Не додумавшись, робко прикоснулась к руке сидящего рядом Кьетви:
— Скажи, чем Харек отличается от тебя? Узкое лицо Кьетви вытянулось в недоумении.
— Почему Орм говорит, что Харек подобен людям Хаки и больше в хирде таких нет?
— А-а, вот ты о чем! — Тощий устало шевельнулся. Бросил косой взгляд на копошащегося на носу драккара Харека, качнул головой: — Они — звери Одина.
Поймал удивленный взгляд княжны, уточнил:
— Берсерки…
Усадьба, о которой говорил Орм, располагалась в уютной лесной ложбине. С трех сторон ее окружали река и небольшое озеро, еще с одной защищал каменный вал с частоколом леса за ним. В просторной пристани стояли несколько снеков.
Орма в усадьбе приняли как родного. Выслушали рассказ о нападении Хаки Берсерка, прищелкивая языками, оглядели разбитые в щепу остатки весел, с почетом провели в усадьбу.
На сей раз Гюду не толкали и не заставляли спускаться с драккара. Она сошла сама. Что-то подсказывало княжне, что здесь, в этой тихой и большой усадьбе, ей будет лучше, чем в Борре. Никто не спросил Орма, кто она такая и почему оказалась в его хирде, а если и спрашивали, то Гюда их не слышала. Ей нравилось это место — лесная тишь, пряные запахи, вольно разбросанные по лугу длинные дома, домашний звон молотов из стоящей у леса кузни и даже стадо крупных белых гусей, неторопливо прохаживающихся у пристани…
У ворот усадьбы хирдманны Орма остановились. Им навстречу вышел мужчина — высокий, широкоплечий, стройный, с красивым, очень светлым лицом, светлыми же косицами волос и приятными голубыми глазами. Его плечи окутывал богатый, отороченный соболиным мехом корзень, скрепленный на груди большой золотой фибулой. Слева от него шли белокожая, хорошо одетая женщина и девушка, почти ровесница Гюды, — крупная, статная, с вьющимися темно-русыми волосами, прямым носом, крупным ртом, светло-зелеными глазищами и немного хищным выражением на узком лице. Справа к мужчине лепился мальчишка — года на два младше Остюга — тонкий, светловолосый. Сердце Гюды сжалось, кольнуло болью…
— Я рад приветствовать тебя, Орм, сын Эйстейна. Зачем ты пришел в мой скромный дом? — останавливаясь в нескольких шагах от Белоголового, спросил мужчина. Голос у него оказался под стать внешности — сочный, твердый, глубокий.
— Хочу просить у тебя крова и помощи, Сигурд, властитель Хрингарики, и у тебя, прекрасная Тюррни, дочь Клаак-Харальда, конунга Йотланда, сестра Тюрры Спасительницы Дании, хозяйки Датских земель…
По столь витиеватому обращению Гюда поняла — несмотря на внушительный вид Сигурда, его жена Тюррни была куда знатнее и уважаемее своего мужа. На слова Орма она благосклонно кивнула, выпростала из-под расшитого красными и синими крестами передника маленькую белую руку, приглашающим жестом повела ладонью в сторону усадьбы:
— Не будет ли наш дом слишком тесен и беден для такого уважаемого воина, как ты, Орм? Не загрустит ли твое сердце в наших лесных землях?
Похоже, ответ Орм знал заранее. Не медля обернулся лицом к русоволосой девушке, слегка склонил голову:
— Разве может кто-то скучать, если каждый день пред его взором предстает твоя дочь — прекрасноликая Рагнхильд, не уступающая в красе самой Фригг?
Тюррни зарделась — по белым щекам пробежала волна румянца, залила маленькие уши. Однако похвалы дочери было недостаточно — Тюррни покосилась на светловолосого мальчишку.
— Твой сын стал настоящим мужчиной, таким же сильным, как его отец, — догадался Орм.
