Как в скверном фантастическом романе Ирвина. Он повернется и скажет: «Я — Эдвин». А она ответит: «Я — Мэй. Если снова ко мне полезешь, придется тебя арестовать».
Эдвин шагал по тихим тротуарам Гранд-авеню, будто Чарлтон Хестон в фильме «Человек Омега»: одинокий, бдительный, живой. Луи больше не предлагал хот-доги и пикули — и даже латте-моккаччино. Теперь Луи (он же Тед) занимался терапией объятьями. За улыбку и двадцать пять центов он выйдет к вам и крепко-крепко обнимет. Объятия Луи пользовались большим спросом. Выстраивались очереди, в ладони у каждого четвертак.
— В двух кварталах отсюда тоже ларек с объятиями, — услышал Эдвин. — Но мне больше нравится Луи. Он обнимает лучше всех!
В конце концов Эдвин окончательно отказался от метро и решил промочить горло у О'Келлигана. Но паб оказался закрыт. Конечно же. На входной двери висела бумажка с надписью… впрочем, вы и так знаете какой.
— Вот срань, — произнес Эдвин в пространство. Паб О'Мэйлли тоже был закрыт. Заведение О'Шеннона превратилось в центр сбора волонтеров. На фасаде паба О'Тула красовалась реклама: «Оздоровление и терапия счастьем — методика Тупака Суаре!» Эдвин побрел дальше, мимо статуи Джеральда П. Джеральда, вдохновителя Великого Калиевого Бума 1928 года, вдоль ограды Королевского Парка: перемены застигли его врасплох, он уже отстал от жизни. Заходил в один бар за другим, но утешения так и не нашел.
— Бар? — удивилась девушка, когда он постучал в дверь. — Что вы, нет. Мы продаем натуральную вегетарианскую здоровую пищу.
Эдвин взглянул на эту веселую симпатичную девушку и мгновенно распознал все тот же застывший взгляд и обворожительную улыбку.
— Так почему же вы еще здесь? — поинтересовался он. — Вам скорее полагается возделывать поля люцерны.
Широкая ослепительная улыбка:
— Откуда вы знаете? Мы с моим парнем завтра уезжаем. Только там не люцерна, а кукуруза. Мы открываем свой некоммерческий фермерский кооператив. Чтобы дать возможность молодежи…
Не дослушав ее, Эдвин ушел. Странник в странной стране. Наплевать. Завтра в это время он будет лететь в самолете.
— Псст, парень! Выпивку ищешь? — окликнул его старик из полумрака переулка. (Он действительно сказал «псст».)
— Чего надо? — как-то слишком грубо спросил Эдвин. — Тебе подать мелочь? Или обнять? Обойдешься. Принимаю только в кабинете.
— Нет, мне объятий не надо. Тем более от такого сопливого хама.
Эдвин заметно повеселел. Грубость? Разве она еще здесь водится?
— Вижу, парень, тебе нужно выпить.
И тут внимание Эдвина привлек знакомый звук. Он услышал многообещающий перестук и перезвон бутылок, а когда зашел в переулок, его взору предстал целый мини-бар: «Джонни Уокер», «Южная отрада», «Носорог-альбинос», «Золото Кокани». Даже ящик «Одинокого Чарли».
— А я думал, что большинство уже не пьет, — удивился Эдвин.
— Большинство — да. Но большинство — это далеко не все. В порту огромное количество этого добра, склады забиты, оптовые партии пылятся. При теперешнем уровне дурных привычек этого надолго хватит. На многие годы. Еще у меня есть сигары и обычные сигареты, первоклассный кокаин, пара старых номеров «Джи-Кью» и «Максима».
