– Полно и ты плакать… Авось, Бог даст, и поправится маменька. Дивиер правду говорит, что печалиться много вредно. Не плачь!..– Не могу удержаться, – всхлипывая и несколько жеманясь, отвечала Софья Скавронская.– Если не перестанешь, я тебя заверчу… рассмешу, – не отставал настойчивый Пётр Алексеевич, нетерпеливый от природы и любивший поставить на своём. – Не плачь же! Я приказываю. – И сам топнул ножкой, разумеется неслышно на мягком ковре.Софья Карлусовна старалась не плакать и вызвала на лицо полуулыбку. Великий князь взял её за руку, дружески промолвив вполголоса:– Вот и умница!Дивиер, сидевший на кроватке, поощрительно молвил:– Вот и давно бы так… Поглядишь – и пара выйдет.– Какая пара? – робко спросила Софья Скавронская.– Да хоть бы и ваша… рука с рукой, как жених с невестой, стоите. Глядишь, и свадьба у нас сочинится ещё. Лучше ведь его высочество, чем Сапега какой-нибудь? Не правда ли?.. – задал прямой вопрос импровизированной невесте Дивиер.– Конечно… Сравненья нет! – отвечала она, обратив на генерал-полицеймейстера свои прекрасные чёрные глаза.– Вот, ваше высочество, я и в сваты стал за вашу милость… усердствую с полною готовностью!– Вижу… и всегда почитал тебя хорошим человеком, с кем-нибудь не сравниваю. Ты отца моего не губил! – произнёс вдруг запальчиво князь-ребёнок, и глаза его засверкали гневом.Толстой невольно отшатнулся, а Шафиров заслонил Скорнякова-Писарева, придвинувшись ближе к великому князю.Цесаревна Анна Петровна в это время горько заплакала, и на подвижном лице великого князя вновь изобразилась скорбь, а в глазах показались слёзы.– Где же Наташа? – выговорил он голосом, полным тоски. – Её всё нет со мной!– Пойдёмте за ней, если угодно! – предложил снова Дивиер.– Не пустит ведь он? – полугневно, полугрустно выговорил великий князь, указывая на Балакирева, стоявшего в дверях передней и смотревшего на заботливость Дивиера с недоверчивостью.– Как он смеет нас остановить? – отважно, вызывающим тоном молвил Дивиер, как видно, старавшийся всеми средствами увести отсюда великого князя, очевидно с обдуманною целью.Это очень хорошо понял Балакирев и, подойдя к великому князю, доложил ему почтительно:– Иду поторопить, ваше высочество, прибытие великой княжны Наталии Алексеевны и подачу чая. – И, выйдя из комнаты, запер дверь на ключ перед толпою придворных, наполнявших коридор.На всех лицах выражалось одно грустное ожидание неотвратимого горя. Балакирев через толпу протиснулся прежде всего на двор и приказал запереть ворота с Большой Улицы и держать запертыми все входы во дворец. Затем коридором прошёл в приспешную Приспешная – кухня.

и потребовал немедленно принести чай и завтрак в собственные апартаменты её величества. Затем, из приспешной же, он отправил с ездовыми две цидулы: одну – к князю Меньшикову, а другую – к коменданту в город. В первой было только написано: «Поспешите! Враги окружают великого князя». Во второй заключалось напоминание – немедленно исполнить приказ, отданный ночью, то есть привести на дворцовый двор роту, назначенную в дежурство на следующий день. После отсылки цидул Балакирев заглянул к себе, на половину великого князя, и застал там в сборе всех противников светлейшего.Не показывая изумления при виде такого количества нежданных гостей, Балакирев просил доложить государыне великой княжне, что братец просит пожаловать скорее на собственную половину, кушать утренний чай.– Ну, что там делается? – спросил Балакирева канцлер.– Её величество в забытьи… Врачи говорят: уже нет опасности.У канцлера и у многих из присутствующих вытянулись лица при известии, разрушавшем все заранее построенные планы. Ожидали совершенно противного, и, при неожиданном обороте, все закусили губы и начали перебирать в памяти: не сказано ли чего, за что придётся отвечать?Возвращаясь со своей половины на пост, в передней её величества, Балакирев уже нашёл слуг, нёсших чай и завтрак, так что появление его вместе с ними изгладило все подозрения, если они только успели зародиться в чьём-нибудь уме.Цесаревна Анна Петровна, продолжая плакать, отстранила рукою поднос с чаем.– По крайности для подкрепления соизвольте пропустить это, – подавая рюмку вина цесаревне, промолвил Дивиер.– Оставь меня, Антон Мануилыч, до того ли теперь?! – ещё более расстроенная, ответила Анна Петровна.В это время прошёл в опочивальню Блументрост, и все невольно насторожились. Цесаревны вместе с ним вошли в опочивальню, оставив дверь не совсем притворённой. В неё видна была голова врача, пробовавшего пульс августейшей больной, всё ещё не освободившейся от сонливости и хрипения в горле. На вопрос Анны Петровны: «Как теперь?» – Блументрост мог только пожать плечами, видимо озабоченный неопределёнными симптомами кризиса при слабом пульсе. Видя мрачное выражение на лице врача, противники светлейшего переглянулись: не кончено ли всё?