Айша не сразу поняла, что этих воинов не было в их отряде, что одежда на них посвежее и почище, чем у пришедших с Ормом, но сами они выглядят не менее усталыми и измученными. Только когда люди расступились, пропуская вперед невысокого крепыша с длинными руками, широкой грудью, черной бородой и кудрявыми черными волосами, обрамляющими круглое лицо, она разжала окровавленные пальцы и отпустила Орма.
— Черный конунг… — узнала она.
— У нее нож, конунг, — предостерегающе сказал кто-то в толпе. А другой голос добавил:
— Она безумна.
Пытаясь протестовать, Айша потрясла головой, вытянула руку, указывая на Харека. На глаза попался зажатый в собственной руке длинный нож. Какое-то время Айша удивленно взирала на испачканное в крови лезвие, затем перевела взгляд на свою грудь, в кроваво-гнойных пятнах, живот…
Выронив нож, Айша перевернулась на четвереньки, выплеснула на пол зеленую рвоту. Ее трясло, холод пробирал все тело, полз длинным змеем по позвоночнику, жег изнутри.
Грубые мужские руки схватили ее, подняли. Прямо перед ней оказалось лицо конунга. Айша не успела удивиться, откуда в усадьбе вдруг появился Хальфдан со своими людьми, лишь отметила: «Верно, они заранее знали, куда следует бежать от детей Гендальва…». Ее поставили на ноги, вцепились в плечи, развернули лицом к лавке.
— Зачем ты убила их?! — гневным клекотом ворвался в уши вопрос Черного конунга.
Не желая смотреть на лавку, где лежали, обратившись друг к другу белыми мертвыми лицами, ярл и его самый верный друг, Айша закрыла глаза. В наступившей темноте желтые зрачки Харека насмешливо сузились: «Я не умею бояться». «Тогда — выпей», — сказала она и протянула ему плошку с едким и сладким варевом. Она недолго готовила это зелье — убивать всегда легче, чем возвращать к жизни. Когда Волк пил, высоко задирая острый подбородок, на его шее двигался, будто живой, острый кадык. Вверх-вниз, вверх-вниз… И она рубанула лезвием ножа где-то рядом с кадыком, поперек, словно желая прервать его движение. Из горла Харека на нее брызнула горячая струя, смешалась с уже подсыхающей кровью Орма. Волк захрипел и выронил плошку. Если б не яд, он еще мог бы сопротивляться, но зелье отобрало у него силу. Ту самую силу, которую даровали ему его боги… Он даже не мог мигать или шевелить губами, поэтому завалился на лавку как полено — не разгибаясь. Айша сама разогнула ему руки и ноги, сама набрала в плошку немного его крови, сама, заткнув тряпицей рану на его шее, повернула его голову к ярлу. Потом разжала тем же ножом стиснутые зубы Орма и влила ему в рот крови Харека. А потом запела, созывая незримых кромешников…
— Говори!
Боль отрезвила Айшу, заставила открыть глаза.
— Что? — прошептала она.
— Ты убила моих людей? — Хальфдан спрашивал, но держали ее другие. Они стояли за спиной притки, поэтому Айша не могла различить их лиц. Один старательно тряс ее голову, дергая за обрезанные волосы.
Притка обвела взглядом заполнивших избу мужчин, удивилась — какие они разные и какие одинаково обеспокоенные и сердитые!
— Говори! — Ее опять дернули за волосы.
В горле было сухо — эту ночь она не спала, сидела рядом с Ормом и Хареком, сжимала в ладони руку ярла и пела, пела, пела, чтоб пришли те, кто живет меж мирами живых и мертвых, чтоб простили и сберегли… Но те, кто пришел на ее зов, лишь отобрали остатки сил.
— Нет, — выдохнула она, стараясь говорить громче: — Я не хотела…
Люди забурлили, зашумели, изба наполнилась звуками, запахами, тенями. Кто-то обвинял ее во лжи, поминал о ноже в ее руке. Кто-то утверждал, что она спятила.
