и народу. Вдохновение, с которым они рассказывали о своих традициях и достижениях, было очень заразительно. Не раз в знак благодарности они приглашали работников миссии на их местные праздники, которые устраивались хоть и не с таким размахом, как было принято в мирные времена, но все же иногда случались. Это были красочные и ни на что не похожие зрелища, где участники раскрашивали свои лица и тела яркими красками, украшали себя ракушками и перьями, зубами убитых крокодилов и кабанов, шкурами свиней. Женщины надевали на себя юбки из сухой раскрашенной травы, оставляя грудь обнаженной, лишь прикрыв бесчисленными бусами, а мужчины надевали на бедра повязки из шкур свиней. Такого она никогда не видела, даже в музеях, и была впечатлена, как эти люди сохранили свою культуру. При том, что в повседневной жизни они были вполне современными людьми, во время праздников они возвращались к своим корням и очень гордились этим. Она отсылала родителям фотографии, что создавало у тех впечатление, что она живет среди абсолютных дикарей, это смешило ее, потому что сама она считала, что бугенвильцы такие же достойные уважения люди, как и другие народы.
Данила Карелин изначально вызвал у нее лишь уважение, которое укреплялось по мере того, как она наблюдала его в работе, умело справляющегося с миллионом проблем, возникающих в их проекте и в госпитале. Ничего другого, личного, она про него не могла сказать, хотя было трудно не отметить, что сочетание светлых волос и карих глаз вместе с обаятельной улыбкой привлекали женские взгляды. Она старалась не позволять себе сближаться с ним лишь по причине землячества, ее вообще не привлекали в данный момент близкие отношения с кем-либо. Хватит ошибок в жизни, хватит неверных шагов. Она приехала не за романтикой, а работать, тяжело и самоотверженно работать.
Данила, несомненно, обладал неординарным характером и имел особый статус в лагере не только благодаря формальной позиции шефа, но и благодаря своим способностям руководителя. Ей не раз представлялся случай убедиться в этом, но особенно ярко это проявилось во время того периода, когда правительство начало оказывать на них давление из-за того, что их миссия якобы поддерживает сепаратистов и этим самым замедляют подавление восстания. Обстановка вокруг их миссии тогда накалилась до предела, был риск, что их вот-вот выдворят из страны, закрыв и госпиталь, и всю программу.
Они выходили на работу, оставляя в домах упакованные чемоданы, чтобы не тратить время на сборы в случае экстренной депортации. Члены команды продолжали прием раненых и других пациентов из окружающих деревень, но обеспечивать им охраняемый доступ к госпиталю становилось все сложнее, так как возрастал риск того, что по дороге в госпиталь машины с ранеными могли оказаться арестованными или же попросту обстрелянными правительственными войсками. При этом местное население стало обвинять их, что они работают на правительство, служа приманкой для оппозиции.
Ожидалось, что проблему разрешат на более высоком уровне, но решение никак не приходило, а работать становилось все труднее и труднее. И тогда Данила принял решение, которое потом чуть не стоило ему рабочего места. Он добился соглашения с повстанцами о том, что группы раненых и нуждающихся в медицинской помощи жителей деревень будут каждый раз сопровождаться кем-то из их коллектива, таким образом, если будет нападение на них, то это будет означать нападение на членов международной миссии. В свою очередь, он добился от них обещания не трогать такие же группы раненых от правительственных войск, которые тоже иногда прибывали к ним в госпиталь после особенно крупных стычек. При этом он показывал, что их миссия и впредь будет оставаться нейтральной, но не позволит нарушать права раненых на получение медицинской помощи, какую бы сторону они ни представляли.
Атаки на группы прекратились практически сразу, а вскоре ситуация на острове в общем стала смягчаться и стороны начали склоняться к переговорам, в связи с чем необходимость в эскорте отпала, но вся команда оценила волевое решение Данилы, и его статус лидера укрепился еще больше.
