— На. Идти будем долго.
Не спрашивая, где он раздобыл такой роскошный подарок, Айша уселась на землю, натянула чуни, полюбовалась. Серый волчий мех облегал ее икры и лишь на пятках истерся до белесой кожицы. Чуни были великоваты, даже очень велики, но в них все-таки идти было удобнее, чем в изодранных лаптях. Подумав, Айша сняла их, намотала на ноги тряпки и вновь надела чуни, уже поверх тряпок. Поднялась на ноги, потопала, проверяя обувку на прочность, обмотала юбку вокруг бедер, скрепила на боку маленькой железной фибулой. Оставалось разобраться с волосами.
Пока притка одевалась, Орм ушел. Оставшийся в одиночестве Харек сидел, привалясь спиной к стволу, и деловито обстругивал длинную рогатину. Время от времени закладывал проем рогатины себе под локоть, стучал концом о землю, проверяя на прочность, вытягивал ногу, примериваясь к длине.
— Харек, дай нож, — попросила Айша.
— Зачем? — не отрываясь от работы, поинтересовался Волк.
— Идти будем долго, — вспомнила она слова Орма. Харек засмеялся:
— И что тебе мешает долго идти? Или — кто?
— Волосы. — Айша присела подле урманина на корточки, перекинула через плечо еще влажную косу, обхватила ее ладонью у плеча: — Можешь отрезать? Вот тут?
Просьба была необычной, но если Харек и удивился, то виду не подал. Отложил костыль, пощупал волосы притки, покачал головой:
— Зачем тебе это? Короткие волосы — позор для девушки.
— Для девушки — позор, а для притки — обычное дело, — грустно улыбнулась Айша.
— Так можешь или нет? — она настойчиво толкнула Волка кулаком в плечо.
Урманин засопел, задумался.
— Это неправильно… — то ли спросил, то ли заявил он.
Чувствуя сомнение в его голосе, Айша поднажала:
— Я была в Агдире и много говорила с матерью вашего конунга. Она тоже растила сына не по-правильному. Она убила мужа, сама стала править Агдиром, сама ходила в походы и сама учила сына воинскому делу. Все это — неправильно. Но разве она вырастила плохого конунга?
— Это другое дело, — возразил Харек. Бессмысленный спор надоел Айше.
— Режь! — требовательно сказала она.
Волк хмыкнул, ткнул пальцем в косу у основания шеи, велел:
— Держи тут.
Сам натянул оставшийся конец косы, одним движением рубанул по волосам.
Айша взвизгнула — кожу с затылка будто срезали скальпелем, боль охватила всю черепушку. Часть волос посыпалась в мох, но упрямая коса все еще цеплялась тонкими волосяными нитями за свою хозяйку.
— Тьфу! — рассердился Харек, рубанул еще раз, победоносно махнул перед лицом Айши обрубком ее косы. Утерев проступившие слезы, притка свернула остатки косицы в клубок, собрала со мха рассыпавшиеся волосья, стараясь не оставить ни единого волоска.
— Ты очень помог мне, Харек.
— Самому понравилось, — фыркнул Волк и принялся обстругивать толстый конец рогатины.
Уходя, Айша поймала его косой заинтересованный взгляд.
В ельнике, в том самом, где еще недавно лила слезы, притка отыскала ровную кочку, соскоблила пальцами мох, выкопала в сухой земле неглубокую ямку, уложила в нее остриженные волосы, попросила:
— Шишок под кустовник, возьми мой подарок, а с ним забери все печали-горести, что меня тревожили. Из подарка моего свей себе колыбелю, чтоб удобно спать, а печали-горести передай Ветряннику, чтоб раз нес-развеял за морем, за светом, за тридевятью землями…
Теперь она могла быть спокойна — хозяйственный нрав Шишков был всем известен. Полученным добром они дорожили — прятали в самые потаенные уголки своего жилища и никому не отдавали ни за плату, ни в дар. И на худое дело подарки не растрачивали.