Плотный мужичок подступил к лавке, склонился над Хареком, потом перешел к Орму. На вопросительный взгляд конунга отрицательно помотал головой, развел руки в стороны. Неизвестно как возле него очутилась Скъяльв — бледная и тонкая, как тень.
— Они ушли в царство Хель, — сказал конунгу мужичок. — Она отравила их. Добила ножом…
Голубоглазая Скъяльв вскрикнула, прикрыла рот ладонями. Те, что держали Айшу, отшвырнули притку на пол, к ногам Хальфдана. Откуда-то из-за спин вытолкали вперед Слатича — помятого, растерянного, злого, со скрученными за спиной руками. Пихнули на пол к Айше, выкрикнули обвиняюще:
— Этот был с ней заодно! Это ее сородич! Они оба с Альдоги!
Слатич вертел башкой, пытался разорвать спеленавшие руки путы, не мог.
— Выходит, сын князя Альдоги солгал мне? — обходя пленников, сказал Хальфдан. — Он сказал, что пришел выкупать своих родичей, но он просто привел убийц к своему обидчику… Подними голову, тварь!
Носок сапога мазнул Айше по подбородку, от удара она запрокинула голову вверх, Черный нависал над ней, шипел:
— Кто послал вас убить Орма? Князь Альдоги или его сын, Избор? Кто?
— Никто нас не посылал1 — зарычал Слатич, попытался подняться и тут же рухнул от сильного удара. Стоящий подле конунга высоченный верзила убрал за пояс топор, обухом которого огрел Слатича по голове, ногой подтолкнул обмякшее тело словена к Айше. Не понимая, что делает, притка подползла к Слатичу, прильнула к нему:
— Я никого не убивала… Я хотела по…
Ее слова потонули в пронзительном женском визге. Толпа отхлынула от Айши, в освободившемся просвете стало видно лавку, перепуганную Скъяльв возле нее и судорожно дергающегося на лавке Харека.
— Ты сказал — они мертвы? — услышала Айша голос Черного конунга.
Мимо нее к лавке проскочил плотный мужичок, вновь принялся щупать Харека. «Лекарь», — поняла Айша. Где-то в глубине души плеснула надежда, притка подползла к лекарю поближе.
— Он берсерк, — попробовала объяснить она. — Он выживет… Но Орм уходил так быстро, что зелье не успевало за ним… Пришлось ножом…
Однако лекарь не слушал, продолжал теребить руки Харека, приподнимал ему веки, заглядывал в глаза. Не оборачиваясь, произнес:
— Боги вернули его. Но я не ведаю — как надолго.
— Постарайся, чтоб это было надолго, — отрезал конунг.
Заметил на полу напряженно тянущую шею притку, брезгливо поморщился, приказал высокому воину, который ударил Слатича:
— Убери ее, Ари. Путь был трудным, и нынче я хочу отдохнуть, но завтра она скажет имя того, кто послал ее убить ярла.
— Она недостойна жить так долго, — сквозь зубы процедил Ари.
Хальфдан задумчиво прищурился на мечущегося в бреду Волка. Пытаясь удержать его, сразу несколько человек навалились сверху ему на живот и ноги, притиснули к лавке. Возле забытого всеми Орма осталась лишь Скъяльв. Сидела на корточках подле его головы, тонким пальцем водила по лбу яула, по его заострившемуся носу, по губам. Из голубых глаз лесной девки текли слезы — крупные и пустые, как высохший горох.
— Когда меч отнимает чью-то жизнь — меч не бросают в огонь, но убивают его владельца, — сказал Черный. Покусал губы, кивнул собственному решению. — Я не стану пытать женщину, если есть мужчина. — Вытянул длинную руку, указывая на Слатича: — Его — в яму, А ее… — Черные глаза конунга впились в Айшу, отметили следы крови на ее рубашке. — Она умрет.
