– Она сказала, что не может проводить гостей прямо сейчас. Тебе следует заняться тем, что необходимо сделать. Дорогая, твои волосы скоро отрастут и быстрее, чем ты думаешь.
– Но до этого, Лоуэла, я буду ненавидеть себя, и никто больше не будет считать меня хорошенькой, – заплакала я.
– О, нет! У тебя такое красивое лицо, одно из самых хорошеньких в этих краях. Никто и не подумает сказать, что ты некрасивая.
– Нет, скажут, – стонала я, думая о Нильсе, о том, как он будет разочарован, так и не встретив нас с Евгенией этим утром.
Но вонь, казалось, так пропитала мои волосы, как будто я сама – скунс. Я схватила ножницы и перебросила волосы на грудь.
– Лоуэла, я не могу! – закричала я. – Я просто не могу. Я закрыла лицо руками и зарыдала. Она подошла и положила руку мне на плечо.
– Хочешь, чтобы я это сделала?
Неохотно с опустошенным сердцем, я кивнула. Лоуэла взяла первую прядь в одну руку, а ножницы – в другую. Каждое клацканье ножниц врезалось мне в сердце, а мое тело болело от горя.
В своей темной комнате, сидя в углу под светом керосиновой лампы, Эмили читала Библию. Я могла расслышать ее голос даже через стены. Я была уверена, что она завершает чтение части из «Исхода», которую хотела прочитать перед завтраком, до того, как мама ее прервала.
– «… и всю траву полевую побил град, и все деревья в поле положил град…»
Я оцепенела от звуков ножниц, режущих мои волосы.
Когда Лоуэла закончила, я легла в постель, свернувшись калачиком, почти превратившись в шарик, и зарылась лицом в одеяло. Я не хотела себя видеть, или, чтобы кто-нибудь увидел меня даже на мгновение. Лоуэла старалась меня успокоить, но я качала головой и стонала.
– Мне хочется закрыть глаза, Лоуэла, и представить, что ничего не произошло.
Она ушла, а потом, проводив гостей, мама пришла навестить меня.
– О, мама! – закричала я, садясь на кровати и отбросив одеяло, как только она зашла ко мне в комнату. – Посмотри! Посмотри, что она со мной сделала?
– Кто, Лоуэла? Но я думала…
– Нет, мама, это не Лоуэла. – Я проглотила свои горячие слезы и вытерла щеки. – Эмили, – сказала я. – Это сделала Эмили.
– Эмили? – мама улыбнулась. – Боюсь, что я не понимаю, дорогая, как могла Эмили…
– Она спрятала кресло Евгении в мастерской. Она нашла скунса в одной из ловушек Генри и прятала его под одеялом. Эмили сказала мне пойти в мастерскую, мама, она сказала, что Генри поставил кресло туда. И, когда я зашла туда, она швырнула скунса в мастерскую и закрыла меня там. Она подперла дверь палкой. Она – просто чудовище!
– Эмили? О, – нет, я не верю…
– Она это сделала, мама, она, – настаивала я, колотя в отчаянии по коленям. Я так колотила себя, что выражение недоверия на лице мамы сменило выражение шока, затем она глубоко вздохнула, прижала руки к груди и покачала головой.
– Зачем Эмили делать такие вещи?
– Потому что она – страшный человек, и еще – завистливый. Она хочет иметь друзей. Она хочет…
Я замолчала, чтобы не сказать лишнего. Мама уставилась на меня на мгновение, а затем рассмеялась.
– Произошло какое-то недоразумение, какое-то трагическое стечение обстоятельств, – решила мама. – Мои дети не делают таких вещей друг другу, особенно Эмили. Она же так набожна, и богослужение – ее единственное занятие – добавила мама, улыбаясь. – Все это мне говорят.
– Мама, она думает, что делает добро, но так или иначе все, что она делает, приносит мне только вред. Она думает, что права. Иди и спроси у нее. Давай! – взвизгнула я.
