Один терапевт нашел у него синдром хронической усталости, другой — расстройство от недостатка внимания со стороны взрослых. Весьма противоречиво, нет? На сеансах гипноза он вспомнил, что в детстве я грубо с ним обращался. Это чушь собачья. И он бросил бы меня за решетку, если бы психотерапевта не вывели на чистую воду. Эти липовые подавленные воспоминания тем не менее все еще имеют для него значение. «Даже если это и неправда, — сказал он, — ты все равно за них в ответе». Потом он написал мне эту эгоистичную Декларацию Независимости — в сорок пять лет, представь себе, — где назвал меня плохим отцом и заявил, что наконец-то позволил себе состояться и все такое прочее. Я ответил ему, что он козел ебаный. После этого о нем ни слуху ни духу.
— Но какое отношение это имеет…
— Не перебивай, — сказал Джек. — Ты же хотел знать, откуда взялась эта книга. Благодаря Аллану, моему сыну. Пару лет назад у них родился ребенок. Когда я приехал посмотреть на внука, Аллан вышел из комнаты. «Не хочу быть с тобой в одной комнате», — сказал он. Но затем вернулся и понес, что я его толком не растил, я виноват, что он развелся и что… в общем, во всех его неудачах, крупных и мелких, виноват не он. Я уже говорил, что Аллан не аномалия. Таких большинство. Поэтому когда я решил написать книжку и заработать кучу денег, я подумал: а какое дерьмо купил бы мой сынок? Какое успокоительное послание придется ему по вкусу? Что сейчас в ходу? Что принесет больше всего денег? Тогда появился Тупак Суаре и «Что мне открылось на горе».
У Эдвина заболел желудок. От «Южной отрады», жары или услышанного? Возможно, от всего сразу, но общее воздействие оказалось тяжким. Обострилась язва, тело стало горячим и липким.
— И все? — спросил он. — Вот так кончится мир — не взрыв, а теплые пушистые объятия?
— Эдвин, взгляни фактам в лицо. Время скандалистов миновало. Грядет Век Приятности, с этим ничего не поделаешь. Причина не во мне, я лишь подтолкнул то, что есть. Книга просто вовремя появилась. Она не опередила свое время, она появилась вовремя.
— Zeitgeist, — сказал Эдвин. — По-немецки это…
— Я знаю. Да, ты прав. Я уловил дух времени. Наш Zeitgeist. Апокалипсис после Рида. Возвращение в Эдем. Наш белый флаг капитуляции.
— Кстати, Рид, — встрепенулся Эдвин. — На обороте одной страницы есть пометка. Об Оливере Риде. Почерк корявый, словно вы писали пьяным.
— Может быть.
Джек предложил Эдвину выпить, но тот отказался.
— Сигарету?
— Пытаюсь бросить. — Эдвин повертел «Зиппо», посмотрел на Джека и спросил: — Одно не возьму в толк. Оливер Рид — как он сюда вписывается?..
— Никак, — ответил Джек. — В том-то и дело. Во взгляде Эдвина читалось недоумение.
— Когда-нибудь, — начал Джек, — будущие антропологи докопаются до сути нашего времени, восстановят наши ошибки и промахи и, несомненно, установят точную дату нашего поражения: 2 мая 1999 года. День смерти Оливера Рида.
— Этого второсортного актера? Но почему?
— Оливер Рид — не просто актер, он Последний Скандалист. После него все покатилось в тартарары. За Олли! — Джек поднял стакан, обращаясь не к Эдвину, а к пустоте. Затем повернулся и сказал: — Ты знаешь, как он умер? Знаешь, где?
Эдвин покачал головой. Какая разница?
— Оливер Рид умер на Мальте — он перепил моряков английского военно-морского флота. Влил в себя десяток пинт пива и дюжину порций рома, после чего пил с матросами «Камберленда». Он ставил и ставил им выпивку, но они не выдерживали. Сдавались и уходили, шатаясь. А Оливер Рид умер победителем. Умер на полу в баре, а на прощание, как последний привет, оставив матросам счет: больше семисот долларов. Что называется, посмеялся последним.