Вздохнув, Айша притоптала мох ногой, тряхнула головой, ощущая непривычную легкость, словно впрямь вместе с волосами сбросила с себя все тягостные думы, печали, сомнения. Оставалось одно — довериться своей доле да продолжать путь, пока не попадется тот, назначенный, ..
В лагере ее не ждали — Орм собрал всех воинов в круг, определялся с десятками — кого над кем ставить головой. Айша услышала несколько знакомых имен — Слатич, Тортлав, Ньерт. С Белоголовым никто не спорил, названные послушно отходили в сторонку, вокруг них собирались те, кем отныне им придется править.
— Пойдем в старую усадьбу Юхо, — напоследок сообщил Орм. — Идем вместе. Десятки не распадаются, если отстает один — отстают все десять. Потом ищут дорогу сами…
Ярлу кивали, переговаривались вполголоса меж собой, одобряли. Орм предлагал верное решение — по пути отряд мог развалиться, но в каждой десятке был кто-то, кто знал здешние места и мог бы отвести отставших сотоварищей в указанное место.
Загибая пальцы, Айша посчитала собравшихся подле Орма людей. Вместе с Хареком их было ровно девять. Вокруг Слатича также оказалось девять его спутников.
Подождав, когда ярл оказался один, Айша осторожно подошла к нему, потянула за рукав:
— А с кем пойду я?
Орм выпрямился, жестко сжал губы. Серые глаза урманина обожгли Айшу холодом.
— Я спрашивал у людей из Альдоги, что значит «притка». Это означает — «ничья, прилепившаяся, приткнувшаяся к кому-то». Я хотел взять тебя, но ты сказала — нет. Значит, сама ищи — кто тебе нужен. — И, отворачиваясь от растерявшейся девки, выплюнул, словно ругательство, презрительно и зло: — Притка…
На третий день пути, ближе к ночи, когда вечерние сумерки привычно озолотили вершины елей и окрасили чернотой пеструю листву ясеней да кленов, посланные вперед разведчики доложили об усадьбе старого Юхо. Усадьба была рядом — Белоголовый даже передумал останавливаться на ночлег.
— Старик Юхо умер прошлой зимой, теперь там заправляет его дочка Скъяльв, — рассказывал Орму разведчик — тщедушный, вертлявый, похожий на змейку-веретенницу арох.
— Скъяльв? — Орм улыбнулся, пересиливая боль. В последние дни его трясла лихорадка — понемногу вытягивала из ярла силы, скручивала болью раненое плечо.
Его улыбка почему-то отозвалась в Айшиной груди резким уколом.
— Я помню, она была красива, — устало заметил ярл.
— И нынче красива, — согласился разведчик. — Она будет ждать нас. Сказала, что приготовит хорошую еду и питье и отворит большую избу Юхо, чтоб мы могли там отдохнуть с дороги. Только… — Разведчик замялся, потом потянулся к уху ярла, громко зашептал, стреляя на окружающих быстрыми круглыми глазками: — У нее в усадьбе всего два раба… Я говорил с одним, Сингом из гаутов. Он сказал, что его хозяйка — колдунья. Сказал, чтоб не верили ей, что она кладет в еду и питье травы, которые обращают людей в скот… Я видел у нее в хлеву трех поросей, двух коров и трех лошадей…
— И что? — отмахнулся Белоголовый.
— Она одна, я два ее раба никак не могут прокормить столько скотины, — пояснил разведчик, Услышал в толпе подошедших воинов обеспокоенные шепотки, радостно закивал. Более не переходя на шепот, громко заявил: — Великая Фрея да будет видоком моих слов — никак не прокормить!
Орму ни его речи, ни шепот окружающих не понравились. Насупился, повысил голос, обращаясь к
Хареку:
— Волк, ты помнишь маленькую Скъяльв?