Предприимчивый Дивиер первый вздумал воспользоваться этой ситуацией и увезти будущего государя, отняв, так сказать, его из-под носа у Меньшикова.– Не лучше ли будет вам для успокоения немножко прогуляться? – предложил Дивиер великому князю, смотревшему на Софью Карлусовну, снова начавшую хмуриться. – И её возьмём, ваше высочество.– Пожалуй, – ответил беззаботный отрок, глаза которого уже глядели рассеянно на гардину окна, сквозь которую проскользнул сбоку луч весеннего солнца, отразившийся на тёмном ковре пола ярким пятном.– Так пойдёмте же! – И, взяв за руку великого князя и Софью Карлусовну, Дивиер направился к двери в коридор, не встретив на этот раз никакого сопротивления со стороны Балакирева, который был уверен, что некуда уйти дальше апартамента его высочества.Войдя туда и перебросившись с людьми своей партии вестью о том, что они усмотрели в приёмной, Толстой и Шафиров занялись серьёзною беседою: что следует им делать. А Дивиер, прихватя молодого Долгорукова, камер-юнкера (заявившего, что его коляска может везти куда прикажут), впятером, взяв и Скорнякова, направился на главный подъезд, который оказался запертым, и прислуга не подавала голоса, несмотря на громкие приказания отворить. Бесплодно потеряв четверть часа, Дивиер попытался проникнуть на набережную через недостроенный дом дворцовой канцелярии, и на этот раз попытка его удалась. Долгоруков побежал в Мошков переулок, где стояла его карета, и стал махать великому князю и его спутникам, чтобы они поспешили. Но едва они сели в карету, как из Мошкова переулка выскочили солдаты и схватились за упряжь лошадей, не давая им двинуться. Дивиер, в полной форме, скомандовал солдатам отступить, и они построились, отойдя от кареты в сторону; но из главного подъезда выскочил светлейший, прибывший вовремя, и криком «стой!» остановил кучера, неохотно сдержавшего лошадей.– Кто велел ехать? – крикнул ещё громче светлейший.– Я! – ответил, едва сдерживая свой отроческий гнев, великий князь Пётр Алексеевич.– Теперь не та пора, чтобы можно было обойтись без вашего присутствия, государь… Её величество требует вас к себе.Великий князь и Софья Карлусовна вышли из кареты. Светлейший взял их за руки и пошёл с ними во дворец, скомандовав:– Гренадёры, берите всех, кто здесь!Дивиер крикнул:– Не троньте без указа Верховного совета! Я генерал-полицеймейстер, как вы знаете, и возвращусь сейчас!Ему дали свободно удалиться; но команда всё-таки не выпустила Скорнякова-Писарева и Долгорукова, оставшихся на улице при экипаже.Бледный, как смерть, вошёл Дивиер в комнаты великого князя, где ещё заседали Головкин с Толстым, Шафировым и явившимся только теперь Ягужинским. Объяснив, что с ним случилось, обер-полицеймейстер сказал, что пора положить предел самовольству одного из членов Верховного совета.– Надо, надо! – тихонько, как бы говоря про себя, молвил канцлер, прибавив: – Я скажу князю Александру Данилычу, чтобы он воздерживался впредь… более.– Не спрашивать его, а теперь же надо выразить запрещение ему так поступать, в журнал прописавши… И открыть заседание не выходя отсюда! – сказал Толстой. – Все члены здесь… Пойдём в советскую и созовём товарищей.– Хорошо, хорошо! Если все согласны… Я буду… Доложу герцогу и цесаревнам. – И старик поплёлся к выходу. Придя в приёмную, он, однако, никому ничего не сказал и потихоньку удалился домой.Между тем через час после ухода канцлера в комнатах великого князя собрались светлейший, генерал-адмирал, герцог Голштинский и князь Дмитрий Михайлович Голицын и стали рассуждать о том, что сегодняшний увоз великого князя показывает несомненно существование заговора.– Какой тут заговор? – сидя с другими, сказал граф Толстой.– Что заговор был и есть… и что ты, Пётр Толстой, глава его, я имею неопровержимые доказательства… – сказал Меньшиков. – Государыне уже доложено, и приказ последовал: вас всех взять и допросить как следует, по закону.– Где доказательства? – спросил, стараясь сохранить наружное спокойствие, обвиняемый.– Верно уж, у светлейшего есть достаточные улики, – не совсем твёрдо ответил, глядя робко на всех, генерал-адмирал.Все промолчали.– Я – член Верховного тайного совета, и, чтобы меня арестовать, нужно не одно слово Александра Меньшикова, а явные улики да свободное, без него, обсуждение их… Обвинитель – не судья!И на это ничего никто не ответил.