не потому, что при этом легче подавиться Ц просто это невежли
во, или, скорее, неделикатно, если сравнить с детским набиванием рта или «ч
моканьем губами» (последнее выражение я так и не понял до конца). Дело в сл
едующем: неприятные картины и звуки вынуждают окружающих делать нежела
тельные умозаключения насчет чавкающей и хлюпающей мешанины в чужом рт
у. Мысль, на которую навела меня мама за кухонным столом, оказалась мучите
льной: с тех пор на людях я никогда ничего не пил, когда жевал, и у меня екало
в животе, когда так делали другие; но если речь идет об одновременном погл
ощении печенья и молока, запивание еды питьем Ц единственный способ при
глушить сладость и замаскировать свойственный «Пепто-Бисмолу» сыворо
точный привкус молока, поэтому я, никем не замеченный на скамье, продолжа
л жевать и запивать поочередно.
. Я нашел на глянцевой странице место, где остановился, и прочел:

И вообще: увидеть в человечес
ком однодневное, убогое; вчера ты слизь, а завтра мумия или зола
Марк Аврелий. «Размы
шления», 4:48, пер. А.К. Гаврилова. Ц прим. пер.
.

Не то, не то, не то! Ц думал я. Деструктивная, бесполезная, вводящая в заблу
ждение и совершенно неверная мысль! Однако безвредная, даже приятно отре
звляющая для человека, который занимает зеленую скамью на площади, вымощ
енной кирпичом «в елочку», под пятнадцатью здоровыми, посаженными с один
аковым интервалом деревьями, и слышит резиновые стоны и посвист вращающ
ейся двери. Я мог впитать любой брутальный стоицизм, чьим бы он ни был! Но в
место того чтобы продолжать чтение, я опять откусил печенье и набрал пол
ный рот молока. С чтением всегда возникает одна проблема; приходится сно
ва начинать с того же самого места, где остановился накануне. Восторженн
ый отзыв в «Истории европейской морали» Уильяма Эдварда Хартпола Лекки (
которая однажды в субботу, во время блужданий по библиотеке, привлекла м
еня своим претенциозным заглавием и фантастическим изобилием сносок
К примеру, в о
дной сноске Лекки цитирует слова французского биографа Спинозы о том, чт
о великий философ ради развлечения любил бросать мух в паутину и со смех
ом наблюдать за последующим поединком («История европейской морали», то
м 1, стр. 289). Этим фрагментом Лекки проиллюстрировал свое утверждение, согла
сно которому утонченные представления о морали никак не связаны с особе
нностями личности или культуры; можно быть образцом добродетели в одной
сфере и в то же время проявлять толерантность или даже безнравственност
ь в другой Ц мысль не новая, но, пожалуй, впервые подкрепленная примером С
пинозы. Из «пингвиновских» «Кратких жизнеописаний» Джона Обри, стр. 228, мы
узнаем, что во время учебы в колледже («обгаженном галками» Оксфорде) Гоб
бс любил вставать пораньше утром, ловить веревочной петлей галок на сыр
и сажать бьющую крыльями добычу в опасные для перьев силки Ц очевидно, р
ади забавы. Господи боже! Узнавая бытовые и анекдотичные случаи из жизни
философов, мы не можем не замечать, как эти жестокие мелочи роняют велики
х людей в наших глазах. И Витгенштейн, как я читал в какой-то биографии, обо
жал ковбойские фильмы, каждый день был готов часами смотреть перестрелк
и из ружей и луков. Можно ли серьезно отнестись к теории языка, выдвинутой
человеком, которому доставляла удовольствие суконная скука вестернов?
Один раз Ц это еще куда ни шло, но каждый день! Однако несмотря на то, что ни
чтожные подробности о жизни трех философов (о которых, откровенно говоря
, я почти не читал) временно отбили у меня охоту к чтению их трудов, я жаждал
новых деталей подобного сорта. Как писал Босуэлл, «в это путешествие он [Д
жонсон] отправился в сапогах и очень широком коричневом пальто, в карман
ы которого почти целиком помещалось два тома его словаря формата ин-фол
ио; в руке он нес толстую трость из английского дуба. Прошу не судить меня
строго за такие обыденные подробности. Все, что связано со столь великим
человеком, достойно пристального внимания. Помню, доктор Адам Смит на ле
кции по риторике в Глазго признался, что был рад узнать, что Мильтон носил
башмаки на шнурах, а не на пряжках» (Босуэлл, «Дневник путешествия на Гебр
иды», изд. «Пингвин», стр. 165. Вы только вдумайтесь: Джон Мильтон завязы
вал шнурки! ). Босуэлл, подобно Лекки (возвращаясь к предмету нашей сн
оски) и Гиббону до него, любил сноски. Они понимали, что наружная поверхнос
ть истины Ц далеко не такая гладкая, ровная, плавно переходящая от абзац
а к абзацу; она покрыта грубой защитной коркой цитат, кавычек, курсивов и и
ностранных слов, с редакторскими наслоениями всех этих «там же», «ср.», «с
м.», которые служат щитом для чистого потока аргументации, сиюминутно су
ществующей в мозгу. Они знали толк в радостном предвкушении, какое испыт
ываешь, периферическим зрением улавливая при переворачивании страницы
серый ил дополнительного примера и ограничения, ждущий в виде крошечных
буковок в самом низу страницы. (Говоря обобщенно, они признавали пользу м
елкого шрифта как источника удовольствия при чтении туманных научных т
рудов; перед силами типографской плотности приходилось заискивать, как
Роберту Хуку или Генри Грею перед деловитостью и запутанностью записан
ной истины.) Им нравилось решать, в каком порядке продолжить чтение Ц удо
сужиться свериться с какой-либо сноской или нет, прочесть сноску в конте
ксте, оставить на закуску. Они знали, что мышцам глаза нужны вертикальные
маршруты, что прямые мускулы глаза, наружный и внутренний, ослабевают, сп
особствуя колебательному движению по силуэту буквы Z, усвоенному еще в н
ачальной школе: сноски служат переключателями, предлагают, как игрушечн
ая железная дорога, трассу для мысли под номером 1, некоторое время следую
т ей мимо заброшенных станций и по подтопленным сырым туннелям. Дигресси
я Ц отход от темы или пути развития рассуждения Ц иногда бывает единст
венным способом довести его до конца, а сноски Ц единственная форма гра
фической дигрессии, санкционированная столетиями книгопечатания. Одна
ко правила оформления печатных работ, разработанные Ассоциацией совре
менного языка, которые я получил в колледже, не рекомендовали длинные, «э
ссеподобные» сноски. Спятили, что ли? Куда же катится наука? (Из
последующих изданий этот изъян убрали.) Да, правильно высказался Джонсон
по вопросу толковательных примечаний к Шекспиру: «Помехи расхолаживаю
т разум; мысли отвлекаются от главного предмета; читатель устает, сам не з
ная почему, и наконец откладывает книгу, которую слишком прилежно изучал
» («Предисловие к Шекспиру»). Но Джонсон имел в виду особый случай Ц приме
чания одного автора к другому, и действительно, чей пыл не охладит стремл
ение редакторов «Нортоновской антологии поэзии» пояснить каждое потен
циально замысловатое слово или строку, упорное нежелание понять, что отч
асти прелесть поэзии для изучающего заключается в поросли существител
ьных, которые он видит впервые, и аллюзий, о смысле которых может лишь гада
ть? Нужна ли нам к теннисоновской строчке «полипов темный лес»
Пер. Максима Богдановского. Ц Прим. пер.
аккуратная сноска «3 Осьминогоподобные существа»? Надо ли объяснять нам
само название стиха («Кракен», стр. 338-339 исправленного и сокращенного изда
ния антологии)? Так ли нам необходимо, чтобы уже первое предложение «Амер
иканца» Джеймса, где упоминается «салон Карре в Лувре» (и где Ц в «пингви
новской» серии «Американская библиотека»!) подчищали деморализующей п
одсказкой:

