– Списочек, который составил сей лейб-токарь… Государыня ему изволила поручить. Это все элевы, сиречь ученики будущей гимназии санктпетербургской.
Сняв очки, он прошелся по списку и нашел необходимое.
– Вот, пожалуйте… «Сын адмиралтейского плотника». Далее читаем, под номером четырнадцатым, – «сын дворцового кузнеца». Здесь еще хуже – «сын господского человека», а вот – «крестьянин князя Меншикова». Крестьянин!
– Вы забываете, господин Шумахер, – улыбнулся Девиер и полез за неизменной табакерочкой. – Я, например, бывший юнга, сирота, беженец, а сами вы? А вдруг сын плотника или крестьянин окажется способнее, чем все российское дворянство?
– Вы шутите! – вскричал Шумахер. – А вот взгляните, экселенц, что он пишет в проекте устава? «Учеников школы той отнюдь чтоб не драли и за уши не таскали, а токмо по постановлению педагогического совета за исключительные бы поступки розгою…» Да он же в педагогике прямой неук, этот ваш Нартов!
– Однако покойный император сего токаря неуком не признавал и многие дела наиважнейшие доверял. И ныне царствующая императрица…
– Покойный император, царство ему небесное, с сим токарем каждый день точил и привык к нему, как к своему человеку. Привыкаем же мы к своим лакеям, кучерам, но это не должно означать, что мы им дела государственные поручать станем. Он же сам, Нартов, рассказывал, что и горшки подавать малолетным принцессам ему доводилось!
– Ну-ну, господин библиотекариус, вы забываетесь! – Девиер захлопнул крышку черепаховой табакерки.
Шумахер понял, что зарвался, и в расстройстве чувств принялся пальцем накручивать локоны своего парика.
– А правда ли, – спросил Девиер, – вы заставляли иноземцев, выписанных сюда в качестве студентов, дрова пилить на вашей собственной усадьбе?
– Ложь, ложь! – поперхнулся Шумахер. – О, все это клевета!
– Ладно! – Девиер положил на стол тяжелую ладонь. – Я пришел не для того, чтобы разбираться в ваших распрях с господином Нартовым и иными. И о русских тоже советую поосторожнее, вы едите русский хлеб и русское золото получаете за службу, и немалое. Скажите лучше, что есть философский камень?
– Философский камень? – задумчиво отозвался Шумахер, а сам лихорадочно думал: кто донес, что донес?
– Не буду затруднять вас догадками, – сказал Девиер. – Меня интересует тот философский камень, который пропал у вас в Кунсткамере.
– Это все Тузов! – вскричал Шумахер, очки его блестели. – Это такой ворюга! Скажу вам, экселенц, вино, которое по царскому указу выдается посетителям, угощения ради, он его расхитил! На прошлой неделе пропала большая морская звезда…
– Постойте, разберемся, – прервал его Девиер. – Я только что допрашивал Тузова. Он весьма логично ответствует: первым о пропаже камня должен был заявить в полицию владелец, следующим – вы, как куратор Кунсткамеры. А его, Тузова, будто бы вы честным словом обязали в течение семи дней о пропаже молчать… Как это понимать?
Шумахер говорил беспрерывно, но речь его состояла из потока латинских, немецких и русских цитат и выражений. Девиер, умевший объясняться на языке всех игорных домов Старого и Нового Света, ничего понять не мог.
– Давайте по порядку, – вновь остановил его Девиер. – Да вы садитесь, Иван Данилович, что вы на ногах да на ногах! Я же не расследовать дела Кунсткамеры пришел, меня заботит другое.
Генерал-полицеймейстер, когда хотел, мог расположить к себе любого человека.
– Скажите, ученейший Иван Данилович, скажите мне без утайки, что есть сей философский камень, каковы его таинственные свойства?
Шумахер принялся рассказывать на сей раз весьма внятно, а Девиер, занявшийся вновь своей табакерочкой, отмечал при упоминании каждого из трансцендентных достоинств камня:
– Возвращает молодость старикам? Так-так! Власть земную возвышает? Преотлично!
Но Шумахер закончил рассказ сообщением, что он не полномочен всех тайн сего камня раскрывать, и поклонился в сторону Девиера.
– А кто же полномочен?
– Академический капитул! Сиречь ученое собрание академикусов!
– Так-так. А в прошлом году, когда вы, преученейший библиотекариус, привозили из Европы пресловутый перпетуй мобиль, то бишь вечный двигатель, вы, помнится, капитул не собирали?
Шумахер склонил голову в гнедом своем пышном парике.
– Хорошо. Тогда такой вопрос: кто же владелец сего таинственного камня?
Шумахер приободрился, потому что из раскрытого окна стали доноситься соблазнительные запахи кухни. Он рассказал, что не далее как вчера в Кунсткамеру был доставлен чудеснейший монстр – диковинка природы, рыба-сазан куриознейший, а длиною в осьмнадцать вершков!
Он распростер руки елико возможно.