— Вы знали его? Оливера Рида?
— Ну, как сказать… Видел однажды, в Маниле. Вышибалы хотели вытурить его из публичного дома, и я выволок Олли из потасовки. Мы вместе бродили до рассвета, пели, и смеялись, и пили всю ночь. Мы общались только одну ночь — он тоже заставил меня заплатить, больше сорока баксов. В ту ночь мы пили за смерть. За ту, которая везде найдет. За старуху с косой. «За смерть, — сказал Олли, — чтобы жить было интереснее». Я спросил, боится ли он смерти, и он ответил: «Да». Только и всего. «Да». Прошло время, и мне попалась какая-то идиотская биография, где приводились его слова: «В смерть я не верю, потому что мы будем жить в других, в их памяти, в наших детях и внуках». Он был семейный человек, несколько раз женился, обожал своих детей. Но он был слишком большой — понимаешь? Больше самой жизни, и боялся смерти. «Лучше сгореть, чем сгнить, — говорил он. — Я хочу умереть в пьяной драке, а не в палате для раковых больных». Понимаешь, Олли ухватил жизнь. Схватил ее за глотку. Тряс, пока не пошла горлом кровь. Одна дама, кажется, Гилэм ее фамилия, написала: «Глаза его переполняла синева, а душу тоска». Думаю, она права. Он был слишком большой, мир его просто не выдержал.
Эдвин молчал. Он уже не знал, кто с ним говорит, Оливер Рид или Джек; образ актера из другой эпохи, словно дым, заполнил комнату.
— Оливер Рид умер, — сказал Джек. — И мне что-то нездоровится. Той ночью в Маниле я перепил, перессал и перешутил Оливера Рида. Если бы снова повторить ту ночь…
Стакан Джека опустел. Эдвин молчал. Что тут скажешь? Он — лишь зритель на параде. Или похоронной процессии.
— Ностальгия, — сказал Джек. — Последнее пристанище конченых людей. Той ночью в Маниле мы уделали этот городишко. Олли был словно буйный слон, пиджак дырявый, в глазах странная безумная радость. Лыка не вязал. Свою тень вызывал на кулачный бой. Весь облился ромом и предлагал руку и сердце местным шлюхам. Вытащил я его из очередной потасовки и говорю: «Олли, ты смутьян хренов». А он: «Ничего подобного. Я не смутьян. Я скандалист. Это совсем другое. Смутьяны превращаются в священников, политиков или социальных реформаторов. Вмешиваются в жизнь людей. Скандалисты не суются в чужие дела. Они безумствуют, и орут, и радуются жизни, и грустят, что она такая короткая. Скандалисты вредят только самим себе, а все потому, что слишком любят жизнь и не хотят ложиться спать». — Джек надолго замолчал. Налил себе еще, но не выпил. — Они слишком любят жизнь и не хотят ложиться спать.
— Джек, насчет книги…
— Знаешь, у него на члене был вытатуирован петушок. На самом деле. А однажды он трахался посреди главного корта Уимблдона. Конечно, уже после игры. Он первый сказал с экрана: «Пошел на хуй», знаешь об этом?
— Да, — неожиданно тихо сказал Эдвин. — Знаю.
— А знаешь, что Оливер Рид открыл тайну жизни? Эдвин покачал головой.
— Да, это правда, — сказал Джек. — Открыл тайну жизни. Хочешь узнать? — Эдвин молчал, и Джек продолжил по памяти: — Вот тайна жизни по Оливеру Риду: «Не пей. Не кури. Не жри мяса. Все равно сдохнешь». Вот скажи мне, что ты, бледный сосунок, можешь к этому добавить? Предельно честные слова, не находишь?
Но Эдвину нечего было добавить, и Джек это знал. Снаружи доносился рев мотора — все ближе и ближе. Жара в трейлере стала просто невыносимой. Эдвину казалось, что вот-вот он лишится чувств или просто вырубится.
— Твои дружки, — сказал Джек, выглянув в окно. — Вернулись-таки.
Эдвин кивнул. Он встал, хотел что-то сказать, но передумал. Не смог подобрать слова.