– Ну, Лилиан, не надо так кричать. Если Капитан вернется и услышит тебя…
– Посмотри на меня! Посмотри на мои волосы! – И я оттянула руками грубо обстриженные пряди волос, пока мне не стало больно. Выражение лица у мамы потеплело.
– Мне жаль твои волосы, дорогая, честное слово. Но, – сказала она, продолжая улыбаться, – будешь носить красивый капор, и я дам тебе один из свои шелковых шарфов и…
– Мама, я не могу ходить весь день с шарфом на голове, особенно в школе. Учительница не позволит этого и…
– Конечно, сможешь, дорогая. Мисс Уолкер поймет, я уверена. – Она снова улыбнулась и принюхалась. – Я ничего не чувствую. Лоуэла хорошо выполнила свою работу. Нет худа без добра.
– Нет худа без добра? – Я прижала ладони к своим остриженным волосам. – Да как ты можешь так говорить? Посмотри на меня. Ты помнишь, какие красивые волосы у меня были, как ты любила их расчесывать!
– Все будет хорошо, дорогая, – повторила мама. – Я присмотрю для тебя один из свои шарфиков. А теперь просто отдохни, – сказала она и повернулась, чтобы уйти.
– Мама! Неужели ты ничего не скажешь Эмили? Неужели ты не расскажешь папе о том, что она сделала? – спросила я со слезами в голосе. Почему мама не хочет понять, как это все ужасно? А что, если все это случилось бы с ней? Она ведь так же гордится своими волосами, как и я. Разве не она могла часами расчесывать их, и разве не она говорила, что мне необходимо заботиться о своих волосах и питать их. Ее волосы были как золотая пряжа, а мои теперь выглядели как стебли срезанных цветов, неровные и жесткие.
– Лилиан, ну зачем продолжать эти страдания и заставлять страдать всех в доме? Что сделано, то сделано. Уверяю тебя, это просто несчастный случай. Все уже прошло.
– Это не несчастный случай. Во всем виновата Эмили! Я ее ненавижу, мама! Я ненавижу ее! – Я покраснела от гнева. Мама посмотрела на меня и покачала головой.
– Ты вовсе не ненавидишь ее. В нашем доме не могут жить люди, ненавидящие друг друга. Капитан просто не потерпел бы этого, – сказала мама, как-будто сочиняла один из своих любовных романов и, если нужно было, могла просто переписать или вычеркнуть из содержания неприятные и печальные события. – А теперь давай я расскажу тебе о вечеринке.
Я опустила голову, как белый флаг поражения, а в это время мама, как ни в чем ни бывало, начала пересказывать мне какие-то пикантные новости и сплетни, которыми она и ее гости кормили друг друга на протяжении дня. Ее слова влетали в одно ухо и вылетали из другого, но это маму не заботило. Я упала лицом в подушку и снова завернулась в одеяло. Мамин голос все звучал и звучал, пока она не рассказала все свои истории, а затем ушла, чтобы выбрать один из своих шелковых шарфов для меня.
Я глубоко вздохнула и перевернулась. Я не могла не спросить себя, тронуло ли происшедшее маму больше, если бы она была моей настоящей матерью, а не тетей? Внезапно, впервые я почувствовала себя сиротой. Мне стало еще хуже, я получила горький урок правды. И я плакала долго, пока не устала. Потом, вспомнив бедняжку Евгению, которая была в неведении, я поднялась, как сомнамбула и одела халат. Все мои движения были машинальными. Каждый раз, проходя мимо зеркала, я старалась не смотреть на себя. Я одела свои маленькие кружевные шлепанцы и, медленно выйдя из комнаты, спустилась к Евгении.
Как только она увидела меня, сразу же начала плакать. Я бросилась в ее объятия и разрыдалась на ее маленьком плечике; затем рассказала ей об этом ужасном событии. Евгения слушала, широко открыв глаза, с трудом веря в происшедшее. Но ей приходилось верить в это всякий раз, видя мои стриженые волосы.
