Изо всех сил налегла на бочку плечом, пытаясь опрокинуть ее в конюшню. Бочка зашаталась, не поддалась… Ругаясь на предательницу-бочку, Айша обмотала мокрым подолом голову, прикрыла лицо, оставляя незащищенными лишь глаза, метнулась в конюшню.
Она столько раз спала тут, что сумела бы отыскать стойло Пегуши даже с завязанными глазами. Кашляя и задыхаясь от дыма, перескакивая через полыхающую солому, Айша добралась до загона Пегуши. Тлеющая балка свалилась перед загоном, уперлась одним краем в пол, а другим, приподнятым, — в дверь стойла. Пегуша храпела, вставала на дыбы, колотила копытами в дверь. Сражаясь за жизнь, она не заметила появившуюся у загона притку.
Попытка Айши столкнуть балку плечом не удалась — лишь заболела рука да на рубашке осталось черное горелое пятно.
С потолка рядом с Айшей обвалился пылающий брусок, запалил сено у стенки загона. Жадные языки пламени принялись вылизывать загонные доски. Тряпка на голове притки нагрелась и уже жгла лицо, а не оберегала его. Айша попробовала сдернуть ее, но, закашлявшись от хлынувшего в ноздри дыма, споро намотала обратно. Не зная, как помочь животине, заметалась по горящей конюшне, приметила в углу цепи, которыми крепили кобыл, чтоб жеребцам было их проще брюхатить. Одна из цепей раскачивалась, свешиваясь с толстой матицы. Тяжелые звенья венчал крепкий крюк. Решение пришло само — Айша даже не задумывалась над ним — просто схватила цепь, подволокла крюк к запирающей загон балке, обмотала ее цепью, сунула острие крюка в дыру цепного звена. Отыскав глазами другой конец цепи, подбежала к нему, подпрыгнула, ухватилась, повисла всем телом. Балка даже не дрогнула.
— Ну, Пегуша! — болтаясь на цепи, заорала Айша. — Давай же! Пошла!!!
Почуяв поддержку, кобылка заржала, ломанулась грудью в дверь загона. Та затрещала, но балка осталась на месте.
— Еще! Давай, девочка! Ну, вперед же! Вперед! — Айша принялась дрыгать ногами, словно это что-нибудь меняло. Конюшня уже полыхала вовсю: по полу, по стенам и даже по матице над Айшиной головой ползали длинные и плоские языки пламени. Причудливо извивались, тянулись к девчонке.
— Нет! Не уйду! — выкрикнула им Айша.
Вылетевшее из-за Айшиной спины, покрытое шипами железо на длинном хвосте кнута звучно щелкнуло по балке, раскрошило ее середину в щепы. Чья-то рука обхватила притку сзади за пояс и грубо рванула вниз, словно стараясь разорвать пополам. Цепь задребезжала, матица медленно накренилась. Разжимая пальцы, Айша увидела, как проклятая балка отваливается от дверей загона. Почуявшая свободу кобылка распахнула двери, перескочила через огненную преграду, пролетела мимо, одарив Айшу обезумевшим и тем не менее — притка могла поклясться в этом — признательным взглядом…
Кто-то закинул девку на плечо и поволок к проему дверей вслед за лошадью. Оказавшись снаружи, швырнул на землю. Айша перекувырнулась на четвереньки, увидела лицо своего спасителя.
— Ярл, — узнала Айша.
Лицо у Орма было страшное — темное от ярости и сажи. В рваной кольчуге виднелся край залитой кровью рубашки, светлые волосы стали серыми от пепла, в черных кругах зло полыхали глаза. Он сжимал рукоять боевого кнута, встряхивал, вычерчивая шипастым наконечником неровные извилины в пепле. А двор за его спиной мельтешил чужими людьми — такими же злыми и безумными, как он. Размахивая мечами и топорами, копьями и перначами, они врывались в избы, выволакивали оттуда рабов, добивали раненых, совали в распахнутые двери факелы, победоносно вопили, нелепо подскакивая и вращая руками. Лишь у ближних, северных, ворот еще шла битва. Кто-то из нападников заметил Орма, закричал, указывая на него рукой. Две или три фигуры помчались к нему, угрожающе вопя и потрясая оружием.