Она не хотела умирать. Смерти Айша не боялась, но нечто темное, пугающее и страшное, что шло рука об руку с Белой и что однажды она уже встречала, наводило ужас. Высокий воин Хальфдана выволок ее во двор, следом двое дюжих урман вытащили Слатича. Словен приходил в себя — стоял на подгибающихся ногах, бестолково мотал кудлатой башкой. На затылке рыжие волосы пропитались кровью. Видел он еще плохо — щурился, пытаясь сообразить, где он и с кем. Айша взяла его за руку, но кто-то из провожатых оттащил ее в сторону:
— Ишь, вцепилась… Топай!
Что-то округлое и тупое ударило ее меж лопаток. Едва не упав, Айша двинулась вперед, рассекая гудящую пчелиным роем толпу, как драккар рассекает белые буруны волн. Рядом, тяжело сопя, шел Слатич.
Ночь уже скатилась до половины — тьму рассеивал слабый лунный свет, но множество факельных огней стирали его, затаптывали, как грубый сапог охотника затаптывает робкий заячий след, В прыгающих бликах мельтешили лица — бородатые и совсем юные, безусые, бледные и румяные, злые и просто заинтересованные. Ни одного — сочувствующего. Айша не узнавала их, и, даже всматриваясь и отмечая знакомые черты, никак не могла вспомнить имен.
— Сжечь убийц! — выкрикнул кто-то, совсем молодой.
— Повесить! — откликнулся эхом другой, постарше.
Все уже знали, что она сделала, и ненавидели ее, и жаждали мщения даже не за ярла, а за себя, за обвинения, брошенные цриткой в лесу близ усадьбы, за свое поражение в битве, за позорное бегство, за страх, за то, что не умерли в бою, где остались многие родичи и друзья.
— Отдай ведьму нам, Ари. Она умрет медленно… — Перед Айшей возникло знакомое лицо, вытянутое, сухое, с маленьким носом и широко расставленными глазами. Она не помнила имени воина, но видела его в дороге.
Жар факела полыхнул ей в лицо, стер воспоминания. Высокий Ари ткнул притку в спину, заставляя идти дальше, рукой отодвинул заступившего путь воина, буркнул:
— Отойди!
Они вышли из усадьбы, повернули, зашагали вдоль городьбы. Любопытные отстали, теперь с Айшей и Слатичем шли только трое стражей да несколько чрезмерно озлобленных. В одном провожатом Айша признала раба Скъяльв — судя по выжженному на шее витому родовому клейму, — того самого гаута, который обвинял свою хозяйку в колдовстве. Гаут нервно тискал в пальцах тонкий ивовый прут, бегал взглядом по сторонам. В глубине темных зрачков плясало безумие. Айша знала этот взгляд — так смотрят жрецы-друиды пред тем, как свершить обряд жертвоприношения. Так же дрожат и суетливо перебирают пальцами, бессмысленно водят глазами, не цепляясь ни за что взглядом, на их щеках плавает лихорадочный румянец. Во время обряда они улыбаются про себя и, причиняя себе жуткую боль, громко смеются.
Многие считали, что из-за близости богов и духов друиды наделены даром не чувствовать боля, но дед говорил, что на самом деле друиды просто с малолетства едят пред обрядом особые грибы — самоеды или мушиные. Это ядовитые грибы, но когда их правильно собирают, сушат и понемногу едят с самого рождения, то не умирают сразу, а лишь укорачивают жизнь. Съедая душу, грибы подводят друида так близко к кромке живого мира, куда не в силах заглянуть ни один человек. Айша не верила деду, пока сама не увидела, как жрец, живущий у Чистого ручья, прежде чем поднести Велесу свою кровь, подсыпал самоеды в жертвенную еду. Дед говорил, что если друида лишить этих грибов, то он впадет в безумие, будет кататься по земле, выламывать руки и ноги и кусать сам себя, словно дикий зверь, потому что незримые навьи, от которых он сберегается грибным ядом, настигнут его и начнут рвать на куски его тело…
Раб был близок к этому — Айша видела, как разгорается лихорадочный блеск в его глазах и гримаса боли перекашивает лицо.
