Ещё раз простился с покойницей, взглянул на Эльзу – лицо мокрое, уродливое, на руке капли застывшего свечного воска. Тотчас вышел из спальни – сам выказать скорбь не мог, совестился. Долго шагал по пустым покоям, предвкушая свою викторию и не веря. Вдруг подменили завещание царицы … Или уничтожили… Заговор, обманувший бдительность Горохова и его людей.К восьми часам в зале собрались сановники и генералы – не менее трёхсот персон. Князь предстал перед ними в тёмно-коричневом кафтане, расшитом неброско, при всех орденах. Прежде чем заговорить, вздохнул, поднял очи горе. Объявил коротко, суровым тоном о кончине её величества от чахотки.– Извольте, господа, слушать тестамент Завещание (от нем. Testament).

… Последнюю волю матушки нашей, – пояснил он иноземное слово, внесённое в обиход.Действительный статский советник Степанов страшно медлит, отпирая ларец, извлекая жёлтый конверт с пятью печатями, тот самый… Обломки сургуча падают беззвучно, поглощаемые ковром. Бумага, сложенная вдвое…Та самая…Голос у Степанова ломкий, хилый для сей оказии, с натуги повизгивает. Данилыч сверяет читаемое, – текст в памяти чёток, а в душе колокола гудят, благовест пасхальный. Свершилось. Царевичу трон, царевичу… Кто посмеет оспорить? Воля царицы… Нет, по сути его воля – регента при малолетке. Зал безмолвен, на лицах благонравное послушание. Елизавета стоит печальна, ни кровинки на щеках, Анна холодновато-надменна, как всегда. Чай, довольно им – по миллиону каждой да ежегодные выплаты, рухлядь всякая…С царевнами обговорено заранее, едва ли противность учинят.Наследник престола женится на Марии Мешниковой. Объявлено, закреплено… Светлейший опустил голову, сдерживая ликование. Молчит общество, кто мешать пытался, тех здесь нет.Дочитал Степанов.Инфант – отныне царь, слушая тестамент, сидел на возвышении в креслице возле трона. Таращил глаза, вытягивался, как бы узрев нечто поверх голов. – батюшка-князь велел не сутулиться.– Господа, присягаем государю!Тон обретал Данилыч всё более властный. Улыбнувшись царю по-свойски, ободряюще, выхватил шпагу, отсалютовал ему, опустил и держал на весу, пока Степанов произносил слова присяги, а собрание гулко, молитвенно повторяло. Отрок слез с креслица, смотрел на сверкавший клинок пристально, зачарованно.– Теперь, ваше величество, выйдем к войску.Взял руку отрока, мягкую, доверчивую, вывел его на балкон и жадно вобрал весеннего воздуха в лёгкие.– Государю нашему, Петру Второму… Ура!Дружно, истово ответили, как и следовало ожидать. Воцарился внук Великого Петра, мужчина. Трон подобает сильному полу. Отрок смущался, мановениями изъявлял признательность, милость, говорил что-то, глохшее в грохоте, – пушки палили с крепости, с двух императорских яхт, с двух судов военных, бросивших якорь перед дворцом.Упоительный гром победы…
– Я уничтожил фельдмаршала.Вилки, бокалы застыли в воздухе. Царь появился в столовой внезапно, обедающие в смятении немалом – все, кроме хозяина, посвящённого заранее. Отрок серьёзен, с ним Остерман – ныне главный воспитатель. Торжественно подаёт питомцу свиток, перевязанный алой ленточкой.– Господин генералиссимус… В России это высшее воинское звание официально было введено в 1716 г . в воинском уставе. Но ещё в 1696 г . оно было присвоено боярину Шеину А. С.

На середине длинного слова царь запнулся и, осердясь, топнул ножкой. Князь, встав из-за стола, принял указ, поклонился. Пётр, поздравляя с новым званием, ввернул полюбившуюся латынь.– Принцепс… Вале…Привет, мол, принцу.Затем под аплодисменты удалился в свои покои – кушать с детьми. Со дня смерти царицы живёт у Меншиковых, тут весело, вкусно.– Сподобился я, – говорит князь, чокаясь с вельможеством. – Служба не пропадает. Ещё Пётр Алексеич, незабвенный отец наш, обещал мне, да не успел…Генералиссимус… Наконец-то!«Сей чин коронованным главам и великим владеющим принцам приличен», – писал император, размышляя о рангах воинских. Нет, не обещал камрату, соврал Данилыч. Вожделенно мечтая, он глубоко впечатал в память сей параграф. Владетельным принцам… Что ж, Рабутин твердит – вот-вот почта доставит цесарский манифест. Землица козельская, правда, с копейку…Всё же герцогство.Насчёт обрученья с Остерманом условлено – царь будет свататься, соблюдая все онёры. Четвёртый день, как прибрал Бог царицу, две-то недели траура надо дотерпеть.Тех, кто хотел помешать союзу, нет в Петербурге. Толстой и сын его сосланы на север, в Соловецкий монастырь, где их велено «розсадить по тюрьмам» и «меж собою видетца не давать». Даже в церковь выпускать их порознь, под караулом. Каморы холодные, пища скудная. Для старца, больного подагрой, кара по сути смертная.Дивьера и Скорнякова-Писарева везут в Сибирь – до Тобольска вместе, оттуда в разные дальние города. Анна Даниловна напрасно взывала к милосердию – светлейший брат на её мольбы не ответил. Жёнам осуждённых жить в своих деревнях «где пожелают», но безотлучно.Поплатилась за дерзкий свой язык Волконская, – ей приказано пребывать в Москве и в поместьях. Наказаны её друзья – Маврин определён на службу в Тобольск, обер-секретарь Синода Черкасов – в Белокаменную, описывать церковное имущество.Арап Ганнибал был осторожен, в салоне держал язык за зубами, – не помогло, светлейший почёл нужным удалить фаворита княгини. Быть ему в Казани, осмотреть старую крепость, – буде её чинить безвыгодно, пусть сооружает новую, по наилучшим образцам европским.Среди ссыльных – Иван Долгоруков. Отзывался о Меншикове неуважительно, а главное, пьяница он, распутник, пустобрёх, вовлекал инфанта в пороки.Фортуна покорна князю.
