Вскоре после того, как их шаги затихли, я начала смеяться. Я не могла остановиться. Я поняла, что неожиданно Эмили превратилась в мою служанку. Она будет приносить мне еду, шагать вверх вниз по ступенькам с подносом, как будто меня хотят ублажить. Конечно, Эмили так не думала, она считала себя моей надзирательницей, хозяйкой.
Возможно, я смеялась не по-настоящему, а может так я плакала, потому что у меня уже не было слез и рыданий. Во мне было целое море горя, а мне ведь едва исполнилось четырнадцать лет. Даже смех вызывал боль в ребрах и щемящую тоску в сердце. Я вздохнула, беря себя в руки, и подошла к окну.
Каким милым теперь выглядел мир, когда он стал недоступным. Лес был расцвечен красками осени, полоски оранжевого перемешались с пятнами коричневого и желтого. Поля покрылись серо-коричневой порослью. Маленькие пухлые облачка никогда не были такими белоснежными, а небо – таким синим. Птицы… птицы, казалось были всюду, демонстрируя свою свободу и любовь к полету. Как мучительно видеть их и не слышать их пения.
Я вздохнула и отошла от окна. Моя комната, превращенная в тюремную камеру, стала маленькой. Стены как-будто стали массивнее, а углы – темнее. Казалось, даже потолок опустился ниже. Я испугался, что он будет опускаться ниже день за днем, пока не раздавит меня в моем одиночестве. Я закрыла глаза и постаралась об этом не думать. Эмили принесла мне завтрак. Поставив поднос на ночной столик, она встала сзади, подняв плечи, сузив глаза и поджав губы. Меня тошнило от ее одутловатой бледности. Я боялась, что от заключения в этих четырех стенах у меня скоро будет такой же мертвенно бледный цвет лица.
– Я не хочу есть, – объявила я, взглянув на еду, особенно на жидкую кашу и подсушенный хлеб.
– Я попросила Веру приготовить это специально для тебя, – проговорила она, указывая на горячую кашу. – Ты будешь есть ее и съешь всю. Несмотря на твой грех, твою беременность, нужно подумать о ребенке. Что с тобой будет после – меня не интересует, а сейчас, пока я несу ответственность за это, ты будешь хорошо питаться. Ешь, – приказала она, как будто я была ее куклой.
Но слова Эмили заставили задуматься. Зачем наказывать своего будущего ребенка? Зачем обременять еще неродившегося ребенка грехами его родителей. Я машинально ела под присмотром Эмили.
– Я знаю, что тебе все известно, – сказала я, покончив с завтраком, – Не Нильс отец моего ребенка. Уверена, что ты знаешь, как на самом деле ужасна эта правда.
Эмили уставилась на меня, не говоря ни слова, но в конце концов все-таки кивнула.
– Тем более тебе следует прислушиваться ко мне и повиноваться. Я не знаю почему это так, но через тебя дьявол вторгается в наши жизни. Мы обязаны навечно запереть его с тобой вместе, чтобы он больше не смог одержать победу в этом доме. Помолись и подумай над своим плачевным положением, – сказала Эмили. Затем она взяла поднос с пустыми тарелками и вышла из моей комнаты, заперев за собой дверь.
Начался день моего нового тюремного наказания. Я оглядела свою маленькую комнату, которая становится теперь моим миром на долгие месяцы. Со временем я буду знать каждую трещинку в стене, каждое пятнышко на полу. Под надзором Эмили я буду чистить и полировать, а потом снова мыть и натирать, каждый дюйм мебели, пола и стен моей комнаты. Папа, как и обещал, каждые несколько дней присылал мне бухгалтерскую работу, а Эмили с недовольным видом приносила мне книги для чтения по распоряжению папы. Я вышивала и даже сделала несколько работ, которые украсили голые стены моей комнаты.