— Елки-палки! — Эдвин полез за бумажником. Он запасся сигаретами, купил спиртное и приобрел даже парочку больше не издающихся журналов для мужчин. И когда, совершенно счастливый, он зашагал дальше, ему было Видение. Видение столь ясное и впечатляющее, что он чуть не разрыдался. Новое меньшинство — бунтари, целая субкультура несчастливых — загнано в подполье по всей стране и вынуждено существовать в теневом царстве черного рынка и тайных рукопожатий. Подземный мир тех, кто не захотел проститься с дурными привычками, кто твердо (и благородно) отказался «обрести блаженство». Видение вдохновило его: группа маргиналов, пыл которых не угасает все грядущие годы смуты. На душе полегчало, он приободрился, и тут — тут его схватили. Снова.
— Какого черта? Вы обещали неделю!
Сэм Змей по прозвищу Змий осклабился. Эдвин растянул губы в ответ. На заднем сиденье машины было тесно, тонированные стекла скрывали происходящее от внешнего мира. По бокам Эдвина сидели двое помощников, и один ткнул ствол ему под ребра.
— Тэк-тэк. Что у нас тут? — Змий вытащил у Эдвина контрабандные сигареты и спиртное. — Забавно, а?.. Выпивка и курево.
— Вы же сами дали неделю, черт возьми! — Эдвин искренне огорчился. Мафия не держит слово. Что за дела?
— Неделя прошла, — сказал Змий. — Мы взяли вас в воскресенье. Продержали два дня…
— Вот именно! И отпустили во вторник.
— Ну да. Сегодня понедельник, вот и неделя. Эдвин был вне себя от возмущения:
— Неделя будет во вторник, а не сегодня. У меня еще день.
— Нет… — Змий размышлял вслух. — Это получается восемь дней. Считаем: вторник, среда, четверг… — Он принялся загибать пальцы, но это оказалось нелегким делом, потому что пары пальцев ему недоставало.
— Прошлый вторник не считается.
— Считается. Почему нет?
— Смотрите, — сказал Эдвин. — Если в пятницу вы кому-то говорите «Увидимся через неделю», разве вы встречаетесь в следующий четверг? Конечно, нет. Для обычного человека «через неделю» значит «в тот же день через неделю». Так что ждите до завтра.
Змий нахмурился, ища поддержки у помощников, но их нанимали явно не за умственные способности, так что помочь ему они не могли.
— Еще один день! — вскричал Эдвин. — У меня еще один день!
— Ладно, — согласился Змий. — Я понимаю, чего вы так дергаетесь. Хорошо… свободны, у вас еще двадцать четыре часа. Но все равно придется сломать вам палец или что-нибудь еще.
— За что? Потому что не желаете признать свою ошибку? Конечно, не желаете, вы же все-таки человек. Послушайте, Змий, нет ничего постыдного в том, чтобы сказать: да, накладочка вышла. Я ошибся. Все мы несовершенны. Итак, завтра начинаем заново, идет? Новый день, новый старт. Что скажете, громила?
В палате первой помощи госпиталя Сан-Себастьян Эдвину на большой палец наложили гипс и дали пузырек сильного болеутоляющего (доктор убеждал его блокировать боль в уме, по методу Тупака Суаре, но в ответ услышал: «Обезболивающее, блядь, и побыстрее, не то я вас прикончу!»).
И вот, одурманенный, с распухшим багрово-черным пульсирующим пальцем — который после обработки Змия стал воистину «большим», — Эдвин, пошатываясь, вернулся к себе… в пустой дом.
«Пустой» не в смысле «никого нет», а в смысле «ничего нет». Потрясенный Эдвин долго стоял, окаменев. Все исчезло. Ни мебели. Ни занавесок. Ни портьер. Даже — он заглянул на кухню — треклятого холодильника и треклятой плиты. Дженни его обчистила.
Появился Пуся, мяукнул растерянно и потерся о его ноги. У Эдвина не осталось даже сил как следует наподдать ему.
— Все забрала, — повторял он, словно это как-то могло смягчить удар. — Все.