Эрика уважала Данилу и ценила его дружбу. Присутствие Рабдины так или иначе сближало их и способствовало частому совместному времяпровождению. Эти двое — Данила и его дочка — скрашивали ее одинокие вечера и вообще всю жизнь в лагере. Они подолгу беседовали с Данилой, и ей нравилось слушать истории о его жизни в Африке, о его работе в горячих точках, ей нравилось, что в его рассказах не было ни тени хвастовства, и ей казалось, что она вместе с ним заново переживала разные события его жизни. Сама она иногда тоже рассказывала о себе, но только в общих чертах, никогда не касаясь своего замужества и вообще личной жизни. Но Данила все же не отставал, все настойчивее и настойчивее вникая в подробности ее жизни. К тому же благодаря ее рассказам Данила вливался в жизнь России, которая фактически прошла мимо него, пока он бороздил мир. Эрика давала ему возможность взглянуть на события глазами очевидца, изнутри, и страна, которую он покинул и знал большей частью по книгам и газетам, казалась ему все более привлекательной.
При этом Данила не забывал по крупицам выпытывать у Эрики ее мысли и воспоминания. Эрике не нравилась его настойчивость, так как она замкнулась в себе, но казаться грубой ей не хотелось, и приходилось хоть как-то поддерживать подобные разговоры.
— Что ты думаешь о любви? — спросил он как-то ее, застав врасплох. — Мне кажется, у красивых женщин должно быть особенное мнение о любви, или я не прав?
— Н-не знаю, — неуверенно ответила Эрика, отведя глаза в сторону, — я думаю, что любовь — это постоянное самопожертвование… Сложно сказать…
— Странный подход, — удивленно воскликнул Данила, — а мне кажется, что если любовь взаимна, то совсем не обязательно постоянно приносить какие-то жертвы. В чем тогда было бы счастье? Взаимность дает друг другу возможность не приносить жертвы, а просто идти на уступки, на компромисс, если хочешь, время от времени.
— Может быть, — уклонилась она от прямого ответа, — сложно сказать…
— Сложно сказать, сложно сказать, — шутливо передразнил он ее, — что ты заладила одно и то же, как будто ты сама никогда не испытывала этого чувства! И не пытайся меня уверить, что женщина с такими полными чувств глазами за всю свою жизнь ни разу не была влюблена! — При этом Данила внимательно изучал ее реакцию, пытаясь уловить хоть намек на ключ к тайне, которую она оберегала с таким рвением.
— Да, пожалуй. — Эрика посмотрела ему прямо в глаза, и взгляд ее был полон смятения и боли. Она явно не находила, что ответить, но боль в ее глазах была такой ощутимой, что Данила поторопился перевести разговор на другую тему, чтобы отвлечь ее. Однако после этого разговора он стал более осторожно касаться подобных тем, терпеливо ожидая, пока она сама захочет поговорить об этом. Но Эрика, похоже, не торопилась открывать свою душу, несмотря на то что она явно менялась день ото дня, становясь менее замкнутой, и все чаще можно было слышать ее заливистый смех, на который все невольно оборачивали головы, испытывая непреодолимое желание улыбнуться вместе с ней.
Глава 4
— Эрика, мне сегодня надо слетать в деревню Буин. — Данила застал Эрику в ее домике еще до выхода на работу. — По последним донесениям, там вчера бомбили и пострадало много мирных жителей. Они никогда не доберутся сюда сами, поэтому нам придется отвезти им продукты питания и медикаменты. Со мной должен был поехать Фил, но у них там в госпитале сложная операция, они начали еще ночью и до сих пор возятся, так что почти вся бригада там. А мне нужен медик на всякий случай. Мало ли что, вдруг понадобится помощь прямо на месте.
— Ты хочешь, чтобы я поехала с тобой, я правильно поняла тебя, Данила? — Эрика докурила сигарету, затушив ее в крупной белой морской раковине, служившей ей пепельницей. Она сидела в своем любимом плетеном кресле на балконе и боролась с остатками сна. Стояло прекрасное ясное утро, первое за время долгих проливных дождей. Мокрый сезон был в разгаре, и тропические ливни брали свое, вырвавшись из плена после затянувшегося сухого сезона. И теперь все вокруг преображалось на глазах, покрывалось зеленью и цвело пышным цветом, меняя желто-коричневый окрас холмов и лугов на ярко-зеленый цвет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38