Хирдмаьгны засмеялись. Гнетущая тишина отступила, спряталась за борт, поджидая удобного мига.
— Кто знает, хевдинг, кто знает, возможно, когда-вибудь все мы станем пасти овец. Норны слепы, и узор их нитей бывает весьма причудлив, — ответил Харек.
Смирившись, Белоголовый опустил Остюга к своим ногам и, почти не коверкая слов, сказал по-словенски:
— Иди на место Харека. Он отдохнет, пока ты будешь грести.
Кто-то из урман захохотал, насмехаясь над решением ярла, кто-то пренебрежительно фыркнул. Харек шлепнул Орма по плечу:
— Ты правильно обходишься с рабами, ярл. Пусть мальчишка умрет за делом.
Прижавшись к борту, Гюда смотрела, как ее брат, еле переставляя ноги, плетется к сундуку Харека, как садится, берет в слабые руки тяжелую рукоять весла. Склоняется вперед вместе с прочими гребцами, затем разгибается… Вновь склоняется вперед…
В его лице не осталось ничего от прежнего Остюга, однако и слез больше не было — сухие губы монотонно шевелились в такт движениям, светлые глаза мертво глядели куда-то вдаль, не замечая ни скорчившейся у борта сестры, ни стоящего рядом Орма, ни драккара, ни моря. Оставленная в Альдоге душа Остюга умерла…
В Ослофьорде Орм велел ставить парус и идти в Борре — именно там, по словам встреченных по пути сородичей, находился нынче конунг Вестфольда — Олав, сын Гудреда.
Борре оказалось большой зажиточной усадьбой в двадцать домов, стоящей в устье широкой и неспешной реки Логен. Чем-то Борре напомнил Гюде родную Альдогу — вокруг усадьбы тянулся такой же ров, за ним вздымался высокий частокол, на ровных полях, простирающихся от залива до леса, мирно топтались стада коз и лениво жевали траву чернобокие коровы. Крутые валы камней поднимались справа от Борре, на нависающей над заливом невысокой, заросшей вереском скале. У пристани из плотно пригнанных друг к другу бревен так же, как в Альдоге, суетились мальчишки, болтались на привязи небольшие рыбацкие лодки и красовались крутыми бортами несколько крупных драккаров со снятыми мачтами.
Спустившегося на пристань Орма встретили несколько мужиков в серых рубахах и киртах из шерсти. Обступили, принялись расспрашивать. Гюда не так хорошо понимала северный язык, чтоб разобрать все, о чем они говорили, но кое-что все же поняла. Один из мужиков, похоже старший, чья рубашка была окантована по вороту синей с позолотой тесьмой, плотный, кряжистый, с серым лицом и похожими на древесные коренья грубыми ручищами, сказал Орму, что недавно сам конунг Вестфольда почтил его своим присутствием и он, бонд Хугин, весьма рад новым гостям. Он надеется, что новые гости пришли не только с добрыми вестями, но и с большой добычей.
Пока он говорил, двое других мужичков, такие же крепкие, как и старший, только пониже ростом, сновали подле драккаров Орма, помогали хирдманнам сгружать добычу на берег, совались во все потайные углы. Похоже, за приют и ласковые слова Орму приходилось хорошо расплачиваться. Гюда злорадно улыбнулась, подгоняемая пинками, вылезла на берег. После долгого плавания земля казалась слишком твердой. Ноги у Гюды подкосились, и она осела наземь подле мешков и тюков с добычей.
Перекинутый Хареком через борт драккара, в воду у пристани плюхнулся Остюг. Забарахтался, нелепо дрыгая руками и ногами, зафыркал, отплевываясь. Харек соскочил по мосткам на пристань, выудил бултыхающегося княжича из воды, поставил рядом с собой. Тут же их окружили мальчишки, принялись забрасывать Харека вопросами, стрелять быстрыми глазами на ровесника из далекой Гарды, подшучивать, обзывая его то кутенком, то слабаком.