Месят весеннюю грязь телеги с колодниками, кони драгун-конвоиров. В опустевших особняках обыски – чиновники, снаряжённые судом, роются в сундуках, гардеробах, вспарывают перины, подушки, допрашивают слуг. Нет ли тайников с оружием, с ядом, с подмётными письмами? Старания обнаружить зловещий заговор безуспешны. Однако суд, что ни день, строчит распоряжение под диктовку его светлости – ужесточить судьбу преступников, отнять у них чернила, бумагу, изолировать, следить за каждым шагом, подробно докладывать – во исполнение высочайшего указа.Подпись Екатерины действует.Верховный тайный совет наблюдает расправу безмолвно, доверие к Меншикову являет полное.– Поправши злых, сотворишь благо, – поучает Данилыч сановных и простых. – Сдаётся, Россия избавлена от потрясений. Царя все любят, и есть за что. Душа у него ангельская.Дарья не нахвалится.– Все угодья в нём, – сообщала она подругам. – Пригожество, разуменье… Старших как почитает, поискать нынче. Голубочек наш… Мужа истинно обожает.16 мая на похоронах Екатерины царь тёр глаза до покраснения, щёку смочил слюной. Обряд справили поспешно. Три пушечных удара созвали вельмож на панихиду, затем под «минутную стрельбу» гроб водрузили на «великие, убранные чёрным бархатом сани», и восемь лошадей цугом повезли их по набережной до Почтового двора, где стояла лейб-гвардия «с ружьём и со свечами». Окутанная чёрным галера пересекла Неву, сановная публика на двух других галерах, а светлейший с царём в малой барке отдельно. В церковь Петра и Павла военные внесли гроб на плечах, князь не прикоснулся.Ветер задувал свечи у гвардейцев, оцепивших храм, они ладонями оберегали огоньки, почти невидимые, – день был солнечный. Положили царицу рядом с августейшим супругом.Вечером царь и Наталья в Меншиковых палатах, невзирая на траур, забавлялись. К огорченью Дарьи, расшумелись. Веселье рвалось сквозь тёмные шторы на улицу, смущало прохожих. Странное впечатление произвела на петербуржцев погребальная церемония, отмеренная по часам, по минутам, скупо и торопливо.Похоже, радуются вельможи, избавились от спутницы Великого Петра.Шумно здесь и на следующий день. Пожаловали Анна с герцогом, Елизавета, генералы, сановники, перечень которых на странице «Записки» едва умещается. Кухонный очаг пылает, повара крутят вертел – самый длинный в столице, нанизывают телячьи, бараньи, бычьи туши, соусами наполняют ведра до краёв.Умершую помянули, молча выпили, и больше о ней за столом не говорили. Царю-отроку мысль о смерти чужда, неприятна, – надо его пощадить. Так полагает воспитатель Остерман, а заодно с ним хозяин дома. Дом стал теперь царской резиденцией. В Зимнем лишь несколько придворных, безутешная Эльза. Равнодушная к русскому обычаю поминок, она осталась там, у ветхой, расшатанной фисгармонии. Старческие, сиплые стоны её разносились по опустевшим покоям далеко за полночь.Его величество вдруг закапризничал, просить руки Марии не пожелал, поступил иначе. «Объявил себе невестой», – так записано в «Повседневной» по прошествии двух недель. По знаку Остермана встал, окончив обед, и начал выжимать затверженные слова.– По воле блаженной памяти её величества… И по моей воле… Призываю Божье благословение на мой брак с княжной Марией. Верю, что она составит моё счастье – прелестной матери прелестнейшая дочь.Комплимент произнёс по-латыни, воспитателю пришлось перевести. Данилыч позаботился о свидетелях – на обеде присутствовали обер-секретари государства Макаров, Волков, князь Шаховской, генерал Миних, адмирал Змаевич…– Окажите милость, – сказал князь гостям, – пожалуйте послезавтра к нам на обрученье.– Древние говорили, – подхватил Остерман, – то, что достигается быстро, то вдвойне дорого.На губах улыбка – чуть ироничная, чуть снисходительная к людским страстям. Блеснула на миг и исчезла.А что же Сапеги? Съели обиду? Разрыв прежней помолвки не декларирован, между тем приличие этого требует. Данилыч угадывал вопросы, но высказать никто не посмел. Тем лучше, – думал он, с вызовом глядя на сытых, разомлевших. Не обязан отчёт давать.