— Принимай, князь, свой товар! — гаркнул Слатич, перебросил девчонку через борт княжьей расшивы. Та неловко упала на палубные доски, вскрикнула. Но Избор даже не взглянул на нее — смотрел на замершего возле Слатича варяжского хевдинга. Что-то случилось с Бьерном, когда Слатич вскинул девку на плечо, — именно тогда варяг вдруг замер, уставился на брыкающуюся девчонку, наморщил лоб, будто припоминая нечто очень далекое. Губы варяга шевельнулись, на лицо набежала тень, словно затмила его крылом пролетающая над головой птица. Избор даже глянул наверх, ожидая найти в небе нежданную чайку. А когда вновь поглядел на Бьерна, то увидел лишь его спину — варяг перебегал по веслам на свой снеккар…
На третий день корабли вошли в Эресунн. Перед тем Бьерн и Энунд долго спорили, каких берегов лучше держаться — островных, где в Иса-фьорде строили свою крепость йомсвикинги, или гаутских, где над гаутами сидел конунгом Расти Воронье Гнездо. Бьерн советовал держаться гаутов — Расти был стар и уже давно не ввязывался в битвы. К тому же гауты были слишком заняты обороной своих болот от свеев и редко выходили в море. Энунд, наоборот, твердил, что обычный путь лежит близ берега Йотланда, течение там слабее, пролив глубже — зачем пытать судьбу: пересекать Эресунн и садиться на болотистые мели гаутов? А ежели они, как часто бывало, еще и затопили вдоль берега корабли, чтоб перекрыть подступы к своим землям?
В спор ввязался Вадим, поддержал Бьерна.
Вадим почти всегда поддакивал Бьерну, словно тот ошибиться не мог вовсе. Может, поэтому Избор решил прислушаться к речам Энунда. По велению княжича корабли взяли курс ближе к Йотландским берегам.
Эресунн — пролив неширокий, а травень да изок — самые судоходные месяцы. Дважды навстречу альдожанам попадались корабли данов. В первый раз это был небольшой торговый караван из трех судов. Две груженные товарами баржи шли под охраной одного-единственного драккара. Щиты на борту драккара белели внутренней стороной — караван был мирным.
Самый быстрый из альдожской флотилии — снеккар Бьерна — вырулил из-за тесно прижавшихся друг к другу расшив, направился к встречным судам. Корабль Вадима остался при расшивах. Свободные от, гребли воины на всякий случай приготовили оружие, присели за бортами. Снеккар вплотную подошел к датскому кораблю, сомкнулся с ним бортами, постоял немного. Затем на корме снеккара махнули белым полотнищем — опасности не было. Рассчитывая, что Бьерн догонит, суда неспешно двинулись дальше.
Избор стоял на носу своей расшивы, любовался окружающей красотой, Вода в проливе была чистой, темно-синей, барашки волн закручивались белой пеной, лизали поднимающиеся неприступными стенами островные скалы. На скалах, в черноте трещин зеленели корявые деревца, тянулись к свету, норовя одолеть отвесный подъем. Поверху камни были серыми, зато ниже зеленой дымкой их окутывал мох, местами переходил в седину, словно упреждая случайного путника: «Я здесь уже многие и многие годы, с того мига, как корова Аудумла вылизала первого прародителя людей славного великана Бури, а ты всего-навсего мелкая букашка, кои тьмой проползали мимо моего владычества и исчезали в вечности, как исчезнешь и ты… ».
Становилось не по себе от мрачного величия каменных истуканов, однако стоило бросить взгляд на другой берег, и к Избору возвращалась прежняя уверенность. Там, на гаутском берегу, расстилались плоскими лядинами болотистые земли, и ежели не заать, что земли сии гаутские, то их запросто можно было б принять за свои, родные, альдожские. Те же плоские равнины, покрытые шерстью елового леса, те же низкие, полузатопленные островки, тот же постоянный туман, пеленой накрывающий еловые верхушки.
Посреди Эресунна, там, где пролив изгибался узкой дугой, навстречу Избору попались два боевых датских драккара. Намерения у них были не столь мирные, как у прежних встречников, однако драккары оказались маленькими — не более двадцати воинов на каждом, а у Избора только на лодье Вадима умещалось сорок дружинников.
Опять Бьернова лодья выскочила из выстроившихся в утиную череду кораблей, подступила к драккарам. Переговоры шли недолго — признав превосходство в силе, даны предпочли отпустить альдожан с миром. Однако Бьерн вернулся недовольным. Не дожидаясь, пока корабли данов скроются из виду, нагнал расшиву Избора, примостился так, что веслами едва не лупили друг друга, перегнулся через борт, закричал:
— Надо остановиться!
Плеск волн глушил его слова, но Избор понял, отрицательно помотан головой:
— Зачем? Они ушли.
— Они солгали, — пояснил Бьерн.
— Почему ты так решил? — Из-за ритмичного хлюпанья весел, хлопков паруса над головой и повелительных покрикиваний Латьи княжичу приходилось орать во все горло.