За время пути Остюг изменился. Он больше не плакал, ел и пил все, что давали, упрямо греб, стараясь держаться наравне с хирдманнами, и словно забыл о сестре. Не говорил с ней, не пытался прижаться к ее плечу, как ранее. Она будто стала для него чужой.
— Глупый раб! — выкрикнул кто-то из обступивших Остюга мальчишек.
Княжич повернулся к обидчику и неожиданно произнес на северном языке, явно подражая речи Орма:
— Я вижу твой дом. Я запомню его и вернусь, когда стану ярлом, чтоб назвать рабом тебя!
Обидчик — толстый розовощекий мальчишка с ямочкой на пухлом подбородке и круглыми совиными глазами — приоткрыл рот от неожиданности, его приятели смолкли. Харек засмеялся, подтолкнул Остюга к ним:
— Если ты одолеешь их, ты больше не будешь рабом. Я попрошу у ярла свободы для тебя. А потом, может, и сам станешь ярлом. Норны слепы…
Остюг преданно взглянул на него, сжал кулаки и ринулся навстречу врагам. Врезался головой в живот толстяку, лягнул пяткой парня в голубой рубашке, повалив толстяка наземь, замахал кулаками, надвигаясь на очередную жертву. Урманские мальчишки оставались мальчишками — гурьбой накинулись на Остюга, смешались, закопошились по земле живым комом.
Харек хмыкнул и двинулся к усадьбе, напоследок что-то негромко сказав одному из мужиков. Тот деловито кивнул. Другой уже бродил вокруг сваленных возле Гюды тюков, тыкал в добычу Орма пальцем, что-то шептал, Рядом с ним, высоко, как цапля, поднимая тонкие ноги, вышагивал Кьетви Тощий — воспитатель Орма. Кьетви был уже стар — его голову наполовину покрывала блестящая плешь, а редкие седые волосы уцелели лишь на висках и в бороде. Глаза Кьетви прятались в складках век, острый нос выпирал из морщинистого, будто смятого, лица вороньим клювом.
— Тут воск, — тыча длинным узловатым пальцем в очередную бочку, объяснял мужику Кьетви. Указывал на обернутый в холстину тюк, втолковывал: — Тут куницы…
У пристани меж тем полыхала почти настоящая битва. Остюг был обречен — несколько мальчишек, утирая кто — разбитый нос, кто — губу, уже стояли на ногах и пинали его босыми пятками. Однако сдаваться княжич не собирался — мертвой хваткой вцепился в своего главного врага и главаря всей ватаги — толстого парнишку. Вдавил его в землю и, не обращая внимания на сыплющиеся с боков удары, стиснул пальцы на его шее. Толстяк хрипел, елозил спиной по земле, но вырваться не мог. Гюда попыталась приподняться, чтоб прийти на помощь брату, но сильный удар в грудь опрокинул ее обратно.
— Рабыня Орма, — так же, как прочие товары, назвал ее Кьетви. — Дочь конунга Альдоги.
В глазах боррского мужика промелькнул интерес.
— Наложница Орма?
— Рабыня, — отрицательно помотал головой Кьетви. — Она нравится Орму, но, пока она не познала мужа, ее можно выгодно продать.
Мужик согласно кивнул, понимающе почесал пятерней серую бороду:
— Конунг Олав может купить ее и стать родичем конунгу Гарды.
— Не Гарды, — поправил его Кьетви, — Альдоги.
— Это хуже… — вздохнул мужичок, и оба потопали дальше, продолжая считать добытое имущество.
Из драки Остюг по-своему вышел победителем. Об этом Гюда узнала уже в избе во время пира. Ярл решил показать ее конунгу Олаву, поэтому Гюду привели в самый разгар веселья, устроенного бондом в честь прибытия гостя.
Конунг Олав оказался худощавым высоким мужчиной с приятным лицом, светлой кучерявой бородой и коротко обрезанными, пшеничного цвета волосами. Рот у него был маленький и пухлый, как у женщины, однако мужественность лицу придавал уверенный взгляд и широкий нос с толстой переносицей.
