Сами понимаете, ему так же, как и остальным, необходимы человеческие пороки. Мистер де Вальв, вы должны возместить этим джентльменам многомиллионные убытки.
— Еще не поздно принести свои искренние извинения?
Тут вмешался Сэм:
— Эй, ты! Не умничай. Ты хоть понимаешь, где находишься? Я Сэм Змей по прозвищу Змий. Я сожру твое сердце, придурок.
Наступила долгая и мучительная пауза. Эдвин так и ерзал; он понимал, что лучше помолчать, но не выдержал:
— Слушайте, это, конечно, ерунда, но во мне говорит редактор. Если ваша фамилия Змей, зачем еще и прозвище Змий? Получается тавтология, понимаете?
Очнулся Эдвин привязанным к столу, прямо в глаза светила яркая лампочка.
— Где я? — спросил он.
— Мистер де Вальв, — сказал веснушчатый. — Если не будете прямо отвечать на мои вопросы, Сэм откусит вам палец за пальцем. А потом Льюис возьмется за пальцы на ногах.
— Слышь, ты… — раздался голос Льюиса. — Почему мне всегда ноги?
— Послушайте, — сказал Эдвин. — Поверьте, от меня ничего не зависит. Я абсолютно ничего не решаю. Я мелкий винтик огромного механизма. Приостановить печать или изъять книжку из магазинов не в моих силах. Скорее всего, вам нужен Леон Мид. Откусывайте пальцы ему, а не мне. Он ответственный, он принимает решения. А еще, может, вам будет интересно захватить и помучить парня по имени Найджел. Он тоже редактор, но более влиятельный.
Вздох.
— Ваши попытки очернить друзей жалки и противны.
Эдвин пожал плечами.
— Я тоже так считаю. Но согласитесь, что мне оставалось? Прошу вас, мы ведь можем как-то договориться, и…
— Время пришло, мистер де Вальв.
— Нет, нет, нет, господи, нет… (На самом деле фраза прозвучала одним безумным воплем: «Нетнет-нетгосподине-е-ет!») Моя смерть ничего не исправит. Но если я останусь в живых, то смогу кое-что сделать. Я смогу убедить мистера Мида изъять книгу из продажи. Отзовем все экземпляры, отменим погрузки, прекратим печать. Клянусь, я все остановлю. Послушайте, мой труп вам ни к чему. А живой, да к тому же под угрозой смерти, я помогу. Пожалуйста, позвольте вам помочь.
Веснушчатый прервал допрос и быстро что-то обсудил со спецами по курению и алкоголю. Приглушенные одобрения, хмыканья и неясное бормотание, а потом:
— Мистер де Вальв, мы согласны дать вам неделю. И все. У вас неделя, чтобы уговорить мистера Мида остановить печать этой… этой книги. Чтобы изменить ситуацию. И предупреждаю: мы знаем, где вы живете. Знаем, как зовут вашу жену. Знаем даже, как зовут вашего кота.
— Нет-нет. Только не кота. Пожалуйста. Только не Пусю. Все, что угодно, только не трогайте кота — даже для того, чтобы меня припугнуть. Не убивайте его, ради бога, хотя это, конечно, был бы знак, что вы беретесь за дело всерьез. Только не кота, умоляю.
— Хе, хе, хе, — сказал Сэм. (Или что-то в этом роде.)
Глава тридцать первая
— Эдвин, почему так долго? Где ты был целых два дня? Шамбалу хотя бы принес?
Эдвин, шатаясь, вошел в дом; он до сих пор дрожал и был сам не свой. Его выбросили из машины где-то на границе штата, два дня он ехал автостопом и спал в дренажных трубах.
Дженни оглядела его:
— Что случилось-то?
— Меня выкрали, избили и на полном ходу выбросили из машины.
— Ужас какой! Кстати, пока не забыла, я пригласила на обед наших соседей, Элис и Дейва. Поэтому быстренько приведи себя в порядок, они скоро придут.
