И вот я оказался на свободе – пусть хотя бы на мгновение, – на свободе на улицах Никеи! Я увидел того самого мальчишку, который все так же не сводил с меня глаз, почувствовал, что мне хочется кинуть ему монету за то, что он не вмешался, и пробежал мимо него. Он повернулся и стал глядеть мне вслед, все так же сохраняя безмолвие, а я успел мельком подумать: то ли он немой, то ли просто очень уж медлительный.
Этот рукав Латаны был узким. В нескольких сотнях ярдов от того места, где я находился, через нее был перекинут горбатый мостик, ведущий к городскому центру. Я устремился к нему, заметно удивив своей поспешностью горстку горожан, прогуливавшихся в сумерках. Обратив на это внимание, я взял себя в руки и пошел не спеша, как подобало хранителю мира, надеясь, что никто не обратит внимания на то, что на голове у меня нет шлема, с мундира на мостовую льется вода, на животе пятно – даже в полумраке нельзя было не узнать кровь, – а в обеих руках обнаженные клинки.
Тут я наконец-то услышал крики, грохот лошадиных копыт и оглянулся. Три всадника в сером обмундировании хранителей мира выехали на набережную, явно намереваясь поймать меня. Я не впал в панику, а, напротив, продолжал идти размеренным шагом.
Сзади послышались крики:
– Эй ты, стой! Держите его! – А затем лошади ударились в быстрый галоп.
Всадники были вооружены копьями и на скаку направили их на меня. Я не знал, было ли им приказано убить меня, равно как и не имел понятия, представлял ли я действительно серьезную ценность для их Великого Совета, но время для того, чтобы выяснять этот вопрос, сейчас было явно неподходящим.
В общем-то, пеший имеет немного шансов устоять против нападающего конника, но если пеший не паникует и не пускается наутек, словно жирный гусь, которого насаживают на вертел, чтобы изжарить, позволяя противнику пронзить себя копьем, то он может и победить в этом сражении.
Трое против одного… Какие у меня были преимущества? Во-первых, я имел дело с необученными кавалеристами: у всех троих ноги свешивались с седел под нелепыми углами, они неправильно держали свое оружие, а острия копий мотались из стороны в сторону, вместо того чтобы точно нацелиться на выбранный объект. Во-вторых, их было трое, и каждый стремился убить меня; так что они должны были помешать друг другу.
Когда они оказались в тридцати футах от меня, я отскочил в сторону, как будто собирался прыгнуть в реку. Ближайший из преследователей дернул узду влево, отчего его лошадь преградила путь следующей. Вторая лошадь вскинулась, чуть не упала, и первый был вынужден отпустить поводья. Третий тем временем приблизился ко мне почти вплотную, так что я сместился в сторону и, ударив мечом по копью, направил его вниз, в булыжники, которыми была вымощена набережная. Острие воткнулось между камнями, а всадник вылетел из седла, описал в воздухе высокую дугу, громко завопил и упал как раз на мой подставленный клинок. Первый заставил свою лошадь сделать круговой поворот на месте, но я изловчился и вонзил клинок ему в бок. Глухо вскрикнув, он свалился с лошади.
Последний из нападавших, похоже, лучше умел ездить на лошади, да и острие его копья почти не колебалось. Я выжидал, пока он пустит лошадь в галоп, и стоял неподвижно, позволяя ему атаковать меня первым, а сам старался в это время успокоить дыхание. Я не боялся, зная, что мое тело само найдет способ отразить любую атаку.
Но мой противник неожиданно повернул лошадь и галопом помчался обратно к башне, издавая бессвязные испуганные вопли.
Я поспешно направился в другую сторону, не забыв на сей раз убрать оружие в ножны. Переходя через мост, я пытался сообразить, что же мне делать дальше. Справа от меня располагался богатый район, в котором, как я вспомнил со щемящей болью, я жил со своею покойной женой. Впереди и слева раскинулись рабочие районы Никеи, и я решил направиться именно туда.
Дважды мне повстречались городские стражники, но, заметив пятна на моей форме, они поспешно заходили в первые попавшиеся лавки, явно не имея ни малейшего желания выяснять, в каком кровавом деле я был замешан.
Я дошел до рыночной площади – захудалого места, где лишь в нескольких лавках торговали новыми товарами по высоким ценам, а во всех остальных можно было найти лишь предметы первой жизненной необходимости. Над одной из дверей я заметил вывеску «Мы покупаем старую одежду» и решил зайти туда.
Лавочник, тощий лысый человек в грязной одежде, бросил лишь один взгляд на мою окровавленную униформу и оружие и сразу поднял обе руки.