— Подожди, — сказал Джек. — Пока ты не ушел… — Что?
— Возьми, — Джек запустил по столу пистолет. — Забирай и делай что хочешь. Мне уже все равно. — Он демонстративно повернулся к Эдвину спиной и принялся складывать бумаги в очередную коробку.
Эдвин ощутил тяжесть пистолета в ладони. Посмотрел на широкую дразнящую спину Джека Макгрири и подумал: «Все так просто. Никому он не нужен. Его хватятся дай бог через несколько недель. И он превратится в мумию, вяленое мясо, анахронизм». Эдвин поднял пистолет, прицелился и прошептал:
— Пиф-паф! Ты убит. Опустил пистолет и вышел.
Джек не обернулся. Лишь пробормотал под нос:
— Трус.
Глава пятидесятая
А снаружи, под палящим солнцем…
Мистер Этик остановил машину позади трейлера — подальше от окна и прицельного огня.
— Эдвин! — крикнул мистер Мид. — Сюда! Ты жив, слава богу!
— Да, — сказал мистер Этик. — Мы так волновались, верно, Леон?
— Волновались. Очень сильно.
Эдвин заметил у обоих по бутылке утоляющей жажду «Фрески» и спросил:
— А мне захватили что-нибудь холодное попить?
— Нет. Прости, из головы выскочило.
— Мы так волновались, что думать не могли. Верно, Боб?
— Точно, Леон. Совершенно вылетело из головы. Эдвин открыл дверцу машины:
— Ладно, черт с ним. Поехали.
— Ты застрелил его? Поставил на колени? Как все было? Что он говорил? — посыпался град вопросов.
— Он под два метра ростом и сделан из железа, — ответил Эдвин.
— Так ты убил его?
— Нет, он был уже мертв, когда я вошел. Поехали.
— Правильно, — сказал мистер Этик. — Прыгай назад и двинули. — Он подался вперед, чтобы Эдвину было удобнее пролезть.
— Мне тоже не терпится убраться из этой дыры, — сказал мистер Мид. — В этом городишке совершенно нечего делать. Как тут вообще можно жить?
Эдвин замер на полпути.
— Вы правы, — сказал он. — Совершенно правы. — Он вылез из машины, посмотрел на трейлер. — Вы правы.
— В чем дело? — спросил мистер Мид. — Садись, пока этот псих не открыл стрельбу.
Мозаика сложилась. Все стало понятно.
— Вы правы. — Эдвин слегка улыбнулся. — В Райских Кущах делать нечего. — И зашагал к трейлеру.
— Куда тебя несет? — завопил мистер Мид.
— Возвращаюсь, — ответил Эдвин. — Чтобы победить.
Так начался второй раунд.
Глава пятьдесят первая
Джек Макгрири передвинул несколько коробок и развалился в кресле, попивая из бутылки и обмахиваясь книгой по метафизике. Вентилятор взбалтывал влажный воздух, серая майка Джека покрылась пятнами пота. Когда Эдвин вошел, тот поднял голову.
— Забыл что-нибудь? — спросил он. — Никак свои яйца?
— Сколько вам еще?
— Что сколько?
— Сколько они вам дали? Старик слегка изменился в лице:
— Виски в башку шибануло? Ты вообще о чем?
— О врачах. Сколько они вам дали?
Джек смотрел на Эдвина с выражением крайней досады. Тот хорошо понимал, что ошарашил его.
— Ну так сколько?
— Пошел ты на хуй, отвяжись от меня.
— Год? Полгода? Неделю?
— Ты слышал? Я сказал: пошел на хуй, отвяжись. Но Эдвин остался на месте.
— Сколько, Джек?
Тот насупился, посмотрел на него с ненавистью, граничащей с уважением, и, наконец, произнес:
— Кто их разберет? Врачи — кучка придурков. Ни хрена они не знают. Может, неделя. Может, год. Когда начнет прогрессировать, это дело нескольких дней. Перед тобой Иов собственной персоной. Я пережил все чирьи, напасти и проверки верой, которые посылает нам Господь в своей беспредельной жестокости. И пока держусь. А почему? А не «потому что», блядь, а «вопреки».