Шито-крыто…Совещался князь «особливо» с магнатами церкви – с Феофаном, с архиереями Ростовским, Вологодским, Тверским. Речь шла об обряде обручения. Есть ли единый, освящённый образец? Как надо именовать молодых – только ли «рабы Божьи», или можно с титулом каждого? Вправе ли они по совершении помолвки уединяться? Богословы, изрядно угостившись, утомили Данилыча речениями, но обнадёжили. Уставной молитвы нет. Вообще определяется церемония более обычаем, нежели канонами религии. Грехом считает церковь лишь плотский союз обручённых.25 мая сотни приглашённых заполнили дом. Траур забыт, трубачи в драгунской униформе встретили приглашённых на крыльце, скрипачи, гобоисты – в сенях, на лестнице, на площадке, оркестр – в большом зале, где разместились самые знатные. Верховный совет в полном составе, главы Синода, генералитет, иностранные дипломаты. В два часа пополудни с пушечным салютом вошли жених и невеста. Все встали.На потолке, в зеркалах – игра отражённой Невы, самоцветы трепещут в хрусталях, мерцают знамёна, двенадцатилетний царь в потоке солнечных бликов досадливо жмурится. Пурпурный кафтанец – цвета римской тоги – на нём пламенеет, башмаки на высоких каблуках, и всё же он маленький, хрупкий радом с Марией. Рыжеватые волосы, схваченные брильянтовым обручем, выплеснуты свободно, платье цвета оранж, слепящее. Рослая, статная, невозмутимая, она похожа на золочёное изваяние, держится очень прямо, вид покорной дочери, исполняющей предначертанный долг.– Херувимчики наши…Вырвалось у Дарьи – громче, чем ей хотелось. Общество в этот момент затихло, начинался обряд. Пел соборный хор, выстроившись под шведскими трофейными стягами, молодые обменялись кольцами, Феофан отечески соединил их руки, благословляя.– Обручается благоверный Пётр…Вытянул единым духом титул государя, потом Марии – «благочестивой государыни». Так именовать до свадьбы дерзко, но светлейший настаивал, и Феофан уступил, взял на свою совесть.У Данилыча сладко кружилась голова, явственно слышал он свадебный перезвон колоколов, – нужды нет, что Петру ещё годы ждать брачного возраста. Вконец растрогал Гольдбах. Знаменитый академик сочинил вирши и прочёл оные с пафосом: Гименеем сотканный венец Увенчает притяженье двух сердец…
Гименей всем знаком, гости аплодировали с воодушевлением, затем потянулись к молодым, к князю, княгине – устами, мокрыми от вина, целовали руки. Лакеи щедро подливали, языки ворочались вяло.– По мнению римлян, – рассказывал царю Остерман, – от безымянного пальца идёт нерв прямо к сердцу.– Это правда?Ментор важно кивнул. Было бы неразумно принизить науку древних, столь милых Петру.– А если я потеряю кольцо? Плохо?– Очень плохо.– На ночь можно снимать?Отрок вступал в новую игру. О пятом часе гости разъехались. Княжеская ладья у пристани подняла вымпел, отчалила. Его величество и Меншиковы провели вечер за городом, на Стрелиной мызе. Жених с невестой «кушали отдельно», – лаконично записал секретарь.Царской невесте назначен штат придворных на казённый кошт – 34 000 рублей в год.Славил бы фортуну князь, да подкрадывается болезнь, однажды арестовала на сутки. А расслабиться не сметь! Горохов докладывает – вздорные слухи смущают горожан. Меншиков будто окрутил царя, чинит всякое беззаконие.27 мая в церквах читают указ, подписанный государем. Да будет ведомо народу – уничтожен заговор. Злодеи «тайным образом совещались противу… высокого соизволения ея императорского величества во определении нас к наследствию». И толковали враждебно о завещанном ею же сватовстве к принцессе Меншиковой, «которую мы… и по нашему свободному намерению к тому благоугодно изобрази».
– Ваш дед оставил храмину недостроенную.Эту мысль Данилыч высказывал царю часто. Однажды, составляя письменную инструкцию, продиктовал. Храмина – это Россия, преображённая Петром, но ещё далёкая от совершенства.Понимает ли отрок?Он проворно вскакивает утром в экипаж, ездит с «батюшкой-князем» по городу. Башня Кунсткамеры отделана, в ней место для телескопа. Царский дворец начат – работные кладут фундамент. Пусть посмотрит царь, пусть милостиво попотчует. Водка и калачи у сержантов в возке, – Петру только знак подать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114