— Бежим! — Айша вскочила.
Урманин размахнулся, сшиб кнутом слишком близко подобравшегося врага.
— Бежим! — снова выкрикнула Айша.
Горло сдавило болью, голос сорвался на шепот. Ярл не услышал. Чтоб дотянуться до его уха, Айше пришлось встать на цыпочки, обеими ладонями нажать на его плечо, вынуждая склониться:
— Навоевался уже! Ноги надо делать, а не драться! Слышишь?
Он кивнул, задвинул притку себе за спину, прикрывая от нападников, уже отступая к воротам, позвал:
— Харек!!!
Помимо Харека Орму удалось отыскать многих — вереница воинов растянулась за ним длинной, казалось — нескончаемой, цепью. Сперва, вырвавшись из усадьбы и преодолев горящие кусты, они шли споро, уверенно, на глаз определяя проходимые места, выискивая звериные тропы. Потом — медленнее и осторожнее, поскольку троп стало меньше, лес гуще, а река запетляла между холмами, причудливо изгибая серебристое тело. Воины Хьюсинга и Хельсинга преследовать их не стали — то ли побоялись лесной глуши, то ли удовлетворились одержанной победой.
Здешний лес был глухим, звериным, — Айша поняла это сразу, как только меж частоколом деревьев и грудами камней стали попадаться небольшие лядины с озерцами посередке. Преодолевать лядины приходилось, проваливаясь по пояс в вязкий озерный ил и отодвигая рукой зеленую вонючую корку, покрывающую застоявшуюся воду. Лядины сменялись молодым ельником, затем вновь — скалистыми уступами. На уступах Айша старалась задержаться, чтоб немного подсушить и согреть промерзшие в лесной сырости ноги.
Айща с детства знала — лес, как и болото, живет своей жизнью. Как люди. Как звери. Как кромка или мир за кромкой. У него свои разговоры, свои правила. И если ты хочешь войти в его владения, надо прислушиваться к подсказкам лесных духов, угадывать их настроение, не нарушать их, заведенных за много лет до человеческих, законов. Тогда лес поможет тебе, но если не услышишь его, не поймешь — погубит… Особенно — хворого или слабого. Орм был ранен, однако ломился сквозь чащу, как медведь, не примечая облюбованных зверьем местечек, сминая сапогами ягодные кусты, не чуя затаившихся рядом лесных нежитей. Изрезанный ранами Харек, припадая на одну ногу, брел рядом с ним, с трудом перебирался через завалы камней, тяжело дыша и обдирая бока, протискивался сквозь древесный частокол, вяз, чуть не падая, в вересковых зарослях.
Под вечер они выкарабкались на вершину высокого лесистого холма, где меж редких сосновых стволов в зелени мха прятались рыжие, схожие цветом с лисьей шерстью, грибы. Их так и называли — лисьими.
Орм остановился посреди поляны, усеянной россыпью лисьих грибов. Харек рухнул у его ног, привалился спиной к дереву, принялся длинно и витиевато ругаться, разматывая с ноги окровавленную тряпку.
Айша вообще не понимала, как Волк прошел весь путь, — у нее-то, живой-здоровой, икры ныли, а спину и плечи ломило, словно в лихорадке. Словно разделяя ее сомнения, Орм бросил на Харека быстрый взгляд, но, так ничего не сказав, направился обходить свой новый хирд. Пока он плутал от воина к воину, что-то указывал, с кем-то негромко спорил, Айша решила позаботиться о себе. Нарвала мха, растерла корешками и землей зудящие ступни, обмотала зеленью ноющие колени. Вспомнив о Хареке, испросила прощения у Борового — судя по соснам, хозяйничал тут он, а не Лешак, — и наковыряла в подол розовых, спрятавшихся меж мхом и землей наростов. Неприметно подобралась к Хареку поближе.