Цветная душистая бумажка с запиской лежала посреди гостиной. Но он и так знал, что в ней написано.«Дорогой Эдвин, я решила уйти от тебя». Эдвин оглядел пустую комнату. «Спасибо, дорогая, я и без тебя это понял».
Я отправляюсь навстречу счастью и открытиям. Я продала все наше так называемое имущество, чтобы собрать денег на путешествие. (Эдвин, ведь это всего лишь вещи. Помни: не мы владеем имуществом, это оно владеет нами.) Да, Эдвин, для меня настало время перестроить свою личность в соответствии с более духовными принципами. Я не очень понимаю, что это значит, но все равно хочу этого добиться. Я решила стать наложницей Тупака Суаре. Я позвонила Ему вчера поздно вечером (его домашний телефон я нашла, в твоем компьютере) и предложила свое сердце и душу. В ответ Он сказал, что все мы должны сбросить тела и стать единым целым с самой жизнью. Спросил мои размеры, чтобы суметь правильно отделить внешнюю скорлупу от истинной внутренней красоты. Я ему понравилась. Он попросил прислать фото по факсу. (Я послала то, где я в красном купальнике, из нашей поездки в Акапулько. Думаю, на ней хорошо видно мою сущность.) Я так волновалась, но, к моей радости и облегчению, Он милостиво разрешил присоединиться к Его «священной команде Богинь», как Он поэтично выразился. Эдвин, надеюсь, ты меня поймешь. Сейчас мое место рядом с Великим Учителем. Прости. Хотя все равно я тебя никогда не любила. Ничего личного, но это правда. Кстати, я продала все твои костюмы бродячим музыкантам. (Пять долларов за штуку, мне ведь сейчас деньги как нельзя кстати. Спасибо.) К сожалению, не могу взять с собой в Великое Путешествие нашего Пусю. Ну и черт с ним, ведь у Просвещенного аллергия на кошачью перхоть. Но я знаю, ты о нем позаботишься. Вы оба так привязаны друг к другу.
Твоя Дженнифер
P.S.: Про Мэй я все знаю. И всегда знала. Просто мне было все равно.
Эдвин с письмом в руке тяжело опустился на пол. Сломанный палец ныл. Да, он завтра получит больше миллиона долларов, но все уже пошло кувырком, его жизнь лишилась опоры. Жена присоединилась к свите Тупака Суаре, сам он под прицелом, большой палец сломан, вещи проданы странствующим уродцам, а он собирается бежать из страны. Один.
Несмотря на свои бурные фантазии, он прекрасно понимал, что, возможно, никогда больше не увидит Мэй. Он отправил бы ей тайное послание, попросил бы приехать к нему, но неизвестно, согласится ли она. Он может потерять ее навсегда. Вот чувство, которое охватило Эдвина, — чувство утраты. Можно бы составить целый список утрат — если бы, конечно, Змий не сломал ему большой палец на правой руке. («Только не правую! Чем я буду писать?» Затем хруст, крик и неискреннее извинение: «Простите, мистер де Вальв, таковы правила».) Эдвин потерял почти все. Жену. Дом. Лучшего друга (так и хотелось сказать «единственного» друга).
— Одни мы с тобой остались, — скорбно произнес он, поглаживая Пусю. — Только ты и я. — Что может быть хуже?
А ночью, когда Эдвин, приняв болеутоляющее и алкоголь, растянулся на полу в гостиной, когда он задыхался и метался в бреду, когда над спящим городом взошла луна, Пуся нассал ему в ботинки.
Dulce domum. «Дом, милый дом».