— Сказали, что идут в Содермаланд, но нынче даны не в дружбе со свеями, а в Содермаланде сидит Эйстейн-конунг. Он хороший воин, у него сильный хирд. Идти на Эйстейна двумя драккарами — значит, идти на смерть. Но эти даны не собирались умирать. Надо остановиться и подождать.
— Чего?
Бьерн пожал плечами:
— Пока не знаю.
Прислушивавшийся к разговору Латья перестал понукать гребцов, приблизился к Избору:
— Бьерн дело сказывает. Надо переждать. Слышь, князь, давай сыщем местечко тут под скалами, где потише да понеприметнее, отстоимся хоть до полудня.
Латья был старше Избора, в отцы ему годился, впрочем, почти все в дружине были старше княжича. Верно, потому и считали себя вправе советовать ему.
Избор покосился на Латью, оглядел гребцов, зацепил взглядом пристроившуюся за их спинами девку.
С того дня как Слатич забросил ее на расшиву, девка помалкивала, держалась особняком от дружинников, однако ловко штопала им рубахи или чистила бляхи на поясах, получая за работу то ломоть лепешки, то кусок вяленой рыбы, то подзатыльник. Ночью она сворачивалась клубком на корме, у самого борта, долго лежала с открытыми глазами, а потом засыпала тихо, без единого движения. Она, единственная на расшиве, до сих пор называла его не князем, а княжичем, хотя случалось это нечасто. Иногда Избор ловил на себе ее задумчивый взгляд, и ему становилось неуютно, словно он обманул девчонку или обидел ее. Никто на расшиве не знал, как с ней обходиться, — была она не то рабыней, не то пленницей, не то вовсе случайной попутчицей. А нынче сидела на палубе у дальнего борта, внимательно взирала на княжича из-под по-бабьи надвинутого на самые брови, выцветшего плата, грызла ноготь на большом пальце.
— Князь! — окликнул задумавшегося Избора Латья. Продолжил нудеть: — Давай пересидим, от того беды не будет…
Айша улыбнулась, перестала прислушиваться, склонилась, закопошилась в своей котомке, изрядно распухшей по пути.
Снеккар Бьерна все еще держался рядом с расшивой, ждал княжьего слова.
— Пересидим? — обращаясь к Латье, усмехнулся княжич, повел рукой, будто оглаживая ладонью раскрывающийся впереди водный простор. — Ты видишь врага, Латья? Или, пока мы «пересиживаем» неведомую беду, моим брату и сестре станет лучше в урманском плену? А может, мы станем прятаться, подобно ящерицам, всякий раз, когда Бьерну померещится что-то страшное?!
На последних словах Избор повысил голос. Варяг услышал, но вместо обиды улыбнулся. Улыбнулся и стоящий подле него Тортлав. Перекинулись парой урманских слов, засмеялись уже открыто. Кровь хлынула в лицо Избору, обожгла уши, загудела в висках.
— Пойдем далее! — выплюнул в лицо смеющемуся варягу княжич.
— Как скажешь. — Тот дал отмашку, весла вспенили воду, снеккар отлепился от борта расшивы, встал ей в корму.
— Зря ты так, князь, — сокрушенно выдохнул Латья.
Не зная, как еще избавиться от гнетущего чувства, Избор пробурчал:
— Они смеялись… Трусы…
— Как скажешь… — подражая Бьерну, вымолвил Латья и вернулся к гребцам.
Глядя ему в спину, Избор подумал, что уже скоро половина дружины примется подражать Бьерну. То в одном вое, то в другом княжич замечал Бьерновы повадки — его неспешную речь, показную прохладцу, снисходительную ухмылку, насмешки, обидные и незаметные, как крошки от сухарей, случайно оказавшиеся в постели…
Избор прошагал меж двумя рядами гребцов, перешагнул через отдыхающих воев, остановился над девчонкой. Вспомнился разговор в роще у Альдоги, ее разбитая губа, оплывший глаз.
— Эй, ты! — Избор подтолкнул девчонку ногой. Она поспешно положила на палубу развязанную котомку, встала. Из котомки змеей вылезла пестрая лента, в ее петле валялся гребень.
Обычно так же, в петлю от ленты, укладывала свой гребень Гюда. Иногда меж деревянных зубьев оставалось несколько ее светлых волос — переливались в падавшем из оконца свете, словно золотые нити. Гюда старательно собирала эти нити и сжигала, перемешивая уголья палкой. «Зачем ты так делаешь? » — спрашивал ее Избор. «Чтоб не навлечь на себя гнев Велеса, — отвечала Гюда, садилась, подпирала круглое мягкое лицо розовыми ладошками, ласкала брата голубизной глаз. — Ведь через волосы он дарует мне свою силу. Разве можно бросить его дар валяться, словно грязь? Лучше отдать ее Свентовиту, чтоб он сберег сей дар для другой девушки». Гюда любила старые предания и искренне верила во все байки, которые рассказывали заезжие купцы. Что теперь любит Гюда, что осталось в ней от прежней? Во что превратил ее урманский находник?