Но больше всего меня интересовали изменения собственного тела, которые я наблюдала, стоя перед зеркалом в ванной. Грудь стала больше, а соски увеличились и потемнели. На моей груди образовались крошечные голубоватые кровеносные сосуды, и когда я пробегала по ним подушечками пальцев, то испытывала какое-то новое, незнакомое мне ощущение полноты того, что развивалось внутри. Утренние недомогания продолжались до третьего месяца и затем неожиданно прекратились.
Однажды утром меня разбудило безумное чувство голода. Я едва дождалась Эмили, которая должна была принести мне поднос, и когда она пришла, я проглотила все в одно мгновение и попросила ее принести добавки.
– Еще? – резко спросила она. – Не думаешь ли ты, что я буду бегать вверх вниз по лестнице, чтобы удовлетворять каждый твой каприз? Ты будешь есть то, что я тебе принесла, и в положенное время, и никаких добавок.
– Но Эмили, в папиных медицинских книгах сказано, что беременная женщина часто испытывает голод сильнее, чем обычно. Ей приходится питаться за двоих. Ты же говорила, что не хочешь, чтобы ребенок страдал из-за моих грехов, – напомнила я ей. – Я не прошу для себя, я беспокоюсь о еще не рожденном ребенке, который, я уверена, просит и нуждается в этом. Как еще он может сообщить о том, что ему нужно?
Эмили усмехнулась, но я поняла, что она передумала.
– Очень хорошо, – согласилась она. – Я сейчас принесу тебе добавки и прослежу, чтобы ты отныне всегда получала еды больше, чем обычно, но если я увижу, что ты толстеешь…
– Я вынуждена буду поправиться, Эмили. Это естественно, – сказала я. – Загляни в книгу и убедись, или попроси папу спросить об этом миссис Кунс.
Эмили еще раз задумалась.
– Посмотрим, – сказала она и ушла за едой. Я поздравила себя с тем, что мне удалось заставить Эмили сделать что-то для себя. Возможно, я немного переборщила, но все равно это было хорошо. Это мне доставило большое удовольствие за все унижения в прошедшие месяцы, и я обнаружила, что улыбаюсь. Конечно, я спрятала свою улыбку от Эмили, которая при каждом удобном случае все еще подозрительно следила за мной, словно хищная птица.
Однажды после ланча, когда день уже близился к вечеру, я услышала робкий стук в дверь и подошла к ней. Дверь все еще была заперта, и я не могла открыть.
– Кто там? – спросила я.
– Это – Тотти, – шепотом ответила Тотти. – Мы с Верой беспокоились о вас все это время, мисс Лилиан. Мы не хотим, чтобы вы решили, что нам все равно. Ваш папа сказал нам, чтобы мы никогда не приходили сюда, чтобы повидаться с вами, и не беспокоились о вас, но мы тревожимся. С вами все в порядке?
– Да, – ответила я. – А Эмили знает, что ты здесь?
– Нет. Их с Капитаном сейчас нет дома, потому я рискнула.
– Тебе лучше не оставаться здесь долго, Тотти, – предупредила я ее.
– Почему вас закрыли здесь, мисс Лилиан? Ведь все совсем не так, как говорят ваш папа и Эмили, правда? Вы же не добровольно пошли на это?
– Ничего нельзя исправить, Тотти. Пожалуйста, не задавай мне больше вопросов. Со мной все в порядке.
Тотти помолчала немного. Я решила, что она уже тихонько ушла, но я снова услышала ее голос.
– Ваш папа говорит всем, что ваша мама беременна. Но Вера говорит, что она не похожа на беременную. Это правда, мисс Лилиан.
Я закусила губу. Мне хотелось рассказать правду Тотти, но я боялась, и не столько за себя, сколько за нее. Не трудно представить, что мог сделать папа, если бы она рассказала правду обо мне. В любом случае я буду опозорена этим происшествием и не хотела, чтобы об этом стало известно.
– Да, Тотти, – быстро сказала я. – Это – правда.