Изба, куда приволокли Гюду, была длинной и совсем непохожей на избы Альдоги. Пола тут вовсе не было, вдоль стены тянулся ровный строй лавок, в дальнем углу узкой и длинной избы виднелось прикрытое шкурами возвышение с широким помостом, на котором и сидел конунг Вестфольда. Возле помоста, чуть ниже конунга, на обшитой шерстяной тканью подушке восседал Орм. От возвышения к дверям тянулся длинный стол, уставленный всякими яствами. Воины Орма сидели по правую стррону стола. Рядом с ними, ближе к дверям, устроились люди из Борре — Гюда узнала Хугина и тех двоих мужиков, что встретили их на пристани. По левую сторону стола разместились люди Олава. Подле лавок по углам избы ровно полыхали факелы. В их мерцании лица пирующих становились одинаково желтыми и неживыми, словно отлитыми из воска, Зато украшения и одежды подносящих воинам еду женщин переливались самыми яркими красками, сверкали бисерной вышивкой, золотом фибул, каменьями брошей и гребней, серебром браслетов. Урманки сновали мимо пленной княжны, склонялись к гостям, услужливо подливали медовое пиво в передаваемый по кругу рог. Когда очередь дошла до Орма, он взял рог в руки, поднялся, прищелкнул пальцами. Стоящий за спиной Гюды Кьстви подхватил княжну, выволок ее к возвышению. Гюда упиралась, однако Кьетви тянул за веревку, петлей охватившую ее шею, вынуждал следовать за собой. У возвышения петля ослабла, Гюда выпрямилась, презрительно сплюнула на пол под ноги Орму. Кьетви дернул веревку. Петля затянулась, Гюда закашлялась.
Не замечая ее, Белоголовый поднял рог с пивом:
— Многое меняется, но в Борре по-прежнему радушный хозяин, вкусная еда, хмельное питье и самые красивые женщины.
Воины за столом согласно закивали, люди из усадьбы радостно загомонили. Унимая шум, конунг Олав приподнял ладонь. Роскошная, шитая золотом рубаха засверкала под факельным светом, широкий рукав с круговой опушкой сполз конунгу до локтя, обнажив желтую сухую кожу. Все смолкли.
— Но из Гарды я привез женщину, красота которой соперничает с красой женщин Борре, — продолжал Белоголовый.
Подтверждая его слова, Кьетви развернул княжну лицом сначала к столу, а потом к возвышению, где сидел Олав. Равнодушные хмельные глаза конунга ощупали лицо пленницы, пробежали по ее телу, будто сдирая одежду. Гюда вырвалась из сухих рук Кьетви. Она устала — ноги подкашивались, голова кружилась…
— Это моя рабыня, но она — дочь князя Альдоги, и ни один мужчина еще не прикасался к ее телу! — вещал Орм.
Во взгляде Олава мелькнул и пропал интерес. Он вяло отмахнулся:
— Ты взял хорошую добычу, ярл. Эта девушка станет прекрасной наложницей в твоей усадьбе в Хрингарики.
Орм осекся:
— Я не хвалюсь своей добычей, конунг, но зачем ждать? Этой ночью дочь правителя Альдоги станет моей наложницей, если конунг не пожелает взять ее себе.
Олав зевнул, еще раз обежал взором усталую словенку:
— Она радует мой взор, но не томит мое тело. И мне не нужна дружба с Гардой. Оставь дочь Альдоги себе.
— Как ты решишь, конунг…
Кьетви подтолкнул Гюду. Уставшее тело предало княжну — охнув, она упала на пол у ног Орма, Подняться сил уже не хватило. Тот осушил рог, приветливо улыбнулся конунгу, однако был недоволен — его пальцы зло трепали кирты на коленях, по скулам гуляли жесткие желваки. То и дело косясь на притихшую у его ног девку, Орм осушал рог за рогом, говорил короткие отрывистые речи, пока вдруг, словно что-то вспомнив, конунг не заявил:
— У этой рабыни, кажется, есть брат? Белоголовый не желал признавать правду, но и врать не хотел. Переспросил, будто удивляясь осведомленности конунга:
— Брат?