Теперь обрадовался сам Сигурд. Одной рукой он ласково обхватил сына за плечи, другую протянул к Орму, шагнул вперед, хлопнул ярла по плечу:
— Будь моим гостем хоть всю зиму, Орм! Ты и твои люди дороги нам!
Повел ярла к воротам, на ходу понизил голос:
— Мне сказали — ты видел Хаки Берсерка? Не терпится услышать твой рассказ… Кстати, три дня тому назад ко мне приходил гонец от Хальфдана Черного, Хальфдан собирает людей для похода в Согн. Гонец справлялся и о тебе и, кажется, понес дощечку с рунами от Черного в твою усадьбу. Что ты думаешь делать, ярл?
Даже издали Гюда уловила беспокойство в ответе Орма:
— С Черным нельзя ссориться, Сигурд. Никак нельзя…
Кто такой Хальфдан Черный, Гюда узнала от служанки Рагнхильд — маленькой пухлой финки Флоки. По-словенски имя «Флоки» означало «снежинка». Финка и впрямь походила на снежинку — кругленькая, светловолосая, белокожая, с голубыми глазами и очень тихим голосом. Разговаривая, она обычно смотрела куда-то в живот собеседнику, и от ее пристального взгляда становилось неловко. По утрам Флоки вместе с Гюдой ходили через лес на сеттеры — горные пастбища — доить коз. Пастбища находились в лесу, далеко от усадьбы. Приходилось подниматься еще засветло, кое-как неловкими со сна руками заплетать косу, ежась от утренней прохлады, выходить на двор, плескать на лицо ледяной озерной воды, брать приготовленные с вечера глубокие ведра…
— Доброго утречка, — неизменно желала Гюде улыбчивая финка.
— И тебе доброго… — отзывалась Гюда.
Сначала они выходили из усадебных ворот в сопровождении дворового пса Нордри, шли лугом, стряхивая холодную росу на босые ноги, потом лесом — в сочных утренних запахах еловой хвои. Затем ели расступались и, постепенно редея, взбирались вверх, в гору. Трава под ногами сменялась вереском, стволы становились выше и тоньше, и ели исчезали, уступая место соснам, а сквозь вереск начинали проглядывать камни. Узкая тропа выводила девок на горное плато, ровное и чистое, сплошь покрытое травой. Несколько пастушьих собак, издали не признав знакомых, срывались с мест и мчались навстречу с громким лаем. Шагах в двадцати, осознав ошибку, псы принимались вовсю вертеть хвостами и ластиться — как-никак молока им тоже перепадало. Поздоровавшись с Торлеем — пастухом из племени квенов, что живет в Свее и в котором главенствуют женщины, девки принимались за работу. Псы подгоняли к дояркам нужных коз, глупые животные мекали, неохотно подставляли распухшее вымя. Надоив полные ведра, Гюда и Флоки садились куда-нибудь в сторонку на камни, отхлебывали молока из кружки Торлея, болтали, любовались поднимающимся над лесом круглым солнечным диском…
Флоки, как и Гюда, была рабыней. Несколько лет она принадлежала Сигурду, однако два года назад Сигурд подарил ее дочери. Рагнхильд оказалась хорошей хозяйкой — не утруждая Флоки излишней работой в поле или уходом за скотиной, она желала от финки лишь одного — восхищения, поклонения и заботы о самой Рагнхильд.
— Она даже волосы расчесывает тремя гребнями, чтоб не порвать ни единого волоска. Сперва чешет большим, с редкими зубьями, потом поменьше — с более частыми, потом — совсем частым. Да еще приглаживает щеткой с жиром, чтоб блестели. А умывается только водой из ручья или коровьим молоком! — смеялась над причудами своей хозяйки Флоки. Финка вообще отличалась веселым и спокойным нравом — не спорила, часто улыбалась и, казалось, вовсе не печалилась о своей рабской доле.