Эдвин удивленно взирал на жену — она ничего не поняла: броня защищала ее от малейшего ветерка. Он удивленно взирал на эту особу, ту женщину, на которой женился.
— Лю, я говорил, что теперь моя жизнь в руках мафии? Хотя не совсем мафии. Это производители алкоголя и табака и руководитель центра реабилитации наркоманов. Мне осталось жить всего неделю. Они засунули меня в багажник, все время били по голове чем-то тяжелым и бросили у границы штата.
— Милый! — произнесла она, словно разговаривая с туповатым ребенком. — Ты мне это уже рассказывал, не помнишь? — Она сделала пируэт и принялась придирчиво рассматривать свой зад в зеркале. — Я не толстая?
Глава тридцать вторая
Если на некоем участке некоего шоссе в некоей местности Страны Байю ранним пасмурным утром в понедельник вы остановитесь и внимательно прислушаетесь, то, кроме кваканья лягушки-быка и завывания ветра в шилоидальных деревьях, услышите, как кто-то скребется. Легкий, еле уловимый звук. Он такой слабый, что его можно и не услышать. Но если пройти через виноградники и леса, поросшие испанским бородатым мхом, приложить ухо к влажному торфу, закрыть глаза и прислушаться, из глубин до вашего слуха донесется звук. Кто-то скребется.
Неизвестно, кто прислал доктору Аластару экземпляр «Что мне открылось на горе», неизвестно, с какой целью — посмеяться или просто подарить от всей души. В любом случае, затея не удалась. Доктор Аластар (возможно, вам он известен под именем «мистера Этика») страшно разозлился. Сначала швырнул ее в стену камеры. Затем поднял и снова швырнул. Потом пнул и помочился на нее. После чего поджег. (Честно говоря, книга, облитая мочой, горела не очень хорошо. Хотя ему удалось слегка подпалить обложку). Наконец, в грандиозном и символическом финале наш доктор сломал корешок и спустил эту здоровенную книгу в унитаз. Во всяком случае, попытался. Книга застряла в трубе, а когда доктор спустил воду, содержимое канализации вылилось наружу. Очень плохо, потому что теперь надо звать охранника со шваброй, мыть камеру, и сантехника, чтобы тот вытащил, прочистил и снова замуровал трубу.
Авария не вызвала особого восторга у охранника, и он, будучи человеком немногословным, выразил свое неудовольствие делами, а не словами. Он повозил мокрой тухлой тряпкой по физиономии мистера Этика.
— Скучаешь по своим говяшкам? — спросил он. — Не хватает, а? Не нравится?
Ночью, когда взошла бледная луна и ее голубой свет излился на Страну Байю, бедный доктор, лежа на койке, предавался бурным фантазиям на тему мести.
Завтра понедельник, а это значит десять часов вкалывать в цепях с другими заключенными, потом макраме, различные искусства и ремесла. Мистер Этик ненавидел тюрьму. Терпеть не мог ходить в связке с другими заключенными. Не выносил душ из пожарного шланга. Испытывал отвращение к бесконечным образовательным сеансам и терапии групповыми объятиями. Так он лежал, злой на весь свет, проклиная судьбу, пока не услышал тихое «бульк» — такой звук бывает, когда дергаешь струну банджо. Перевернувшись на бок, мистер Этик вперился в темноту. Наконец глаза привыкли, и он увидел, как под трубой его унитаза образовалась капля — и упала. Бульк!
Мистер Этик подполз, нагнулся и обнаружил источник. Когда он потрогал место, где труба замурована в стену, оказалось, что шпаклевка еще сырая. Он пощупал основание унитаза. То же самое. Уплотнитель не успел схватиться — так же как и цемент, соединяющий замененные блоки. Штукатурка мягкая, будто камамбер. Мистер Этик неслышно хохотнул. (В ходе судебного разбирательства выяснилось, что сантехник вместо моментально застывающего раствора использовал смесь старой дешевой штукатурки с резиновым клеем.)