— Все началось где-то полтора года назад, да? И когда вы узнали, решили написать книгу, чтобы заработать деньги. На долгий срок. Библиотекарша ошиблась. Вы не распутничали и не пьянствовали в Силвер-Сити, а делали то, что и говорили: сдавали анализы.
— Распутничал и пьянствовал? Это Ребекка сказала? Ха! Для моих лет это комплимент. — Он поднялся с кресла, будто морж, будто король, и медленно произнес: — Что именно тебе нужно? Мои извинения? Покаяние?
— Что вы сделали с деньгами? — спросил Эдвин, хотя прекрасно знал ответ.
— Растратил! — крикнул Джек. — Безрассудно пустил на ветер. Просрал. Ничего нет. Ха!
Эдвин улыбнулся:
— А вот и нет. Сейчас ваши авторские составляют сто пятьдесят миллионов, не меньше. Вы не могли их потратить — только не в Райских Кущах, в этом тупике вашей жизни. Даже не купили новый трейлер. Нет, вы не растратили деньги. Совсем нет. Вы знали, что умираете, и стали откладывать. Но зачем? — Эдвин обошел стопку коробок, покачал головой. — Забавно. Мы сидели тут больше часа, спорили, как два талмудиста, и мне даже в голову не пришло, что вы уезжаете. Собираете вещи. Куда, Джек? В Силвер-Сити, я прав? Собираетесь умереть там?
— Так-так-так. Ишь, какой ты у нас умный. Только не суйся своими грязными крысиными лапками к моим денежкам. Не выйдет. — Джек потянулся к винтовке, но Эдвин его опередил, схватил ружье и осторожно отложил в сторону.
— Я знаю, где ваши деньги, Джек.
Эдвин нашел коробку с фотографиями, отложил изображение Аллана в клешах и достал снимок смеющегося карапуза. С пушистыми волосами, улыбкой до ушей и глазами Джека.
— Ваш внук?
Джек наблюдал за ним с возрастающим подозрением.
— Оставь в покое внука.
— Увы, — улыбнулся Эдвин, — это не в моих силах. Он уже втянут во все это.
— Если ты намерен грабануть старика, ты не туда пришел. Можешь перевернуть все вверх дном. Денег нет. Ни цента. Не веришь? Давай проверь.
— Джек, я вам верю. Я знаю, где деньги. Не здесь. На счету в банке, может, в Силвер-Сити, сто пятьдесят миллионов на имя — как зовут вашего внука?
Джек обмяк, из голоса исчезла угроза.
— Бенджамин. Бенджамин Мэтью Макгрири. Сейчас ему шесть лет, это старая карточка.
— Толковый мальчишка? Джек кивнул:
— Будь здоров соображает, паршивец. И там не сто пятьдесят миллионов, а почти триста.
Эдвин пожал плечами.
— Миллионом больше, миллионом меньше, какая разница… — Он сел на стул. — Давайте, может, выпьем еще?
— Пошел ты к черту.
— Со льдом, пожалуйста. Адское пекло.
Джек что-то проворчал, направился к старому холодильнику, отколупал немного от ледяной шубы в морозилке (он никогда специально не замораживал лед) и бросил по куску в стаканы. Вылил туда остатки «Южной отрады».
— Глядите-ка, — поразился Эдвин. — Целую бутылку уговорили. Ваше здоровье!
Но Джек не притронулся к своему стакану.
— Хотите оставить внуку наследство, — сказал Эдвин. — Сделать ему сюрприз через много лет после смерти. На восемнадцатый день рождения…
— На двадцать первый, — сказал Джек. — Пусть подрастет, не дам я пацану в руки триста миллионов, обойдется.
— Тоже верно. В общем, вы хотите что-то ему оставить. Чтобы он сказал: «А дед, в конце концов, был неплохим человеком». Чтобы он помнил вас еще долго после вашей смерти. Это совсем не то, что вы мне навесили на уши: «После моей смерти умрет весь мир».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35