— Да, ярл, — опираясь на рогатину, Харек приковылял к своему хевдингу, встал рядом. — У Юхо была красивая дочка.
— Ты — зверь Одина, у тебя нюх на колдунов. Скъяльв — колдунья?
Харек засмеялся, сузил желтые глаза:
— Нет, ярл. — Похлопал по плечу тщедушного разведчика-ароха: — Тисе, тебя недаром называют Заяц.
Послышалось несколько смешков, но многие еще сомневались. Будь Орм хоть немного настойчивее или сильнее, он бы справился с людьми, но он устал, а болезнь ослабила его. Айша знала, что из всего отряда Орм спал меньше прочих — каждый вечер, когда останавливались лагерем, он обходил все десятки, сам проверял раненых, опрашивал разведчиков, делил скудную еду, улаживал ссоры. А днем упорно тащил измученных долгой дорогой людей через лес, к этой проклятой усадьбе.
За три дня он осунулся, скулы проступили резче, под глазами залегла синева, от крыльев носа к губам протянулись глубокие складки. Он не желал лечить рану на плече, поэтому она воспалилась, от зарастающего коркой шрама на руку и грудь расползлась яркая красная опухоль. Несмотря на его резкие слова и равнодушие, Айша оставалась при нем и ночью как ни в чем не бывало ложилась спать где-нибудь рядом, слушая его тяжелое дыхание и понимая — то, что видно снаружи, всего лишь малая толика того, что происходит у ярла внутри. Однажды она отважилась дотронуться до его лба и отдернула руку: он весь пылал. Раньше от такого прикосновения Орм вскочил бы и приставил к горлу разбудившего оружие, но той ночью он даже не почувствовал ее руки. Зато Харек с удивительной легкостью шел на поправку. Даже длительные переходы не мешали его ране благополучно срастаться. «Заживает, как на собаке, потому что волк — та же собака, только вольная», — со смехом говорил он о себе. И опасливо косился на Орма, который день ото дня становился слабее и тише…
Из толпы урман выступил Слатич, повел аршинными плечами, кхекнул. Начал:
— Я верю Тиссу. Он видел усадьбу, и ежели он сказывает правду, то ни одна баба не справится с таким хозяйством без ворожбы. Нынче нам нельзя торопиться. Не знаю, как тут, а у нас в Гарде все мигом станет ясно, ежели внести в ведьмин дом змеиный топор — тот, которым убили змею. От такого топора все ведьмы обращаются в пепел. Вот переночуем тут, а поутру сыщем змею, зарубим, подложим такой топор в усадьбу к Скъяльв да поглядим день-другой — ведьма она или нет. Что касательно Харека и его нюха на колдунов — так, может, когда Харек ее знавал, она еще я не была ведьмой? Может, нынче это вовсе не Скъяльв, а колдунья, укравшая ее душу и тело? А что до ее красоты, так колдуньи завсегда красивее обычных баб.
Те, что шли в его десятке, ободряюще зашумели. Стоя за спинами воинов, у ствола старого ясеня, Айша слышала обрывки их приглушенных споров:
— Это худая усадьба… Словен верно сказывает — проверить надо…
— Чего худого в усадьбе, коли там столько добра?
— Не след туда ходить… Пару дней можно в лесу переждать…
— Да чего бояться-то? Бабы?
— Не бабы — ворожбы! Колдунья всех заморочит, рабами у нее станем…
— Но Белоголовый знает ее…
— То-то и оно. Его-то она не тронет, а нас…
Поднявшись на цыпочки, через плечо толстого рыхлого урманина, заградившего Орма, Айша взглянула на Белоголового. Ярл еле держался на ногах и уже не спорил. На высоком лбу проступили капли горячечного пота, бледность залила щеки. Раскрасневшийся от злости на соплеменников, Харек тянул одну руку к ножу на поясе, другой налегал на костыль.
Что-то подтолкнуло притку в спину, заставило шагнуть вперед.
— Трусы!