Мистер Этик — мужчина невысокий, скорее даже миниатюрный, но отнюдь не слабак. Он навалился и сдвинул спиной весь унитаз. Шланг вывернулся, но, остался на месте. (Если бы он оторвался, разлив канализационных вод привлек бы внимание охранников, которые при обходе оказались бы в луже. Но впервые за долгое время удача улыбнулась мистеру Этику.) Он пополз назад, набил одежду под одеяло — если вдруг в камере зажгут свет, — скользнул внутрь, под кожу тюремного здания, и был таков.
Крепко цепляясь за трубу, он проелозил вниз, а затем горизонтально по сточным трубам тюремного кишечника. Вода течет вниз, рассудил мистер Этик, рано или поздно тюремные отбросы сливаются в болото или в контейнер для переработки. И действительно — по мере спуска трубопровод становился шире, к нему подходило все больше труб. Единственными источниками света служили оранжевое сияние контрольных лампочек и крошечный фонарик для чтения в зубах мистера Этика. Фонарик ему выдали по разрешению надзирателя. Лампочка из твердого пластика светила плоховато, но в сырых промозглых тоннелях тюрьмы «Филоксум 901» она была редкой удачей — словно ангельский перст, указующий путь.
Итак, наш доктор Роберт Аластар (он же мистер Этик, он же осужденный на три пожизненных) скользил, полз, пробирался к свободе. Последнюю часть пути он копал руками. (Трубы исчезли в нездорово зеленой, отвратительной на вкус луже, и мистер Этик решил сделать подкоп вбок.) Сырая земля легко поддавалась, он протиснулся в лаз и, наконец, выскочил наружу — в предрассветную тьму, словно теленок, родившийся под луной.
Отплевываясь и откашливаясь, доктор стер с лица черную грязь. Вдалеке слышалось журчание; он пошел на звук и оказался в воде. Солнце плеснуло на небо бледно-розовым, а мистер Этик, словно совершая обряд крещения, обливал себя водой снова и снова, смывая грязь, землю, саму тюрьму.
— Так-так-так. Никак добрый доктор…
Мистер Этик замер в воде. Обернулся и тут только понял, что за ним наблюдают. Кто-то сидел на берегу. Удочка вертикально закреплена, леска безжизненно лежит на воде залива.
— Бубба? — произнес мистер Этик.
Бубба, один из самых гнусных тюремных охранников, пристально смотрел на него.
— Очень интересно, — сказал он.
Минуту, целую мучительную минуту мистер Этик стоял по колено в воде, глядел на охранника и отчаянно пытался решить, что делать. Понятно, что Буббу нужно прикончить, но как? Этот накачанный амбал в два раза его больше. С налоговыми инспекторами проблем не было. Доктор пристукнул их собственными портфелями. Как ни странно, соседи пришли помочь закапывать тела. «Налоговый инспектор, говоришь? Отлично. Схожу за лопатой».
А вот с Буббой куда сложнее. Может, вырвать удочку и, словно копьем, пронзить ею охранника…
— Ну как, — кивнул мистер Этик, отвлекая внимание, — клюет?
— Не. Смотрю, как летают светлячки и плещет зубатка.
— Давненько не видал тебя в тюрьме. Бубба кивнул:
— Да уж. Больше не стану там работать. Однажды взял и решил уйти на рыбалку.
— Вижу-вижу.
— Нет, не рыбу ловить. На рыбалку. Вот здесь, — и он стукнул себя в грудь. — Ушел на рыбалку в своей душе.
— Понятно. Ладно, приятно было поговорить. Мне пора. Меня, понимаешь, условно освободили.
— Правда? — спросил Бубба. — Ты же вылез из той дыры на берегу. Не похоже на освобождение. Я бы сказал, что смахивает на побег.