— Тебе что-то нужно, княжич? — прервал его воспоминания текучий голос Айши. Избор замялся. Он и сам не понимал, зачем потревожил девку, — обида отлегла, говорить с Айшей было не о чем.
— Ты слышала, что сказал Бьерн? — чтоб не выглядеть перед девкой глупо, спросил Избор.
Айша кивнула:
— Да. У нас в Приболотье многие знают северный язык. Ты говорил про трусливую ящерицу, и тогда Бьерн сказал, что не успевшая вовремя убежать ящерица обычно теряет свой хвост, а Тортлав ответил, что главное — не оказаться тем самым хвостом, который ты потеряешь.
Стыд опалил щеки княжича, заставил украдкой оглядеться. Похоже, слов девки никто, кроме него, не услышал — двое дружинников рядом спали, укрыв головы от света безрукавками, кормщик что-то напевал себе под нос, спины гребцов сгибались и распрямлялись под громкий голос Латьи.
— Тебя не о том спрашивали, рабыня! — прошипел Избор.
— О чем же? — Девчонка удивилась, склонила голову к плечу, испытующе взглянула на княжича.
Избор не понимал ее. Другая давно бы смирилась со своей участью рабыни и разговаривала с князем так, как подобает рабам, — тихо и униженно, а не повторяла насмешки урман. Или, наоборот, не желая мириться с утратой свободы, целыми днями плакала бы, пыталась броситься в воду, рвала на себе волосы и с ужасом ожидала исполнения своей участи. А эта…
— За твою наглость я могу приказать выбросить тебя за борт, — глядя прямо в лицо девке, произнес Избор. — Ты хоть понимаешь, что я могу сделать с тобой все, что пожелаю? И если урманин Орм захочет, то я отдам тебя ему.
— Я не глухая. — В желто-зеленых глазах промелькнула тень грусти и тут же исчезла. — Я все слышала.
— И не боишься?
— Если бояться того, что будет, то нынче станет страшно, а потом — плохо.
В ее зрачках прыгали солнечные блики, резвились пушистыми мартовскими зайчатами.
— Уж лучше будет только плохо потом, зато не страшно сейчас. Мне хорошо, пока я не боюсь. Мне нравится просто жить… — Она неожиданно побледнела, прижала к груди у горла тонкие пальцы, словно захлебнулась. Повторила, вслушиваясь в собственные слова: — Жить…
Забыв о княжиче, притка растерянно огляделась, отшатнулась от плеснувших с весел брызг, присела, схватила брошенную ленту, принялась скручивать ее в клубок.
Избор покачал головой, отвернулся. Теперь он понимал, в чем дело, — девчонка была блажная. Не то чтоб совсем спятившая, но с придурью — это точно…
Бьерн оказался прав — их поджидали на выходе из Эресунна. Три больших драккара, каждый из которых был никак не меньше Вадимова, вышли из скрытого мысом залива. Тяжелые и мощные, они выстроились в ряд и двинулись прямо на корабли альдожан. Развешанные по бортам щиты отблескивали железными клепами — миром тут не пахло.
На драккаре Вадима, предупреждая об опасности, затрубил рог. Терять выкуп было нельзя, поэтому расшива Энунда повернула и быстро двинулась обратно в пролив, рассчитывая укрыться в скалистых расщелинах, пока остальные будут отбиваться от преследователей. Борт расшивы Энунда проскользнул мимо Избора, мелькнули красные, потные лица гребцов, весельные лопасти, шеломы затаившихся на корме лучников.
— Хей-я! — подгоняя гребцов, надрывался Мена. — Хей! Хей!
Края его корзня раздувались, седые волосы трепал ветер.
— Уходи, князь! — Энунд махнул рукой, призывая Избора развернуть расшиву. — Уходи, без тебя справятся!
Один из вражьих драккаров уже надвигался на корабль Вадима — блестел черными бортами, разъяренная драконья пасть угрожающе скалила железные зубы. Оставшиеся два пошли мимо — направились к расшиве Избора. Было еще не поздно укрыться в проливе.
— Поворачивай! — чувствуя, как пот влажно холодит подмышки, завопил Избор.
— Поворачивай! — вторил ему Латья. Кормщик налег на руль, расшива принялась медленно разворачиваться.
На драккаре Вадима уже принялись за работу лучники — через черный борт на палубу врага полетели стрелы с горящей паклей. Шлепались в воду, шипели, гасли. Несколько воткнулись в парус находника, полотнище заполыхало, испуская в небо черные клубы дыма. Драккар потерял ход, но не остановился.
— Зараза! — сорвавшись на визг, выругался Латья. Избор кинулся к нему, всмотрелся в направление его руки. Из пролива, сзади, на них и расшиву Энунда выходили те самые, ранее встреченные, два маленьких драккара. Даны все рассчитали верно: в случае нападения расшивы постараются укрыться в скалах, и два боевых корабля легко перекроют им путь. В расчет не входил лишь снеккар Бьерна, очутившийся позади обеих расшив. Вернее, Энунд уже поравнялся с ним, однако, заметив врага, остановился, давая Бьерну возможность первым вступить в битву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44