В этом зале, сокровищнице кар
тинной галереи великого национального музея Франции, хранятся не тольк
о полотна старых мастеров, которые Джеймс упоминает далее, но и «Мона Лиз
а» Леонардо.

Однако замечательные научные и
ли анекдотические сноски Ц как у Лекки, Гиббона или Босуэлла, Ц написан
ные автором с целью дополнения или даже исправления в последующих издан
иях его собственных слов в исходном тексте, свидетельствуют о том, что не
т предела в стремлении к истине: оно не кончается вместе с книгой; далее сл
едуют новые формулировки, опровержения собственных выводов и бескрайн
ее море ссылок на авторитетные источники. Сноски Ц это мелкие всасывающ
ие отростки, благодаря которым щупальца-абзацы находят опору в обширном
мире библиотек.
) заставил меня две недели назад в обеденный перерыв остановиться п
еред стеллажом во всю стену, заполненным книгами классической серии изд
ательства «Пингвин» и потянуться за тощим томиком «Размышлений» Аврел
ия на самую верхнюю полку, презрев стоящую тут же стремянку, зацепить кни
гу согнутым пальцем сверху и вытащить ее из ряда так, чтобы она упала в мою
подставленную ладонь: чуть ли не самое тонкое «пингвиновское» издание,
в блестящей обложке, негнущееся, в идеальном состоянии. Во время предыду
щих кратких приступов энтузиазма я приобрел и прочел страниц по двадцат
ь «пингвиновских» Арриана, Тацита, Цицерона и Прокопия Ц мне нравилось
видеть их выстроенными у меня на подоконнике, над полкой с пластинками; н
равилось отчасти потому, что мое знакомство с историей началось с оборот
ной стороны конвертов для пластинок, и чернота и глянец классической сер
ии ассоциировались у меня с винилом
Черные книги «Пингвина» мне нравятся еще и
потому, что на первых страницах в них помещена биографическая справка о
переводчике Ц тем же мелким шрифтом, что и биографическая справка об ис
торическом лице, труды которого он перевел на английский; благодаря этом
у сопоставлению малоизвестные переводчики из Дорсета и Лидса становят
ся такими же значительными фигурами, как убийцы, интриганы и заговорщики
древности. Зачастую переводчики «Пингвина» оказывались не профессион
алами, а любителями, которые, получив диплом по двум специальностям, тихо-
мирно управляли отцовскими предприятиями или служили в конторах, а по ве
черам переводили Ц вероятно, среди них было немало геев, этих на редкост
ь слабых и сдержанных мужчин, которые, по общепринятым меркам, мало чего д
обиваются в жизни, но берегут для нас достижения цивилизации, располагая
идеально сбалансированным, обдуманным и доступным представлением обо
всем, что только можно знать о некоторых событиях истории Голландии или
о периоде популярности какой-нибудь примечательной разновидности тер
ракотовых трубок.
. Лекки воспевал Аврелия так усердно, что искушение прочесть его са
мому было непреодолимым:

Совершенство характера это
го человека, утомленного разнообразными событиями девятнадцати лет пр
авления, возглавляющего общество, развращенное до мозга костей, и город,
печально известный своими вольностями, заставляло умолкнуть даже клев
етников, а народ в порыве признательности провозглашал его скорее богом
, нежели человеком. С такой уверенностью мы можем судить о душевной жизни
лишь немногих людей. Его «Размышления», производящие неизгладимое впеч
атление, составили одну из самых правдивых книг во всем жанре религиозно
й литературы.

И действительно, первый же абзац, который я прочел, открыв «Размышления»
наугад еще в книжном магазине, ошеломил меня тонкостью. «Каким образом»,
Ц прочел я (и сдавленный звон ополаскиваемой кастрюли, ударившейся о бо
к раковины, зазвучал у меня в ушах).

Каким образом ясно является
уму, что нет в жизни другого положения, столь подходящего для философств
ования, как то, в котором ты оказался ныне!
Марк Аврелий, «Размышления», 11:7, пер. А.К. Гаври
лова. Ц Прим. пер.


Стоп! Мне понравилась легкая неуклюжесть и архаичность предложения, изо
билующего выражениями, которые сейчас срываются с уст редко, а когда-то б
ыли обиходными: «столь подходящего», «философствования», «ты оказался н
ыне», а также неожиданный, но уместный порыв к восклицательному знаку в к
онце. Но думал я преимущественно о поразительной справедливости утверж
дения и о том, что, купив эту книгу и научившись следовать этому единствен
ному завету, я приду к вершинам понимания, хотя на первый взгляд буду прод
олжать жить в точности как раньше Ц ходить на работу, обедать, уходить до
мой, разговаривать с Л. по телефону, оставаться у нее на ночь. Как часто слу
чается, первая решающая фраза понравилась мне больше, чем все прочитанны
е по порядку. Я не расставался с книгой в обеденные перерывы на протяжени
и двух недель; ее корешок обтрепался не от чтения, а от постоянного ношени
я в руках, по нему пролегла единственная белая линия сгиба, из-за которой
книга сама раскрывалась на странице 168, на том самом «жизненном положении
», и к нынешнему моменту я, разочарованно листающий страницы, уже был гото
в окончательно забросить «Размышления», устав от неумолимого и патолог
ического самоотречения Аврелия. Отрывок про скоротечность жизни, котор
ая не более чем семя и прах, читаемый второй день краду, стал для меня посл
едней каплей. Я снова заложил страницу чеком, который хранился в ней до не
давней минуты, и закрыл книгу.
Оставалось выпить еще полпакета молока. Чувствуя, что его вкус мне уже на
доедает, я допил молоко залпом, а потом, вспомнив детскую привычку, скатал
в шарик пакет из-под печенья, сделанный из тонкой морщинистой бумаги, и за
пихнул его в отверстие молочного пакета. От обеденного перерыва осталос
ь еще десять минут. Поскольку читать мне расхотелось, я решил было потрат
ить это время на замену изношенных шнурков новыми, недавно купленными. Н
о солнце слишком припекало: подставив ему лицо, я сидел с закрытыми глаза
ми, растопырив руки по скамье и скрестив перед собой ноги, и лишь когда слы
шал приближающиеся шаги, подтягивал ноги к себе, чтобы не загораживать п
уть. Правая рука, находящаяся в тени, касалась холодного купола нео-викто
рианского болта, левая, на солнце, Ц гладкой, горячей зеленой краски;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23