– Как раз сегодня сазан сей зажарен, и академический капитул просит господина генерал-полицеймейстера оказать честь. Присутствовать и принять участие в дегустации, в ученом апробировании физиологической плоти рыбы сей…
– Так кто же, скажите мне, владелец того философского камня? – терпеливо повторил вопрос Девиер.
Шумахер достал с верхней полки лейденскую банку и стал живописно повествовать о совершенно необычайных свойствах недавно открытого электричества, которые удивительно напоминают…
– Морра фуэнтес! – прорычал Девиер. – Кто у вас такой есть Рафалович?
Библиотекариус будто споткнулся на всем скаку.
– Да, да, – подтвердил Девиер, потряхивая табакерочкой. – Кто у вас такой Рафалович?
И сладкое лицо библиотекариуса озарилось новым приступом вдохновения. О, Рафалович! Это ученейший муж, пир эрудиссимус! Это исключительный знаток черной и белой магии! Вся Сорбонна не хотела его отпускать в Россию. Одних взяток пришлось раздать сорок тысяч червонцев.
– Про взятки бы молчали в присутствии чина полиции! – мрачно сказал Девиер. – Граф Бруччи де Рафалович? Чей у него графский титул? Цесарского двора? Многовато в Санктпетербурге развелось графов и маркиз различных, придется полиции ими заняться.
9
– Вот видите? – смеялся генерал-полицеймейстер. – Ни на один мой вопрос вы, господин библиотекариус, по существу не смогли ответить… А еще ученейший муж, говорят, вы тут только и занимаетесь, что друг другу экзамены устраиваете.
Девиер обратился к табачку а ля виолетт, а несчастный Шумахер страдал, словно куриознейший сазан на сковороде, потому что никак не мог в конце концов понять, что от него нужно всесильному богу полиции.
– А вот я задам вам еще один вопрос, – сказал генерал-полицеймейстер, насладившись понюшкой. – Уж если вы и на него не ответите, значит, экзамен не выдержан. Итак…
Он многозначительно покосился на вытянувшегося в струнку господина библиотекариуса.
– Кто у вас тут карлик есть такой? Что он у вас тут делает?
Вот те на! Если б Шумахер умел чесать себя в затылке, он бы немедленно сделал это. Да ведь Девиер чуть не каждый праздник встречает этого карлика при дворе, куда тот бегает к царице за подачками. Тут что-то неспроста!
И он поведал, как покойный Петр Алексеевич закупил за границей всяческие редкости – инструмент математический и навигацкий, сосуды химические, медицинские препараты, картины, книги, медали и прочая и прочая. Возвратясь в державу свою, государь указал, что где родятся уроды всякие, человеческие или скотские, отнюдь не выбрасывать их, а помещать в банки со спиртом и с бережением доставлять в Санктпетербург, надеясь на вознаграждение немалое. Поскольку же невежественные люди боялись уродств, полагая их кознями диавольскими, царский указ разъяснял, что сии козни противу естества и им быть невозможно, ибо у диавола ни над каким созданием власти нет…
– Видите, – прервал его Девиер, – указ царский вам объявляет, что ничего противу естества в природе нет, а вы носитесь со своей магией, белой и черной! Однако вы опять далеко хватили, герр Шумахер. Отвечайте, чем занимается у вас карлик и кто за его поведение отвечает?
Шумахер прижал руки к груди, как бы умоляя не прерывать, и продолжал:
– В указах тех предписывалось также, чтобы какие уроды и люди монструозные явятся, живыми их ко государевому двору доставлять. И многие монстры живьем проживали в Кунсткамере на казенном счету. Теперь живет карла Осипов, прозываемый Нулишкой. Рожден он от придворного шута, а науке пожалован покойной царевной Наталией Алексеевной, которая разных уродцев всячески оберегала…
Девиер окончательно убедился, что Шумахер, подобно его высоким покровителям – лейб-медику Блументросту и вице-канцлеру Остерману, – владеет искусством наводить тень на плетень, и встал.
– К вопросам сиим советую вам приготовляться получше. А то, говорят, на придворной цирюльне есть вакантное место. Там тоже наука – что кровь пускать, что пиявки ставить или шею намыливать. А общество какое? И графы, и герцоги, один даже светлейший князь имеется. А вопросы? Только самые простые задаются: «Не беспокоит ли?» Или: «Не угодно ли водицей спрыснуть?»
И ушел, оставив Шумахера в полном расстройстве, – весь Санктпетербург знал, что генерал-полицеймейстер человек двусмысленный и к государыне без доклада входит. Да к тому же, надевая свою черную епанчу, он объявить соизволил:
– Ея императорское величество сего дня поутру изволила путь восприять из Стрельны в свой богохранимый град Санктпетербург.
Как тут его понимать?
А выйдя из Кикиных палат, с высокого крыльца генерал-полицеймейстер увидел напротив, на слободке, завалинку Грачихиного дома, которая дружно грызла тыквенное семя. А перед завалинкой ходуном ходил карлик Нулишка, у которого все шнурки были расшнурованы, отчего он чуть не падал в дорожную канаву.