Урманин уже размотал тряпку на ноге. Под пропитавшейся кровью и гноем тканью оказалась глубокая рана. Поскуливая сквозь зубы, Харек острием ножа вычищал из нее гной. На очищенных местах тут же проступала кровь.
— Давай я, — предложила Айша. Урманин недоверчиво покосился на нее, фыркнул, вытер нож о мох и вновь потянулся к ране.
— Я ж тебе не жениться предлагаю, — обиженно пробормотала по-словенски Айша, надеясь, что Харек если и услышит, то вряд ли поймет.
На самом деле возиться с урманином ей вовсе не хотелось, но лекарство она уже собрала и свое спасение надо было как-то отрабатывать. Однако коли Харек не желал ее помощи…
Стараясь не коситься на бестолкового урманина, она оглядела отряд. По пути к малому хирду Орма постоянно прилеплялись новые люди. Теперь их оказалось так много, что людские фигуры рассыпались на равнине меж деревьев, точь-в-точь как лисьи грибы во мху. Некоторые лежали, завалившись в мох навзничь, некоторые присели на корточки и, сложив на коленях руки, ждали, когда вновь начнется утомительный путь сквозь нескончаемую лесную глушь. Лезвие ножа охолодило раскрытую ладонь притки. Айша вздрогнула, оглянулась. Протягивая ей нож, Харек смеялся. Сипло произнес:
— Жениться?
Не ответив на колкость, но чувствуя, как стыдливо заполыхали мочки ушей, притка отложила нож, вытряхнула прямо в рану Харека уже изрядно раскрошившуюся розовую грибницу. Грибное месиво растеклось в ране белесой кашей, заполнило ее до краев, прикрыв кость и сочащиеся кровью края. Харек недоуменно наблюдал, как грибница, едва соприкоснувшись с раной, меняет цвет и взбухает бледной пеной. Не дожидаясь, пока пена уляжется, потянулся к тряпке.
— Погоди, — остановила его руку Айша. — Тут еще верное слово надобно.
«Для кромешных жителей людская речь слишком спорая. Надобно говорить, как они, не спеша, с довольством». Давно, в какой-то другой, оставленной за морем, жизни учил Айшу дед. Учил языку кромки, загадочному и странному, но понятному всякому, кто обитает меж живыми и мертвыми.
— Кумохи-ахохи, дочери Мокоши, владетельницы над телами человечьими, хозяйки речные! Старшая Невея и сестры ее Ворогуша, Огнея, Ломея, Гнетея, Дрожуха, Желтея, Весновка, Тясея, Ледея и младшенькая Веретеница! Будьте добры к болящему, как сестры к брату, не тревожьте его раны…
Заговаривая рану Харека, Айша поклонилась в сторону бурлящей реки, вновь затянула, повысив голос, ибо те, к кому она обращалась теперь, были своевольны и редко прислушивались к людским речам:
— Ветреники, что на резвых своих конях скачу! над всем подкроменшым и надкромным! Черный и Белый, Серый и Огненный, помогите болящему, как братья брату, одарите его своей силой, верните его ногам былую резвость!
Стала на колени, прижалась щекой к влажному мягкому мху:
— Боровой да Моховик, Блуд да Уводна, Болотянники и ичетики, подкустовники и игоши, навьи и незнати, шишки, куляши, кроговертыши и крогоруши, коли есть вы здесь, коли слышите — пойдите ко мне, возьмите руку мою, проведите тело мое до живой души, ныне болящей, как дети доводят до порога слепую матерь, укажите, где затаилась в сем теле беда…
Прислушалась к лесу, к себе. Лес молчал, никто из кромешников не указывал возможную горесть.
— Достатку вам, родненькие, — поблагодарила Айша.