— Сюда, — сказал раб и отвел в сторону ветви кустарника.
«Он — показывает путь», — поняла притка. Немудрено — ведь пришлые воины не ведали усадьбу Скъяльв. Только живущий здесь мог указать место, где была выкопана яма для пленников или где полагалось казнить ниддингов.
Высокий Ари заглянул под куст, ногой отодвинул прикрывающий яму деревянный щит. Круглая черная дыра уставилась на притку страшным бездонным оком. Издалека наплыла мертвенная тень, придавила к земле.
Двое воинов подтолкнули Слатича к краю ямы, принялись обматывать его веревками вокруг пояса. Слатич не сопротивлялся — после удара по голове он был слишком слаб. Прежде чем спуститься в зияющий провал ямы, Слатич оглянулся, чиркнул взглядом по замершей в ужасе притке, открыл рот, словно хотел что-то сказать.
Блеском молнии, быстрым и отчетливым, в голове Айши всплыло прошлое — маленький мальчик на краю такой же ямы, его босые ступни на деревянной опалубке, рубашка, разорванная по всей спине, кровоподтек на скуле и еще один — синий и большой, несущий след чьих-то пальцев — на шее. Прекрасная и страшная женщина, с длинными распущенными волосами… Ряды бус на ее груди гремят, подпрыгивают… Она скалит белые зубы, смеется. Из глаз мальчика текут слезы, он не хочет лезть в яму. «Не надо… — шепчет он, и, утешая его, ветер треплет тонкие каштановые волосы на его макушке. — Не надо, мама… прости… » Женщина хохочет, вытягивает руки. На ее запястьях бренчат браслеты. Ее скрюченные пальцы толкают мальчика в спину. Взгляд мальчишки касается Айши, губы шевелятся. «Сестра… » — понимает она его зов и бросается вперед, но поздно — мальчик уже исчез в яме, остался лишь его крик — отчаянно громкий. Крик перебирает ветви старой осины, плачет в болотном мху, перекатывается по крышам изб, шныряет по давно опустевшим домам, будто потерявшийся пес. А женщина оборачивается к Айше. В ее темных глазах плавает смерть. «Не бойся, — говорит женщина и протягивает к Айше руки: — Там тебе будет лучше, чем здесь… Я знаю». Браслеты звенят…
— Ступай. — Толчок в спину прервал цепь воспоминаний, стер бледное лицо неведомой женщины, ее пустые глаза, черные волосы, красную юбку с волчьей опушкой по подолу. Притка вновь очутилась на урманской земле, пред ямой, куда, словно большое полено, спускали обездвиженного Слатича. Словен был тяжелый — оба воина, удерживающие веревки, кряхтели, потихоньку опуская пленника вниз, в сырую тьму. Вытягивая тощую шею, раб-гаут заглядывал в яму, кусал тонкие губы.
Ари вновь подпихнул притку:
— Иди!
«Да, — подсказала память, — Все было именно так, „Иди“, — произнесла та женщина, толкнула ее, а потом…»
Тело Айши содрогнулось, стряхнуло оцепенение.
— Нет! — взвизгнула она, метнулась в сторону, прочь от Ари. Тот выругался, одной рукой сграбастал ее за шиворот, потащил к себе, другой рукой вытягивая меч.
— Нет! — Ловко перевернувшись, притка вцепилась в его руку зубами, почуяла во рту резкий привкус чужой крови, зарычала, рванула, не разжимая челюстей. Ари взвыл, разжал пальцы. Быстрой лаской Айша проскочила под боком раба-гаута, скользнула в узкий проем меж тесно сросшихся кустов, упала на четвереньки. Раздирая ветвями лицо и руки, поползла вперед, извиваясь и отыскивая любые щели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44