— Как ты попала к Сигурду? — однажды, когда они спускались с пастбища, поинтересовалась Гюда.
Флоки несла в руках два пузатых древесных ведра с молоком, глядела под ноги, стараясь не споткнуться.
— Он напал на усадьбу моего отца, сжег ее. Отца и брата убил, а меня с сестрой и другими родичами увез к себе.
— Прости… — Гюда понимала, как неприятно подруге вспоминать былое. Новость о плененной сестре Флоки вовсе смутила княжну.
— Тогда Сигурд был в большой дружбе с твоим херсиром Ормом. Сестру взял Орм, а меня — Сигурд, — продолжала финка.
— И где теперь твоя сестра?
— Не знаю. Кто говорит — сбежала, кто — умерла. Прошло так много времени, что я стала ее забывать. Да и как упомнить? Когда нас разлучили, мне было около пяти лет, а ей на два года больше. У тебя ведь тоже был брат? Я услышала, когда воины говорили о нем. Это правда, что Харек освободил его и он остался жить у Олава-конунга?
— Правда.
При воспоминании о брате перед глазами Гюды неизменно вставала одна и та же картина — перекошенное злостью детское лицо с чужими, ядовитыми глазами, упирающийся в ее шею меч и темно-желтая соломина, запутавшаяся в светлых волосах Остюга. Тогда княжна даже внимания не обратила на эту соломину, зато теперь постоянно припоминала ее, и пальцы невольно сжимались, словно сожалея, что не вытащили ее из волос брата…
Финка услышала ее вздох, утешила:
— Даты не грусти. Олав из Вестфольда — сильный конунг. Он — сын Гудреда Охотника, его мачеха — Аса, властительница Агдира, а его брат — Хальфдан Черный. Но Хальфдан любит воевать, он очень многих согнал с земель и сделал их владения своими, а Олав — мирный конунг. Он во всем помогает брату, но редко воюет. Твоему родичу будет у него хорошо. Спокойно.
Финка остановилась на краю большого скального уступа, поставила на землю ведра, присела, подобрала юбку, осторожно съехала с уступа вниз. Ее голова оказалась у ног Гюды.
— Подай, — указывая на ведра, попросила Флоки. Княжна опустила свои бадейки, подала финке все ведра по очереди. Затем сползла с уступа на животе, отряхнула юбку.
В Альдоге она носила иную одежду — богаче и мягче, но здесь привыкла к грубым тканям. Ей даже стало казаться, что чем грубее вещь, тем лучше она согревает.
Одежду ей пять дней назад принес Орм. Бросил охалку разных юбок и рубах на ее лежанку в рабской избе, фыркнул: «Негоже моей наложнице ходить в драном платье!» Принесенные им вещи оказались добротными, серого и коричневого цвета, по большей части из крапивы, шерсти или льна. Больше других Гюде приглянулась коричневая, с тесьмой по подолу, шерстяная юбка и длинная серая рубашка из льняной ткани. Не ведая — будет у нее иная одежа иль нет, — Гюда старалась беречь эту юбку. Поэтому, запачкавшись, старательно отряхивала ее.
— Почему ты так боишься замызгать одежду? — стоя меж четырех ведер, доверху полных тягучим белым молоком, от которого в утреннюю прохладу поднимался легкий пар, спросила финка. Не дожидаясь ответа, объяснила: — Тебе вовсе не нужно ничего беречь. Когда ты изотрешь юбку или рубашку, ты просто попросишь у Орма новую…
Гюда представила, как однажды она останавливает во дворе Белоголового, хватает его за рукав и назидательно, с упреком, говорит ему, как говорила в Альдоге своей дворовой девке: «Моя одежда обтрепалась. Принеси мне новую!» Княжна прыснула в кулак, взялась за рукояти ведер. В Альдоге ведра носили на коромыслах — было и легче, и удобнее, но здесь приходилось таскать их в руках. Пока добирались до усадьбы, руки отекали, а на ладонях проявлялись ярко-красные вдавленные ложбинки.