— Ты колдунья? Как сваей? — Харек потряс тряпку, которую снял с раненой ноги, брезгливо поморщился, отбросил ее прочь. Подумав, оторвал рукав рубахи, по шву вырвал ластицу, наложил ее на рану сверху. Остатками принялся обматывать ногу.
— Нет. — Наблюдая за его ловкими движениями, Айша покачала головой. — У нас в Затони такие слова все знают. Ну, как у вас всякие там важные висы…
— В Затони? — удивился Харек, склонился, зубами затянул узел на ноге, откинувшись к стволу дерева, полюбовался своей работой. Затем вспомнил о брошенном Айшей ноже, вытер его лезвие о мох подле себя. — Ты не из Альдоги?
— Нет. Альдога — на реке Волхове, а Затонь — в Приболотье, — объяснила Айша. Ей нравилось говорить о Затони. От привычного названия возвращались родные с детства запахи, и на сердце становилось тепло, словно кто-то укутывал ее шерстяным одеялом. — Затонь от Альдоги далеко. А в Альдоге у меня жил брат.
— Почему — «жил»?
— Говорят, вы его убили. — Понимая, что ляпнула что-то не то, Айша быстро исправилась: — А может, его и вовсе не было.
Ее слова заинтересовали Харека — рука с ножом зависла в воздухе, не донесла оружие до пояса.
— Ты не знаешь — был ли у тебя брат?
— Не знаю, — притка пожала плечами. — Я и про себя-то мало чего знаю.
Ее серьезный вид насмешил урманина. Сунув нож за пояс, Волк улыбнулся:
— Ты жива, и у тебя есть имя. Этого достаточно. Лег на спину, закинул за голову руки, закрыл глаза.
Что-то в его речи смутило Айшу, В памяти всплыло нечто страшное, темное, сырое. Тяжелая, черная тень наползла, затуманила рассудок, легла на плечи. В непроглядной темени кто-то безумно кричал, боль пронзала все тело, тянула жилы, выламывала кости и вдруг оборвалась, оставляя притку в одиночестве и пустоте. Еще уцелело круглое белое пятно над головой. Высоко-высоко…
Дальше Айша не могла вспоминать. Сжалась, впившись пальцами в мох, задрожала, вновь ощущая ту, забытую уже, сырость и тьму.
Уверенные шаги Орма вырвали притку из гнетущих неясных воспоминаний.
Ярл подошел, остановился подле задремавшего Харека, осмотрел свежую повязку на его ноге, сел, принялся разбирать добытую откуда-то котомку. Ничего путного в котомке не оказалось — пригодиться могло лишь огниво, кривая игла из рыбьей кости да глубокая глиняная плошка с засохшими на дне остатками какой-то еды. Ругнувшись, ярл смял опустевшую котомку, подсунул ее Хареку под голову. Тот невнятно буркнул во сне, повернулся на бок, спиной к хевдингу. Орм усмехнулся, отер ладонями лицо. За день он измотался — Айша читала усталость в его глазах, в заострившихся скулах, в каплях пота на лбу, в мутной белизне кожи и сухости губ. Он снял кольчугу, и рана на плече зияла сквозь прореху рубашки сочащейся кровавой коркой. Потеки крови исчерчивали его грудь и спину, обмотанный вокруг пояса боевой бич выпирал сбоку.
Ярл размотал хвост бича, положил оружие на землю рядом с собой. Тяжелый наконечник утоп во мху, недобро выставил железные колючки.
Ночь набегала быстро, накатывала темнотой, забиралась под одежду сырой свежестью. Тяжело гудящий комар, невесть откуда взявшийся в этой глуши, зазвенел над Ормом, пристроился на его раненом плече. Урманин даже не шевельнулся.
— Надо бы огонь запалить, — Айша, будто ненароком, согнала комара. Недовольно пища, тот закружил над ее головой, опустился на лоб. Притка шлепнула ладонью по лбу, стряхнула с пальцев черную размазавшуюся точку, пояснила: — Согреться да и зверье лесное погнать подалее…
— Нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44