– Я вас не видал. Честно. Берите все, что п'желаете… Вы никогда туточка не были, а я-то как раз подышать вышел…
– Стой, где стоишь, – приказал я. – Я не сделаю тебе ничего плохого.
– К'нешно, к'нешно. Я и подумать-то не мог, что вы можете сделать чегой-то худое… – бормотал лавочник.
– Отвернись.
– К'нешно, к'нешно. Только не бейте меня в спину, сэр, я вам клянусь, что никому никогда ни словечка… только, п'жалста, не убивайте меня. У меня жена, трое, нет, уже четверо детишек, не оставляйте их нищими, – продолжал причитать он, глядя в стену.
Я слушал его вполуха, торопливо перебирая сложенную стопками одежду.
Мне попались темно-коричневые мешковатые брюки, довольно близкий по цвету шерстяной пуловер, предыдущий владелец которого, возможно, даже помылся разок-другой на протяжении этого столетия, шляпа, в которой я должен был казаться сущим болваном, и, что самое главное, мешок с пришитыми вручную лямками, с которым мог бы бродить бедный торговец из глухой провинции. Я скинул свою униформу, велел владельцу не поворачиваться, чтобы он не смог заметить, что я выбрал, и поспешно переоделся. Свою главную примету – длинные белокурые волосы – я укрыл шляпой, положил оружие в мешок и бросил на пол две золотые монеты.
– Жди столько времени, сколько нужно, чтобы песок в часах пересыпался полностью, – приказал я. – А если не послушаешься, то готовься к самому худшему!
– Нет, сэр, ни в к'ем случае, сэр, я не повернусь, у вас будет столько времени, любые часы-весы… сп'сибо, что вы не лишили меня м'ей жалкой жизни, что жена с д'тишками не пр'падут с голоду… – Под эти непрерывные причитания я вышел из лавки и направился прочь, думая о каких-то совершенно невинных вещах.
Я дошел до середины площади и собрался было свернуть в узкий переулок, когда позади раздались крики:
– Вор! Вор! Держи вора! Он ограбил м'ня, украл м'ё серебро! Держи его! – Это был, конечно, торговец одеждой.
Я выругался про себя, пожалев, что не зарезал его, юркнул в переулок, вышел на другую улицу, свернул на улицу пошире, ведущую в более респектабельный район, и постарался принять как можно более беззаботный вид. За квартал от себя я увидел кучку стражников, направлявшихся в мою сторону, пристально рассматривая каждого прохожего. Возможно, это была всего лишь обычная проверка, а может быть, и нет…
Я искал магазин, галерею, переулок, в который можно было бы свернуть, но ничего подходящего не попадалось. По обеим сторонам улицы тянулись высокие дома, некогда принадлежавшие богачам, а теперь обветшавшие, как и вся Никея. Однако на противоположной стороне улицы я заметил нечто вроде ниши, в которой стояли три женщины.
Может быть, одна из них жила в этом доме и могла бы из сострадания помочь мне… Я пожалел, что выбрал самую простую одежду: сейчас мне не помешало бы выглядеть более преуспевающим горожанином. Приблизившись, я понял, что передо мной три проститутки, стоявшие здесь в ожидании первого клиента на эту ночь. Взглянув на меня, одна из них заученно проговорила:
– Похоже, что вам нужна подружка.
Вторая рассмеялась, видимо, поняв, что такой бедняк, каким я был с виду, не мог бы позволить себе нанять даже самую дешевую шлюху, а третья промолчала.
Похоже, мне выпал еще один шанс.
– Очень может быть, – решительно ответил я.
Та, что заговорила первой, и та, что смеялась, занимались этим делом уже не первый год, и улица оставила на их облике неизгладимый след. Третья была самой молодой – ей, похоже, еще не исполнилось двадцати – и вы глядела гораздо чище своих подружек. Не кажись она столь несчастной, то она была бы даже симпатичной. Девушка была одета в голубое платье с высоким стоячим воротничком, напомнившем мне о форме, которую носили в женских лицеях. Платье первоначально было длинным и имело расклешенную юбку, но сейчас юбка была укорочена до середины бедер, и вдобавок на платье был вырезан круг, обнажавший почти весь живот.
Я улыбнулся ей. Она была в первый момент ошеломлена, а затем ответила мне принужденной улыбкой.
– Я ничего не имел бы против такой подружки, как ты, – сказал я, стараясь копировать провинциальный диалект, который хорошо помнил по разговорам моих воинов. – Ежели, конечно, у тебя неподалеку найдется местечко, куды можно было бы пойти на ночь.