— Нет-нет, что ты. Это не побег. Я просто… понимаешь, взял отпуск. Ушел на рыбалку.
Бубба задумчиво кивнул. Повертел удочкой.
— Док, пообещай мне кое-что.
— Все, что угодно.
— Обещай после отпуска, когда выправишь все шестеренки своей жизни, вернуться в тюрьму. Обещаешь? Даешь слово?
— Конечно.
— Честно?
— Я никогда не лгу. Я же мистер Этик, в конце концов.
Бубба широко улыбнулся:
— Доверие нужно дарить, а не требовать. Страница сорок семь. И это истинная правда. Правда с большой буквы. Может, тебе денег дать? Или подбросить куда-нибудь?
Мистер Этик поколебался, не зная, до какой степени искушать судьбу.
— Хорошо бы денег и добраться до города. И еще чистую одежду.
— Ладно, — сказал Бубба. — Схожу за грузовиком. И знаешь, прости меня за обыски всех отверстий тела, за бессистемную жестокость. Надеюсь, без обид.
— Брось. — И мистер Этик процитировал то ли Спинозу, то ли Фому Аквинского: — Кто старое помянет, тому глаз вон.
— Куда ты теперь? — спросил охранник, когда они шли по берегу реки.
— Да знаешь, надо встретиться кое с кем, — ответил мистер Этик. Встретиться с неким издателем в некоем офисе некоей компании на Гранд-авеню, оставившей мистера Этика с носом. Отмщение грядет.
Глава тридцать третья
Эдвин все-таки оказался рисковым человеком. Но не проницательным игроком. Дело в том, что все свои надежды он связывал с прогнозами маркетологов. Вся его жизнь теперь зависела от мудрости отдела маркетинга, что лишь подчеркивало глубину его отчаяния. (Исследования маркетологов немногим надежнее гадания по куриным потрохам.) Если Эдвин не убедит мистера Мида остановить издание книги, жить ему осталось неделю. Убедить он не смог. Слишком поздно. «Сутенир» уже зарегистрировал больше десятка побочных продуктов и сходных названий. (Эдвина удивлял и настораживал тот факт, что мистер Суаре отказывается писать новые книги. «Нет, боже упаси. Пусть великую картину наполнят сияющие слова других искателей. Пусть другие продолжат крестовый поход. Мне по-прежнему полагается пятнадцать процентов с продаж, верно? Это валовой доход по прейскуранту, так?»)
Книга «Что мне открылось на горе» породила целую индустрию тиражирования. Нечто вроде непобедимого сказочного зверя или тысячеглавого чудища. Если бы Эдвин пошел к мистеру Змию и компании, вооружившись внушительными графиками и сложными диаграммами продаж, если бы убедил, что популярность книги идет на спад, он бы остался жив и почти невредим. Потенциальные убийцы должны были на это купиться. «Итак, джентльмены, интерес к этой книге ослабевает. Мода прошла. Все снова хорошо!» Графики стали бы доказательством того, что жизнь Эдвина имеет ценность. И все это он решил, опираясь на слова ребят из отдела маркетинга.
А началось с небрежной реплики в кафетерии («Рейтинг книги Тупака Суаре должен когда-то пойти на спад»), затем последовала рабочая гипотеза («Скорее всего, рейтинг Суаре упадет со дня на день»), потом авторитетное предположение («Продажи книги „Что мне открылось на горе“ начали падать. Несомненно»).
Остались только формальности — графики и таблицы, подтверждающие резкое падение продаж. Отдел маркетинга как раз изучал этот вопрос, Эдвин все взвесил и сказал себе: «Может, получится». Он уже репетировал речь, с которой выступит перед мистером Змием и компанией, когда они его снова схватят: «Джентльмены, обратите внимание, этот график на экране…» (И про себя отметил: «Не забыть захватить экран для презентаций».)
Но дальнейшие события развивались не по плану.
Все началось, как часто бывает, с легкого щелчка:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35