Глава тридцать седьмая
На границе округов Бичер и Бауэр, на полупустынном шоссе, затерянном посреди болот, где царит резкий запах, летают полчища комаров с залива и растут нежно-зеленые лозы назареянского винограда, стоит единственный нарисованный от руки указатель: «Оружейная лавка Бичер/Бауэр и центр семейного досуга». За счет причудливого административного деления это местечко на берегу залива оказалось практически недоступным, и его облюбовали как матерые торговцы контрабандным оружием, так и любители-энтузиасты. Из-за недавнего случая в детском саду, когда стреляли из титановых штурмовых винтовок с бронебойными пулями, в округе Бичер запретили торговлю упомянутыми боеприпасами: нет пуль, нет и хулиганов. (Лозунг законодательной власти: «Убивают бронебойные пули, а не дети с неустойчивой психикой».) Однако округ Бауэр действовал в несколько ином направлении. Оружие запретили, но почему-то забыли про патроны: нет штурмовых винтовок, нет и нападений.
Вроде бы все гладко, но торговцы оружием быстро заметили лазейку и воспользовались ею. И вот в темных влажных дебрях, прямо на границе двух округов, выросла оружейная лавка. С одной стороны продаются бронебойные пули («исключительно для спортивного отдыха»), а с другой соответствующие скорострельные штурмовые винтовки («идеальны для охоты на белок»).
В этой лесной глуши книг, в общем-то, не читали. Правда, в последнее время местная учительница и супруга пастора судачили о каком-то малом по имени Тупак, но неграмотность и высокий процент межродственного скрещивания оберегали местных жителей от лишней информации. Поэтому, когда в оружейной лавке появился человечек с бегающими глазами, никто его не узнал. Никто не сказал: «Слушайте, а я видел ваше фото на обложке. Вы — мистер Этик!» Но нет. Ему удалось проскользнуть неузнанным.
— Чем-нибудь интересуетесь? — спросил здоровяк в обтягивающей майке. (Цвета мертвой плоти, чрезвычайно подходящей для данного места. Когда восемь лет назад он купил ее на местной ярмарке оружия, она была ярко-оранжевая, но со временем краска выцвела, майка села, а живот вырос.)
— Оружием, — сказал мистер Этик. — Которым можно убить человека.
— Минуточку, мистер, — сказал продавец (в строгом соответствии с законодательством округа о контроле оружия). — Я не имею права продавать спортивное стрелковое оружие, если заподозрю, что вы используете его для уголовного преступления.
— Ну хорошо. Тогда дайте снайперскую винтовку для охоты на белок.
— Ладно. Какого размера белка?
— Ну, примерно человеческого.
Продавец снял со стены предмет своей гордости и славы: гибрид арбалета и гранатомета.
— Эта штука нарасхват у наших заядлых спортсменов.
Человечек нахмурился:
— Дороговато, наверное.
— Совсем нет. Наш распространитель в Галвестоне обанкротился — главный управляющий все бросил и ушел на рыбалку, — поэтому мы распродаем эти вещицы со скидкой, всего за семь тысяч четыреста долларов. Конечно, нужны еще боеприпасы. Они по ту сторону красной линии на полу.
— Боюсь, мне это не по карману. Есть что-нибудь надежное, но менее хитроумное?
— На какую сумму?
Человечек вывалил на прилавок содержимое карманов. Несколько монет, двадцать пять центов, вытрясенных у ребенка, который собирал их на улице для Детского фонда ООН. Мистер Этик обругал про себя местных жадюг: до чего скудные пожертвования, просто позорище.
Здоровяк за прилавком пересчитал деньги.
— Так, сорок два доллара восемьдесят один цент. Негусто. Но ничего, у меня для вас кое-что есть.
Он нырнул под прилавок и достал длинный металлический ящик армейского образца, грязно-зеленый и пыльный.
— Вот, — сказал он. — Отдам за сорок баксов. Трафаретные буквы были явно кириллицей. R в зеркальном отражении и заглавные буквы. Советские.
Глава тридцать восьмая
Эдвин не закрыл входную дверь и оставил полный пакет еды для Пуси.
Именно в это утро Эдвин де Вальв собирался уйти со сцены. Именно в это утро он собирался исчезнуть. Он быстро шел по улицам, залитым солнцем, к ближайшему банку, но тот еще не открылся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35