— А ты, когда была рабыней Сигурда, просила у него новую одежду? — поднимая ведра, поинтересовалась Гюда у Флоки.
Пропуская княжну вперед, финка утвердительно кивнула:
— Много раз. И даже украшения.
— И он никогда не отказывал? — Гюда перебралась через вылезшую в скальную трещину горбину соснового корня, предупредила: — Под ноги гляди…
— Не отказывал. Когда мужчина хочет тебя, он редко отказывает.
От неожиданности Гюда сбилась с шага, качнулась. Из ведер плеснуло на землю белой волной. Финка за спиной огорченно вскрикнула. Княжна выправилась, пошла дальше. Она никогда не думала, что улыбчивая и спокойная Флоки могла когда-либо лежать в постели с Сигурдом. А уж тем паче не ожидала, что о своем позоре финка потом будет рассказывать с потаенной гордостью, словно быть наложницей — это не срам, а честь для любой девушки.
— Ты сама легла с ним? По доброй воле? — Гюда затаила дыхание, ожидая ответа.
— Вряд ли, — безмятежно сообщила Флоки. — Мне было мало лет, и я не знала, что он собирается со мной сделать. Мне не понравилось, что он сделал. Потом, когда все закончилось, я увидела кровь на ногах и заплакала. Я боялась, что он порвал что-то у меня внутри, кровь будет идти вечно, и я умру. Но Тюррни успокоила меня. Она сказала, что скоро кровь остановится, а я стану умнее и старше. Еще она сказала, что, когда Сигурд будет делать со мной то же самое в другой раз, мне надо закрыть глаза и ни о чем не думать, только чувствовать… Тюррни подарила мне красивое ожерелье и назвала меня «милой девочкой». Она многому меня научила…
— Жена Сигурда учила тебя спать со своим мужем? — Молоко уже вовсю плескало через края ведер, поскольку Гюда постоянно порывалась обернуться и посмотреть финке в лицо — не смеется ли над ней белоликая Снежинка.
Увлеченная собственным рассказом, та продолжала:
— Ты так удивляешься, словно никогда не слышала, что хорошая жена прежде всего заботится о своем муже, старается, чтоб ему было хорошо. Или у вас в Гарде жены ведут себя иначе?
В Гарде, по воспоминаниям Гюды, жены вели себя иначе. Княжна хорошо помнила толстую дворовую бабу Палашу, которая однажды бегала по княжьему двору с колом — гонялась за своим беспутным мужем и грозилась прибить его лишь за то, что тот облапал Акситью — молоденькую чернявку Гюды. Еще княжна помнила жену своего старшего брата Мстислава — Верну. И помнила, как Верна тихо плакала в углу большой избы, узнав, что Мстислав провел ночь с какой-то рабыней из древлян.
Тропинка перестала спускаться, добежала ровной утоптанной ложбиной сквозь вересковые заросли. Над головами девушек громко закликала какая-то птица.
— Уф, раскричалась… — недовольно пропыхтела Флоки. Фыркнула на птицу: — Кыш, балаболка!
Где-то справа от Гюды захлопали крылья, перед ней на свисающий над тропой корявый сук уселась крупная лупоглазая сова. Повертела маленькой головой, распушилась, принялась рассматривать Гюду круглым глазом.
— Здорово, подружка, — сказала Гюда.
Птица нахохлилась, втянула голову в плечи. Дома, в Альдоге, Гюда слышала, что совы — ночные ведемы, что перекидываются через веник иль вилы и становятся птицами, по ночам пьющими кровь живых существ. От своих ночных бдений и долгой жизни ведемы невероятно мудры и знают будущее. Если застать ведему в свете дня и спросить у нее о самом сокровенном, она не сможет солгать…
— Скажи, подружка, увижу ли я еще когда-нибудь… — начала княжна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44