– Тогда почему вы закрылись в своей комнате, мисс Лилиан?
– Я не хочу об этом говорить, Тотти. Пожалуйста, иди вниз. Я не хочу, чтобы ты имела неприятности, – попросила я, глотая слезы.
– Меня это не волнует, мисс Лилиан. На самом деле, я пришла, чтобы попрощаться. Я уезжаю, как и говорила. Я собираюсь на Север в Бостон и буду жить со своей бабушкой.
– О, Тотти, я буду скучать по тебе, – заплакала я. – Я буду очень скучать по тебе.
– Как бы мне хотелось обнять вас на прощание, мисс Лилиан. Вы не могли бы открыть дверь и попрощаться со мной?
– Я… не могу, Тотти, – я снова заплакала.
– Не можете или не хотите, мисс Лилиан?
– До свидания, Тотти, – произнесла я. – Удачи!
– Прощайте, мисс Лилиан. Вы, Вера, Чарлз и их малыш Лютер – единственные, с кем я хотела повидаться на прощание. И, конечно, с вашей мамой. Откровенно говоря, я думаю, слава Богу, что ухожу из этого несчастливого места. Знаю, что вам здесь плохо, мисс Лилиан. Могу ли я сделать что-нибудь для вас перед тем, как уехать… ну хоть что-нибудь.
– Нет, Тотти, – ответила я дрогнувшим голосом. – Спасибо.
– Прощайте, – повторила она и ушла.
Я так плакала, что думала мне не захочется обедать. Когда появилась Эмили с обедом, мне хватило одного взгляда на еду, чтобы понять, что я ужасно голодна. Такой аппетит я испытывала в течение и пятого месяца.
Одновременно с растущим голодом, я ощутила прилив энергии. Мои короткие прогулки к маме были недостаточны, тем более, что мы с мамой в эти короткие свидания не могли никуда выйти, особенно, когда я была на шестом месяце. Уже тогда мама большую часть времени проводила в постели. Ее лицо приобрело болезненный цвет, а глаза потускнели.
Папа с Эмили говорили маме, что она беременна, что ее обследовал доктор и сказал, что это так. Она была совершенно сбита с толку, но все-таки согласилась с этим диагнозом. И, как я поняла из маминого рассказа, они даже Вере сообщили о ее беременности. Конечно, я не думала, что Вера верит в это, но полагала, что она поступит благоразумно и займется своим делом.
К этому времени у мамы все чаще стали появляться боли в животе, и она начала принимать много обезболивающих лекарств. Папа помнил о своих обещаниях. Теперь в маминой комнате стояли десятки пузырьков: пустые или наполовину пустые.
Теперь, когда бы я не навещала ее, мама лежала на кровати, постанывая, с полузакрытыми глазами, едва осознавая, что я рядом с ней. Иногда мама начинала беспокоиться о своем внешнем виде, и тогда она пользовалась косметикой, но к моему приходу ее макияж уже был смазан, а сквозь румяна и помаду проступала болезненная бледность. Взгляд ее больших глаз, устремленный на меня, был мрачен, и она едва прислушивалась к тому, что я говорю.
Эмили не хотела признавать это, но мама сильно похудела. Ее руки стали тонкими, на локтях проглядывались суставы, а щеки – ввалились так, что она выглядела просто ужасно. Когда я дотрагивалась до ее плеча, мне казалось, что мамины кости тонкие и хрупкие, как птичьи. К еде она едва притрагивалась. Я старалась ее покормить, но она только качала головой.
– Я не голодна, – хныкала мама. – Мой желудок опять болит. Я должна передохнуть, Виолетт.
Теперь она почти всегда называла меня Виолетт. Я перестала ее поправлять, даже если знала, что за моей спиной стоит ухмыляющаяся Эмили.
– Мама очень и очень больна, – сказала я как-то Эмили, когда я была на седьмом месяце. – Попроси папу послать за доктором. Ее нужно положить в больницу. Она чахнет.