– Я не пойду в школу, – поклялась я. – Я не выйду из дома, пока не отрастут волосы.
– Но, Лилиан, это займет много времени. Ты не можешь пропустить столько занятий.
– Да я умру от стыда, когда ребята в школе увидят меня такой, – я перевела взгляд на одеяло, – особенно, если Нильс увидит.
– Ты сделаешь то, что тебе сказала мама. Будешь носить капор.
– Они будут смеяться надо мной. Уж Эмили об этом позаботится, – проговорила я. Лицо Евгении опечалилось. Казалось, она тает от каждого грустного события. Я чувствовала себя ужасно, потому что была не в состоянии подбодрить ее или смягчить боль. Никакие развлечения или шутки, смех не могли облегчить мои страдания и забыть случившееся.
В дверь постучали и, повернувшись, мы увидели Генри.
– Здравствуйте, мисс Лилиан и мисс Евгения. Я зашел просто сообщить вам… ну, сообщаю вам, что ваше инвалидное кресло нужно еще пару дней проветривать, мисс Евгения. Я помыл его на сколько это было возможно, и как только запах окончательно исчезнет, я принесу назад.
– Спасибо, Генри, – сказала Евгения.
– Будь я проклят, если я знаю, как оно попало в мастерскую, – сказал Генри.
– Мы знаем, как, Генри, – сказала я ему. Он кивнул.
– Я нашел неподалеку одну из моих ловушек на кроликов, – сказал он. Генри покачал головой. – Странно, очень странно!
– Куда ты? – спросила Евгения, когда я встала с ее кровати, уставшая и безразличная ко всему.
– Назад, наверх, лягу спать. Я устала.
– Ты придешь после обеда?
– Я постараюсь, – сказала я.
Я ненавидела себя такую, жалкую, особенно перед Евгенией, которая заслуживает жалости к себе, как никто другой, уж я то знала, но… Но мои волосы были такие красивые! Их длина, блеск, мягкость и богатство цвета делали меня взрослее и более женственной. Я знала, как мальчишки смотрели на меня. Теперь никто не обратит внимания на меня, разве что только посмеются над маленькой идиоткой, обрызганной скунсом.
В конце дня Тотти зашла ко мне, чтобы сообщить, что пришел Нильс и спрашивал обо мне и Евгении.
– Тотти, ты сказала ему, что произошло? Ты не сделала этого, правда? – закричала я.
Тотти пожала плечами.
– Я не знала, что еще ему сказать, мисс Лилиан.
– Что ты сказала? Что ты ему сообщила? – спросила я.
– Я просто сказала, что на вас напал скунс в мастерской, и вам пришлось отстричь волосы.
– О, нет!
– Он все еще внизу, – сказала Тотти. – Миссис Буф разговаривает с ним.
– О, нет, – снова застонала я, упав на кровать. Я так стеснялась, что и не думала показаться ему на глаза.
– Миссис Буф сказала, что вам следует спуститься и поздороваться со своим гостем.
– Спуститься вниз! Никогда! Я не покину эту комнату, нет! И скажи ей, что во всем виновата Эмили.
Тотти ушла, а я снова завернулась в одеяло. Мама не пришла навестить меня. Она уединилась со своей музыкой и книгами. Наступил вечер. Папа вернулся домой, я услышала его тяжелые шаги в холле. Когда он подходил к моей двери, я задержала дыхание, ожидая, что он зайдет посмотреть на то, что случилось и будет задавать мне вопросы, но он прошел мимо. Или мама ничего ему не сказала, печально думала я, или представила все так, как-будто ничего особенного не случилось. Позже папа опять прошел мимо моей комнаты, спускаясь к обеду, и опять не зашел ко мне. Тотти пришла, чтобы сообщить мне, что обед готов, но я сказала ей, что не голодна. Не прошло и пяти минут, как она вернулась, запыхавшись от бега по лестнице, и сказала, что папа настаивает на моем присутствии.