1
Олав оживился. Выпрямился, подозвал к себе услужливую девку, щедро разливавшую мед, подставил рог под пенную тягучую струю:
— Что ж ты молчишь, Белоголовый? Где он?
— Он еще слишком мал, чтоб быть настоящей добычей…
Ярл прекрасно понимал, почему малолетний сын князя интересует конунга Вестфольда куда больше княжьей дочки, вполне годящейся в наложницы. Понимала и Гюда. Княжьи дочери не владеют землями и не имеют прав на наследство, но Остюг до самой смерти оставался наследником Гостомысла и будущим князем Альдоги. Если, став взрослым, он вернется в Альдогу и заявит свои права на отцовские земли, то даже старейшины не станут ему противоречить. Заручившись дружбой пока еще маленького княжича, можно будет потом, спустя несколько лет, совсем без боя взять Альдогу.
Несмотря на ленивый вид и показное безразличие, конунг Вестфольда был очень умен. Недаром, словно повторяя мысли Гюды, он произнес:
— Мал? Это еще лучше. Я хочу его видеть!
— Но…
Не давая Орму ответить, в полутьме за столом зашевелились, со скамьи поднялся Харек:
— Этот раб нынче ввязался в драку с детьми свободных людей. Он не стоит внимания конунга.
Гюда услышала, как одобрительно хмыкнул Орм и разочарованно, поняв, что нарвался на куда более умного, чем ожидал, собеседника, выдохнул Олав.
— Но ты покажешь мне его, ярл? — Голос конунга стал жестче, широкие брови сошлись на переносице, Он походил на затаившегося пса, который еще не скалит клыки, но уже морщит нос и подрагивает поджатой верхней губой.
— Нет.
Отказ Орма возмутил пирующих. Всех, без исключения. Белоголовый был обязан показать конунгу раба и потом торговаться за него, как указывал обычай. Отказать конунгу в просьбе было оскорблением. Там, где сидели люди Олава, поднялся гул, несколько человек встали, угрожающе нависли над столом. Однако угрожать хевдингу, которого принимали как гостя, тоже было оскорблением, поэтому воины Орма тоже принялись вздыматься со своих мест. Не желая оказаться меж двух огней, мужики из Борре тихонько потянулись к дверям. Задорно сновавшие вокруг стола девки потухли, скрылись в полутьме ниш.
Кьетви подступил к Орму и, показывая, что хочет решить дело миром, положил руку на плечо упрямого ярла.
— Ты затеешь ссору из-за глупого раба? — вкрадчиво начал он, — Конунг хочет просто поглядеть на мальчишку…
Проклиная собственную немощь и петлю на шее, Гюда молила богов, чтобы Белоголовый отказал. Уж она-то частенько видела подобное в Альдоге, когда понравившуюся вещь добывали ежели не торгом, так хитростью. Вынуждали торгаша принести эту вещь в княжью избу, дать в руки князю, а потом спрашивали: «Оскорбишь ли ты князя Альдоги, пытаясь отобрать то, что сам внес в его дом?» Недвусмысленно указывали на ощерившихся оружием воев у дверей. Как правило, вещь оставалась у Гостомысла… Но Остюг не был вещью, и ему было по-своему хорошо с Ормом. Может, он забыл Альдогу и свою сестру, однако он вновь начинал жить…
— Ты прав, Кьетви, — оборвал надежды Гюды ровный голос Орма. — Прости меня, конунг, ни один раб не стоит ссоры меж нами. Волк, приведи мальчишку.
Под скрип скамей под задами вновь усаживающихся воинов сердце Гюды оборвалось и полетело в пропасть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44