Лишь бы ее сын был счастлив. Лишь бы у него все было хорошо…
И вот сейчас, когда ее гордая невестка сидела рядом с ней и говорила эти простые человеческие слова, ей стало жаль ее, она почувствовала своим раненым материнским сердцем, что Эрику переполняет не меньшее горе, чем ее саму, и она приняла ее признание. В эту минуту они были близки в своем горе, как никогда не были близки в счастье.
Глава 10
Прошло уже три месяца после того, как похоронили Макса, а состояние Эрики не менялось. Она так и не проронила ни одной слезинки, заковавшись в невидимый панцирь, и никого не пускала за этот панцирь. Час за часом, день за днем она съедала себя по кусочку, замкнувшись в своем горе и безмерном чувстве вины, которое неотступно преследовало ее с того рокового вечера. Она практически ни с кем не общалась, лишь изредка впуская родителей и навещая маму Макса. Ни друзья, ни коллеги не могли дозвониться до нее, она не поднимала трубку телефона, не открывала дверь, и их попытки пробиться к ней становились все реже и реже, но ее это абсолютно не волновало. Ее вообще ничего не волновало. Кроме своего горя, в котором она жила и потихоньку тонула, рискуя захлебнуться в лабиринтах своего потрясенного сознания. Она будто отстранилась от своего тела и смотрела на себя, свои поступки и свою жизнь со стороны. И то, что она видела, ужасало ее все больше и больше.
— Ты бы выплакалась, Эрика, дочка, ну сколько можно так убиваться. — Мама безуспешно в который раз пыталась встряхнуть Эрику. — Дай волю своим чувствам, и тебе станет полегче, нельзя же так копить все в себе. — Ее очень тревожило состояние дочери, и она подумывала о том, что надо бы пригласить специалиста, чтобы привести ее здоровье в порядок. Обычными задушевными разговорами тут, похоже, не обойдешься.
— У меня нет никаких чувств, мама, разве ты не успела заметить это за всю мою жизнь? Правда, ты особо не придавала этому значения и не учила меня, что жить без чувств — это неправильно. Почему ты не научила меня любить, мама? Почему не научила ценить людей и меньше думать о себе? Разве не это должно внушаться с детства родителями? Почему я пропустила все это? Я же инвалид, мама, ты понимаешь, я выросла моральным инвалидом, потому что у меня нет тех необходимых составляющих, что делает человека человечным. Разве ты не считаешь это ненормальным?
— Ты просто сейчас поглощена горем и поэтому говоришь такие ужасные вещи, Эрика, ты не хочешь найти силы справиться с этим. Тебе нужна квалифицированная помощь чтобы справиться с твоим состоянием, — настаивала мама.
Эрика лишь качала головой, не особо вникая в то, что ей говорили. Они просто не понимали ее. Не понимали, что ее гложет, отнимая все ее душевные и физические силы. Мысль о том, что она убила своего мужа, преследовала ее, становясь ночным кошмаром, не давая дышать без боли. Она физически ощущала, как этот ужас въедался в нее настырным червем, прорывая черные лабиринты в ее воспаленном мозгу. Если бы она только послушала его, если бы только не ушла в тот вечер, как последняя эгоистка, если бы только… Ведь он наверняка имел шанс выжить. А она, Эрика, его жена, которую он так любил и делал все для ее счастья, она бросила его в тот единственный вечер, когда он попросил ее поддержки. Оценивая свою жизнь, она с ужасом видела эгоистичную женщину, которая думала только о себе и которой было совершенно наплевать на других. Даже на человека, который был ей самым близким другом всю ее сознательную жизнь, который был предан ей и отдавал ей все свое сердце без остатка. А она предала его. И не было ни одного даже самого малюсенького шанса, позволяющего хоть как-то загладить свою вину. Потому что он был мертв. И вернуть его невозможно. Даже ее запоздало проснувшаяся любовь к нему не могла вернуть его ей. А может быть, эта любовь существовала давно, но ее эгоизм не давал ей поднять голову? Ее эгоизм боролся за свое право на существование и не пускал никакие конкурирующие чувства в ее сердце, губя их на корню. Любовь и эгоизм никогда не уживутся в одном человеке, потому что любовь — это всегда в какой-то степени жертвоприношение, а приносить в жертву свои интересы, пусть даже ради любимого человека, Эрика никогда не собиралась.
Упущенные шансы, душевная слепота, пустота — все это поглощало Эрику и тянуло все глубже и глубже в бездну, выстраивая по кирпичику панцирь на ее сердце, и день ото дня он становился все толще и толще, не оставляя никому шансов пробиться сквозь него. Сердце то колотилось от отчаяния, то замедляло свой ход, словно устав от бесполезной борьбы. Вокруг была темень, холодная и непроглядная, наполненная голосами, доносившимися неизвестно откуда. Если бы, если бы только, если бы только она не… Ее затягивало в липкую трясину, и не было ни сил, ни желания оттуда выбраться. А дышать становилось все труднее и труднее…
— Эрика! Эрика, очнись! — Голос мамы звучал как-то издалека. — Эрика, ты вся горишь! Боже мой, надо срочно вызывать врача.