Толстый урманин обернулся, Айша увидела его распахнутые в удивлении голубые глаза и круглые красные щеки.
— Трусы! — повторила она громче, обвела взглядом примолкших мужчин, остановилась на Слатиче. Плоская рябая рожа словеиа вытянулась от изумления.
— Мне, слабой женщине, жаль, что я не стала добычей детей Гендальва, — в наступившей тишине вымолвила Айша. — Лучше быть рабой настоящих мужчин, чем свободной средь стаи трусливых псов, тявкающих на своего хевдинга. Недавно вы, как слабые щенки, поджав хвосты и растеряв своих хозяев, бежали от детей Гендальва, а нынче собираетесь убежать от женщины, вся беда которой лишь в том, что она имеет малый двор и много скотины! Мужчины! Да кто же назвал вас мужчинами?
Айша не осознавала, что говорит, — слова лились сами, как это часто случалось с ней в Агдире, когда она беседовала со старой матерью конунга. Но нынче ее переполняли гнев и обида. Словно бичи хлестали по спинам примолкших воинов, заставляли безмолвно стискивать кулаки.
— «Женщина не может справиться с такой скотиной… » — передразнила Айша, подступила к Тиссу. Ее глаза очутились прямо перед его — круглыми, черными, блудливо рыскающими по сторонам. — Да ты, Тисе, не справишься даже с курицей, если до полусмерти испугался слов раба!
Отвернувшись от урманина, ткнула пальцем в грудь Слатича:
— А ты, Слатич? Где твой князь? Что же ты молчишь? Скажи мне — где Избор? Ты ведь клялся честью, что положишь за него жизнь. Но ты еще жив, а где он — на земле или уже в ирии? Ты утратил честь, Слатич, чего теперь-то тебе бояться? — Айша усмехнулась, щелкнула словами: — Да у кого из вас еще сохранилась честь? Что-то я не вижу с вами ваших хевдингов. Вы позорно бежали, оставив их в битве! Мне жаль, ярл, — Айша взглянула на Орма, внутри иглой заныла боль за него. Ярлу было худо, очень худо, но он держался, — Мне жаль, что среди твоих воинов нет мужчин!
Гнев таял, уходил, оставляя внутри пустоту. Неожиданно Айша сообразила, что ничего не изменит, что своими речами в лучшем случае накликает на себя беду — ее бросят в одиночестве или изобьют, как били когда-то в Альдоге люди Горыни. Она не боялась побоев и одиночества, куда больше она боялась, что Орм не выдержит приступа лихорадки и упадет прямо перед трусливыми, мелкими людишками, пугающимися пустой болтовни слабого и щуплого человечка…
Резко отвернувшись от них, Айша присела на корточки, подняла край юбки и закрыла ею лицо, отгораживаясь от отряда.
— Прости меня, ярл, — глухо сказала она. — Мне стыдно видеть лица твоих слабых воинов…
Над ее головой шелестел старый клен, где-то вдалеке плакала над озером узконогая выпь, рядом переминалось множество людей, сопели приоткрытыми в удивлении ртами, покашливали, постукивали остатками оружия…
— Харек, иди в усадьбу. Проси у Скъяльв милости принять в ее доме Орма, сына Эйстейна, — разрезал невнятные шумы голос Орма. — Кто пойдет со мной?
— Я, я, я, — сразу откликнулись несколько голосов. Немного, гораздо меньше, чем воинов в отряде.
Продолжая закрывать лицо, Айша вздохнула. Ее слова никого не тронули, не убедили. Что ж, так и должно было случиться…
— Я тоже пойду с тобой, ярл, — неожиданно прямо над ее головой произнес Слатич. — Айша права — нас много, но где наши хевдинги, которым мы клялись быть верными до самой смерти? Нас много, и мы свободные люди, но испугались слов раба-гаута. Мой страх заговорил моим голосом. Прости меня, ярл. Я пойду с тобой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44