Эмили не обратила внимания на мои слова и продолжала прогуливаться по коридору, бренча своей проклятой связкой ключей.
– Тебе что, все равно? – закричала я. Я остановилась в коридоре, и Эмили вынуждена была повернуться. – Она твоя мать. Твоя родная мать! – выкрикнула я.
– Не так громко, – сказала Эмили, отступая. – Конечно, ее состояние меня беспокоит. Я молюсь за нее каждый вечер и каждое утро. Иногда я прихожу к ней и читаю над ней молитву целый час. Ты что не заметила свечей в ее комнате?
– Но, Эмили, ей необходим настоящий медицинский уход, – умоляла я. – Нам необходимо сейчас же послать за доктором.
– Да мы не можем послать за доктором, идиотка, – рявкнула она. – Папа и я всем рассказали, что мама беременна. И пока ребенок не родится, мы ничего не предпримем. А сейчас идем в твою комнату, пока эта болтовня не привлекла внимания. Ну иди же.
– Так не может продолжаться, – сказала я. – Самое важное сейчас – это здоровье мамы. Я и шагу не сделаю.
– Что?
– Я хочу увидеть папу, – дерзко сказала я. – Спустись и скажи ему, чтобы он пришел.
– Если ты сейчас же не вернешься в комнату, завтра я к тебе не приду, – пригрозила Эмили.
– Сходи за папой, – настаивала я, скрестив на груди руки. – Я не сдвинусь ни на дюйм, пока ты не сделаешь это.
Эмили повернулась, свирепо взглянув на меня, и пошла вниз. Вскоре папа поднялся наверх. Его глаза налились кровью.
– В чем дело? Что происходит?
– Папа, маме очень, очень плохо. Мы больше не можем притворяться, что она беременна. Ты должен прямо сейчас послать за доктором, – настаивала я.
– Святые угодники! – вскричал он, и его лицо буквально вспыхнуло гневом. Папин взгляд был готов испепелить меня. – Да как ты смеешь указывать мне, что нужно делать. Отправляйся в свою комнату, – сказал он. Увидев, что я не сдвинулась с места, он толкнул меня. Я не сомневалась, что он не задумываясь изобьет меня, если я еще буду колебаться хоть одно мгновение.
– Но мама очень больна, – простонала я. – Пожалуйста, папа, пожалуйста, – умоляла я.
– Я присмотрю за Джорджией. А ты – позаботься о себе, – сказал он. – А теперь – иди. – Он указал пальцем на мою дверь.
Я медленно пошла назад, и как только я очутилась в комнате, Эмили захлопнула за мной дверь и заперла на замок.
В этот вечер она не принесла мне обед, а когда я начала стучать в дверь, обеспокоенная этим, она так быстро откликнулась, как-будто все это время находилась с другой стороны двери и дожидалась, когда я проголодаюсь и потеряю терпение.
– Папа сказал, что сегодня ты ляжешь спать без ужина, – объявила она через закрытую дверь. – Это наказание за твое поведение.
– Какое поведение? Эмили, я просто беспокоилась о маме. Это – не проступок.
– Дерзость – это проступок. Нам придется присматривать за тобой более тщательно, и мы не допустим больше даже самой ничтожной неучтивости с твоей стороны, – объяснила Эмили. – Получив однажды лазейку, даже самую маленькую, дьявол, как червь, поразит наши души. Теперь в тебе формируется другая, новая душа, и ему хотелось бы вонзить коготь и в нее тоже. Ложись спать, – рявкнула она.
– Но, Эмили… подожди, – закричала я, услышав ее удаляющиеся шаги. Я колотила в дверь и трясла ручку, но она не вернулась. Теперь я действительно чувствовала себя заключенной в своей комнате, но больше всего мне причиняло боль то, что бедная мама не получит медицинской помощи, которая так ей нужна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44