— Что случилось? Где я? — Эрика с трудом открыла глаза. Ее знобило, и все вокруг было как в тумане.
— Ты у себя дома, успокойся, ты больна, у тебя жар, почему ты не позвонила мне? — Мама с тревогой смотрела на влажный лоб Эрики и спутавшиеся волосы. Видимо, она лежала и металась в таком состоянии уже давно и даже не ощущала его. Недаром Луиза Иннокентьевна заподозрила неладное еще вчера, когда Эрика уехала от них, словно в тумане, мало реагируя на их слова. Она сказала потом отцу, что если Эрика сама не пойдет к врачу, то она поведет ее насильно. С утра она звонила ей несколько раз, но никто не отвечал, хотя это было привычным делом, Эрика практически не брала телефон в последнее время, правда делая иногда исключения, когда определялся номер родителей. Почувствовав неладное, Луиза Иннокентьевна помчалась к дочери домой и обнаружила ее лежащей в кровати, в бреду и с высокой температурой. — Я беспокоилась за тебя, вчера ты была совсем не в себе, решила навестить тебя, и вот пожалуйста — у тебя лихорадка! Говорила ведь тебе — надо обратиться к специалисту, но ты же никогда не слушаешь меня. Сегодня же поедем в больницу! Даже и не сопротивляйся!
— Не надо никакого врача, мама, я и так приду в себя, я в порядке, я просто… — пробормотала Эрика и опять провалилась в темноту ее кошмаров, сжимающих тисками виски.
Ей все-таки пришлось пролежать две недели в специализированной клинике, где знакомый специалист по восточной медицине мудрил над ней, используя все нетрадиционные и традиционные методы стабилизации нервной системы и восстановления душевных сил. Его звали Чан, коллеги и пациенты так и называли его — доктор Чан, он был выходцем из китайских эмигрантов и после получения медицинского диплома провел немало лет в Китае, изучая тибетскую медицину. Было трудно совмещать знания, полученные в ключе западной медицины, с китайскими премудростями, не всегда они совпадали, а иногда даже противоречили друг другу. Но постепенно он добился того баланса, который позволял ему брать лучшее от обоих направлений, достигая гармонии в лечении. Поначалу над ним посмеивались, так как его методы были в диковинку отечественным врачам, но потом его признали и даже стали посылать к нему своих знакомых, так как успех его лечения был очевиден. Луиза Иннокентьевна частенько обращалась к нему по разным поводам и всегда была довольна результатом, хоть ее супруг и посмеивался над ним, считая его немного странным. Но даже он не мог не признать, что Чан умничка и всегда умудряется добиться улучшения пациента. Именно поэтому сейчас, когда Эрика впала в непонятное состояние, они обратились именно к нему, так как обычный врач тут вряд ли был бы в силах помочь.
Доктор Чан молча выслушал Луизу Иннокентьевну, ни о чем не спрашивая саму Эрику, и сразу же поместил ее в палату своей клиники. Он не задавала никаких вопросов, казалось, ему и не нужны устные детали, ему было намного важнее, какой у Эрики пульс, тонус кожи, состояние радужки и белков глаз, как реагируют различные точки на теле и еще всякие невидимые обычному глазу детали, из которых он собирал по крупицам информацию и составлял для себя целую картину. Поначалу его заботило прежде всего физическое состояние Эрики, и для его восстановления он старался добиться прежде всего баланса энергетических сил. Иногда он внимательно разглядывал рисунок на радужке ее глаз и, качая головой, бормотал про себя что-то неодобрительное. Что-то ему там не нравилось, и он стал уделять Эрике больше внимания, как будто боялся упустить важный момент в ее лечении. После того как Эрика немного окрепла, он стал задерживаться около нее, подолгу разговаривая с ней на разные темы, не имеющие никакого отношения к ее горю. Он рассуждал о жизни, о взаимоотношениях людей, о разной жизненной философии. Он рассказал ей множество разных историй-легенд, учащих тому, как ничтожен человек в руках судьбы и как, в то же время, значителен он в построении своей жизни. Незаметно для себя Эрика стала втягиваться в эти разговоры, высказывая свою точку зрения, но больше интересуясь тем, что думают по тому или иному вопросу разные восточные философы.