– Н-на тебе, кавалер вонючий! – грозил он кулачком в окно холявинских антресолей. – Я тебя уже давно заложил со всеми твоими лейб-гвардейскими потрохами!
И икал умопомрачительно.
– Кто его успел напоить? – ужасался бурмистр Данилов.
– Кто-то утром ему пожаловал гривенник, – отвечала вдова. – Много ли такой козявке надо?
– Всех полиции продам! – хорохорился Нулишка. – Я там свой человек. А Аленку выкуплю, мне сам генерал сто пятьдесят рублев обещал.
Генерал-полицеймейстер счел эту сцену недопустимой и сделал знак своим клевретам.
И жители слободки с ужасом увидели, как от Кикиных палат пошли люди в епанчах и в страшных носатых масках. Завалинка кинулась наутек. Тем временем подгулявший монстр обратился в сторону Кунсткамеры.
– И вас заложу, академики безмозглые! – неистовствовал он. – Вот царице расскажу, как один из вас секреты продавал английскому милорду!
– Точнее не выразишь, – сказал Девиер.
Люди в масках скрутили карлика и под полами плащей унесли его с собой.
10
Юный князь Репнин капризничал:
– Маркиза Лена, а маркиза Лена… Давайте не поедем сегодня кататься, останемся лучше вдвоем!
– Ну почему же? – Маркиза за ширмой переодевалась. – Мне без общества скучно.
Ефиопка подала ей щипцы для завивки, маркиза дула на них и обжигала пальцы.
– Что вам эти молдаванские князья… – тянул Николенька. – И этот недоросль Холявин! Разве это общество?
– Но это славные молодые люди! Ах, они всего лишь унтер-офицеры, а вы поручик? А не вы ли, князь, любили повторять, что в обществе женщины любой чин – не чин?
– А если в лодке не хватит места? Придется за шлюпкой посылать, а это долго…
– Зачем посылать? Мы гребцов не возьмем, слуг тоже, кроме моей Зизаньи. Любезные кавалеры – господин Холявин, князь Сербан, – они сами предложили сесть на весла.
И маркиза, подхватив юбки, спустилась в вестибюль, Гайдук Весельчак с поклоном распахнул дверь и сделал на караул булавой. В дверях маркиза обернулась к Николеньке:
– Забыла предупредить… Еще один для вас ожидается сюрприз, милый князь.
И в толпе масок, ожидавших на крыльце, Николенька узнал своего деда, который – прямой и сумрачный – стоял поодаль.
– Это-то зачем? – с болью воскликнул Николенька, но маркиза только обдала его смеющимся взглядом из-под черного кружева маски. Старый генерал-фельдмаршал, как заправский кавалер, склонился к ее руке, целуя.
Через полчаса лодка маркизы Лены, украшенная коврами и роскошными опахалами, выплыла на середину Невы. Сербан Кантемир и Евмолп Холявин, оба в белых рубашках, добросовестно гребли.
– Какой простор! – воскликнула маркиза Лена. – Каждый раз, когда я переплываю Неву, я ощущаю величие неба, огромность мира и тщету смертного человека!
Никто не отвечал. Хотя все были в масках, но каждый знал, кто есть кто. И молодые военные были, конечно, стеснены присутствием генерал-фельдмаршала. Закат пылал в многочисленных окнах дворцов вдоль набережной реки.
– Как быстро все это выросло! – сказал старый Репнин. – Подумать только, а ведь еще вчера здесь были топь и чащоба!
– Деда-то, деда зачем вы взяли? – продолжал расстраиваться Николенька, дыша в ухо маркизы. Но та только смеялась, обмахиваясь опахалом.
– Эй! – вдруг закричал Антиох. Он сидел на корме и держал в обнимку ларец с посудой, потому что был произведен маркизой в ранг буфетчика. – Эй, раззявы! Сразу видно, что князья на веслах, – судно у нас на носу, правьте левее!
Действительно, прямо на носу на их лодку надвигалась обширная черная посудина. Сербан вскочил с веслом, готовый начать перебранку.
Но черное судно пронеслось мимо, обдавая брызгами своих весел, ни словом ни сигналом не отозвавшись на протесты Сербана.
– Это и есть каторга, – сказала маркиза. Привычная веселость сбежала у ней с лица, оно вдруг, под полумаской, стало резким и даже злым. – Это каторга, господа. Видите, гребут каторжники в цепях, а лица их загорожены бортиком?
Все присмирели, даже старый генерал-фельдмаршал. Всем пришла на ум пословица: от сумы да от тюрьмы не отказывайся.
– А кто там на этой каторге наверху сидит? – спросил граф Рафалович, который тоже оказался в числе приглашенных и которому как иноземцу русские пословицы на ум не приходили.
– Это Полторы Хари.
– Кто, кто? – вскричали ее спутники.
– Полторы Хари. Это прозвище такое. Он их конвойный начальник. Видите, на васильковом кафтане галун золотой, широкий – офицер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32