– Я сделал своё дело… – возразил светлейший, – что мне долг предписывал… Вы, господа, делайте своё дело… А указ высочайший вам объявлен… Нельзя главного оставить на свободе, когда клевреты позабраны.Вошёл офицер с двумя рядовыми с ружьём и громко произнёс:– Граф Пётр Андреевич Толстой, шпагу вашу! Я вас арестую по высочайшему её императорского величества словесному приказу.Толстой молча последовал за ним. Герцог Голштинский поперхнулся, сбираясь что-то сказать, но только сделал рукою знак, махнув по воздуху.На следующий день стало слышно, что государыне легче. Ещё через день заговорили в городе, что открыт обширный заговор при дворе в самую последнюю минуту пред приведением в действие; что заговорщики хотели убить светлейшего князя, генерал-адмирала, генерал-прокурора, канцлера, всё императорское семейство и иностранцев, в точности повторив ужасы стрелецкого восстания 15 мая 1682 года в Москве Речь идёт о событиях в Москве в мае 1682 года, которые привели к правлению царевны Софьи Алексеевны. Она воспользовалась выступлениями стрельцов против своих воевод и полковников, которые утаивали жалованье стрельцов, не давали им заниматься промыслами. Стрельцы, собираясь большими отрядами, стали избивать и зверски убивать своих начальников. Бунт был назначен на 15 мая. Утром стрельцы ударили в набат и двинулись к Кремлю. Подбиваемые Милославскими (родственниками первой жены царя Алексея Михайловича), стрельцы стали кричать, что Нарышкины убили царевича Ивана. Царица Наталья Кирилловна (мать Петра) вынесла на крыльцо обоих братьев – Ивана и Петра. Стрельцы затихли, но их опять стали поднимать на бунт высшие руководители заговора. Они ворвались во дворец, изрубили бердышами князя М. Долгорукого и других бояр. Начался настоящий погром. Наталья Кирилловна с сыном Петром скрылась в Грановитой палате. Стрельцами были изрублены на куски князь Гр. Ромодановский, боярин Языков, Нарышкины.
Главные вдохновители мятежа – царевна Софья и Ив. Милославский – были удовлетворены: стрельцам выплатили огромные суммы денег жалованья; сосланы все люди, враждебные Милославским, а самое главное, на первый план выдвинулась Софья и было провозглашено двоевластие – Петра и Ивана.

. И главою заговора был устроиватель тогдашней резни граф Пётр Андреевич Толстой. Спас всех своею находчивостью один светлейший князь Александр Данилыч, лично подвергаясь величайшей опасности, чтобы вырвать из рук кровопийц единственную отрасль мужеского племени в августейшей фамилии – великого князя Петра Алексеевича. Его Господь Бог сохранил невредимым благодаря мужеству Софьи Карлусовны Скавронской, подставившей грудь свою для поражения рукою убийцы. Толковали также, будто бы полицейские солдаты по приказу своего главного начальника должны были схватить всех иностранцев и разграбить их имущество.Прошла ещё неделя, в продолжение которой только и говорилось, что об арестантах и открываемых из допросов их планах самого кровавого свойства. Верховный тайный совет не собирался, и вообще во дворец вход был значительно затруднён. Сам канцлер, два раза приезжавший для засвидетельствования своего рабского её императорскому величеству решпекта, не был впущен. Вечером, в день вторичной своей попытки видеть её величество, канцлер получил письменный указ за высочайшею подписью, сопровождаемый короткою запискою светлейшего князя:«Ваше сиятельство! Будьте в крепости в комиссии, да извольте собрать всех к тому определённых членов и её величества указ всем объявить. И всем, не вступая в дело, присягать, чтоб поступать правдиво. И никому не манить. И о том деле ни с кем не разговаривать и не объявлять, кроме её величества».В присланных допросных пунктах велено допросить Дивиера по смыслу взведённых на него обвинений, в неприличных поступках в приёмной её величества, утром 16 апреля.В записке светлейшего князя поручалось канцлеру ответы Дивиера завтра утром «довести до сведения её величества».Канцлер, прочитав записку и допросные пункты, погрузился в глубочайшее раздумье. Самое поручение было крайне щекотливо. Ему – допрашивать людей, планы которых при его соучастии и обсуждались! Злая насмешка. Да ещё докладывать ответы Дивиера? Ну кто порукою, что императрица в болезненном состоянии своём будет слушать его? Ясно, репортовать придётся тому же Меньшикову, против которого всё и было направлено.В тяжёлом раздумье застал тестя Павел Иванович Ягужинский.– Что вы так приуныли? Новое есть что-нибудь? – спросил он.– Прочти и посоветуй: как быть?Пробежав допросные пункты, указ и записку светлейшего, зять сказал:– Ну, что же, будем действовать, ведь тут приписано внизу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114