— Твоя жизнь — это дерево, где каждый листочек — это какой-то из моментов твоей жизни. И сколько этих листочков и насколько они красивы — это твоих рук дело. Сильный ветер может потрепать это дерево, сорвав всю листву и даже пообломав ветви, но энергия жизни не даст дереву погибнуть. А кто создает эту энергию? Только ты, — говорил ей доктор Чан, поглаживая свою бородку, — а чем ты создаешь эту энергию? Добром или злом. И то и другое дает мощную подпитку энергии, и только тебе решать, каким ты хочешь видеть дерево своей жизни, добрым или злым, потому что от этого будет зависеть, что ты передашь своим детям…
— А если я уже совершила ужасное зло, доктор Чан, — прошептала Эрика, глядя на колышущуюся листву за окном, — такое ужасное, что невозможно ничем его исправить, что мне делать? Зачем продолжать подпитывать сухое дерево, у которого уже практически нет шансов на новое поколение здоровой листвы… Какой в этом смысл?
— Это не тебе решать, Эрика. Для этого есть более высшие силы. Твое дело — проходить уроки, которые тебе даются, и учиться видеть в них смысл. И не тебе решать, насколько ужасно то зло, которое ты совершила. Ты не знаешь, что кому предназначено судьбой, и, возможно, то, что ты видишь как зло, было для кого-то благом. Ты никогда не можешь знать этого. Если ты хочешь, чтобы твоя жизнь не была сухим голым деревом, найди источник энергии. Найди то, что даст тебе эту энергию. Даст тебе дополнительные силы. Силы жить дальше и изменить свою жизнь, если она перестала тебя устраивать в том виде, в каком была раньше. Но никто, слышишь, никто не даст тебе абсолютный рецепт, как надо поступать и что правильно, а что нет. Это сможешь сделать только ты сама. Ты понимаешь, о чем я?
Она кивнула, не совсем понимая, что для нее значат эти слова, но чувствуя, что, пропустив их через себя, она сможет увидеть ту тропинку, по которой ей следует идти.
После этого разговора Эрика спала крепко и спокойно. Ей приснился Макс, он улыбался в лучах света и протягивал к ней свои руки.
— Следуй за мной, любимая, следуй за мной, — говорил он.
— Ты хочешь, чтобы я умерла и пришла к тебе?
— Нет, любимая, я хочу, чтобы ты следовала за мной.
— Но как, я не понимаю? — шептала Эрика. — Как, Макс, объясни мне, направь меня, я задыхаюсь от безысходности и темноты, Макс…
Но лицо Макса растворилось в белом свете, так и не дав ответа на ее вопрос.
Глава 11
Родители остались довольны видом Эрики после ее выписки из больницы и были очень благодарны доктору Чану за такую перемену в их дочери. Но тот не торопился с выводами и порекомендовал им наблюдать за Эрикой, но не сильно навязывать ей свои советы.
— Вам необходимо дать ей побыть одной и самой решить, что делать со своей жизнью, — сказал он им при выписке. — Она сейчас находится на распутье, и от того, куда она решит направиться, зависит очень многое в ее жизни. Если не хотите потерять ее, единственное, что вы можете сейчас сделать, — это не мешать ей. Все образуется само собой, вот увидите.
Луиза Иннокентьевна не стала вникать в странные слова доктора Чана, ей было довольно того, что Эрика возвращалась к жизни. Взгляд ее уже не был таким пустым, и она стала реагировать на внешний мир. Не так, как раньше, но все же… Она снова вышла на работу, но не особо распространялась о своих делах, казалось, она вынашивала в голове какой-то план, но пока не хотела им делиться. Она часто уходила на какие-то встречи, подготавливала различные документы, переводы, выписывала новейшие медицинские книги, было похоже на то, что она устраивается на новую работу или новые курсы. Родители не терзали ее вопросами, радуясь, что она нашла для себя что-то интересное, что кроме горестных мыслей наконец-то занимает ее голову. В конце концов она позвонила им и пригласила зайти к ней вечером на ужин, предупредив, что заодно она хотела бы поделиться с ними своими планами.
К ужину она накрыла стол, как для торжественного события, и родители недоуменно переглядывались, гадая, что же такое она хочет им сообщить.
— У тебя какой-то праздник, Эрика? — спросила мама, помогая ей расставлять бокалы.
— Можно сказать и так, — уклончиво ответила Эрика, — но давайте сначала поужинаем, а потом поговорим об этом, хорошо?
За ужином она много и возбужденно говорила, выпив немало вина, глаза ее блестели, казалось, она вся во власти какой-то идеи, которая захватила ее целиком и держит в состоянии лихорадочного возбуждения. Родители давно не видели ее такой, и к их недоумению присоединился страх. Зная свою дочь, они могли заранее предположить, что эта встреча не совсем обычна, раз Эрика в таком состоянии. Эрику вообще редко что захватывало целиком, до последнего времени она жила, как это называется — «по верхам», не утруждая себя углублением в проблемы, а тем более не отдаваясь во власть зажигающих идей. Нельзя сказать, что Эрика не была страстной или рисковой по натуре, но просто то, что могло потенциально усложнить жизнь, проходило обычно ее стараниями мимо нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38