– Капитан сказал, что ему все равно, притронетесь вы к еде или нет, но вы должны занять свое место за столом, – сказала Тотти. – Он так рассержен, просто рвет и мечет от ярости, – добавила она. – Вам лучше спуститься, мисс Лилиан…
Неохотно я поднялась с кровати. Я в оцепенении посмотрела на себя в зеркало и затрясла головой в надежде, что все исчезнет, но ничего не изменилось. Я чуть было не разрыдалась снова. Лоуэла, конечно, сделала все, что было в ее силах, но она просто подстригла меня так коротко, как только могла. Одни пряди были длиннее других, а возле ушей подстрижены очень неровно. Я повязала голову одним из маминых шарфов и спустилась вниз.
Эмили сардонически улыбнулась, когда я села за стол. Затем это выражение сменилось ее обычным осуждающим взглядом. Эмили сидела прямо, сложив руки. Возле нее лежала открытая Библия. Я посмотрела на нее с такой ненавистью, на какую только была способна, но ее серые светящиеся глаза говорили, что случившееся доставило ей огромное удовольствие.
Мама улыбнулась. Папа внимательно меня оглядел, и его усы пришли в движение.
– Снимай шарф, когда ты за столом, – приказал он.
– Но, папа, – простонала я, – я выгляжу ужасно.
– Тщеславие – это грех, – сказал он. – Когда дьявол хотел соблазнить Еву в Раю, он сказал ей, что она красива как Бог. Сними это.
Я помедлила, надеясь, что мама придет мне на помощь, но она сидела спокойно, и только лицо ее выражало страдание.
– Сними это, я сказал! – приказал папа.
Я повиновалась, опустив взгляд. Когда я подняла глаза, то увидела, как довольна Эмили.
– В следующий раз будь более внимательной и осторожной, – сказал папа.
– Но, папа…
И не успела я продолжить, как он поднял руку.
– Я не хочу больше слышать о случившемся. Я достаточно наслушался от твоей мамы, Эмили…
Эмили улыбнулась, ее лицо светилось; она заглянула в Библию.
– Господь – мой пастырь, – начала она. Я не слышала, что она читает. Я сидела, и мое сердце было холодным, как камень. Слезы потоками стекали по щекам и капали с подбородка, но я не вытирала их. Даже, если бы папа заметил, ему было бы все равно. Как только Эмили закончила чтение, он принялся за еду. Мама начала пересказывать очередные сплетни, услышанные за ланчем. Папа, казалось, слушал, периодически кивая, и даже засмеялся над одним из моментов. Мне уже казалось все, что со мной случилось, произошло не сегодня, а много лет назад. Я попробовала съесть что-нибудь, и может папа перестал бы сердиться, но еда застревала у меня в горле, я даже подавилась, и мне пришлось выпить воды.
Обед благополучно закончился. Я пошла к Евгении как и обещала, но она уже спала. Я посидела немного возле кровати и видела, как ей тяжело дышать. Один раз она застонала, но ее глаза не открылись. В конце концов я оставила ее и поднялась в свою комнату, опустошенная событиями одного из самых ужасных дней в моей жизни.
Когда я зашла в свою комнату, я подошла к окну, чтобы взглянуть на лужайки, но ночь была слишком темной. Небо было затянуто облаками. Вдали вспыхнула молния, и затем первые упавшие капли дождя потекли по стеклу как слезы. Я забралась в постель. Немного погодя после того, как я потушила свет и закрыла глаза, я услышала, что дверь открылась, и на пороге комнаты появилась Эмили.
– Молись о прощении, – сказала она.
– Что? – я мгновенно села. – Ты хочешь, чтобы я молила о прощении после того, что ты сделала? Ты одна должна просить о прощении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44