Девушка глубоко вздохнула и вышла из ниши.
– Ты все делаешь не так, Линтон, – сказала та женщина, которая смеялась. – Вспомни-ка, чему мы тебя учили: коли парень небогат с виду, сперва проверь, какого цвета у него серебро.
Девушка, которую назвали Линтон, остановилась.
– Вы сможете заплатить? – послушно спросила она. Я порылся во внутреннем кармане куртки, вытащил несколько медяшек, а затем неохотно, как и подобает страннику, демонстрирующему все свое достояние, извлек пару серебряных монет.
Обе шлюхи постарше явно удивились.
– Знаете, – сказала первая из них, – раз уж у вас есть такие деньги, то вы можете взять двоих из нас… а то и всех трех. Ежели пожелаете добавить еще одну монетку к этим двум.
– Не, – вяло ответил я. – Я не из тех парней, которым нравится так веселиться. Мне нужно самую малость: кто-нибудь, чтобы согреть мне постель, да еще, пожалуй, маленько пожрать.
– У меня есть подходящее место, – с легким нетерпением в голосе сказала Линтон. – И, если хотите, мы можем по дороге зайти к бакалейщику. – В отличие от своих подружек, она говорила заметно культурнее.
– Зайдем, – согласился я.
– Молодым везет, – пробормотала вторая из женщин. – Может быть, нам тоже повезет, и мы найдем интересных господ.
Я одной рукой обхватил Линтон за плечи; в первый момент она невольно напряглась, но затем пересилила себя и послушно прижалась ко мне. Мы пошли навстречу стражникам, а они лишь мельком окинули нас взглядами, когда мы с ними поравнялись. Неизвестно, кого они искали, но дурно одетый человек в компании местной гулящей девицы нисколько их не заинтересовал.
Мы миновали два квартала, и девушка остановилась возле бакалейной витрины.
– Это лучшая лавка в округе, – сказала она. – Или, может быть, вы хотите найти что-нибудь подешевле?
– Это мне годится, – ответил я, покупая хлеб (он оказался настолько свежим, что я, казалось, мог бы по запаху найти печь, где его испекли), немного копченой колбасы, пару кусков сыра различных сортов, свежие помидоры с огурцами и хорошее оливковое масло – все то, что хотя и редко, но попадало в мою тюрьму на острове.
– Вы забыли вино, – удивленно заметила девушка.
– Я не пью, – ответил я, и это была чистая правда, поскольку алкоголь всегда оказывал на меня одно и то же воздействие: лишал меня сообразительности, заставлял совершать дурацкие поступки, а по утрам я больше всего желал покончить с собой и с трудом терпел муки до тех пор, пока мне не становилось лучше.
К груде покупок я добавил мыло и зубную щетку и расплатился, не позволив ни Линтон, ни лавочнику заметить мое золото. Мы вышли на улицу, миновали еще несколько кварталов и дошли до довольно внушительного здания, которое, похоже, сохранилось гораздо лучше, чем соседние дома. Миновав три марша лестницы, мы оказались на площадке, на которую выходили только три двери, из чего я сделал вывод, что некогда этот дом принадлежал весьма состоятельным жильцам. Девушка постучала в одну из дверей два раза, а затем еще три.
– Здесь полно воров, – объяснила она.
Дверь открыл немолодой мужчина с седыми щетинистыми усами. Он взглянул на меня, крепко стиснул зубы и быстро отвел взгляд.
Я был рад, что он не стал меня рассматривать, так как узнал его. Это был домициус Берда – я не мог вспомнить его первое имя, – командовавший пехотным полком во время восстания Товиети, суровый служака, мало склонный к милосердию, но, в отличие от очень многих солдат, чрезвычайно справедливо относившийся как к тем, кого вешал на фонарных столбах, так и к тем, кого освобождал.
Я вошел внутрь и порадовался тому, что квартира – она оказалась примерно такого размера, как я и ожидал, – была погружена в полумрак, так что узнать меня было почти невозможно. В комнате было совсем немного мебели: кушетка с приставным столиком, три лампы, огромный буфет, в котором я заметил лишь несколько блюд, и любовно отполированный длинный стол, годящийся для банкета человек на двадцать. На стенах до сих пор висело несколько картин, но я разглядел и темные пятна, оставшиеся на месте снятых.
На кушетке сидела хрупкая женщина, жена Берды, с большими грустными глазами и изможденным лицом. Она пристально посмотрела на меня, но не сказала ни слова.
Над головой у нее, на стене, висел старый меч Берды.
Тут не требовалось никаких объяснений. Я еще на острове услышал о том, что все солдаты, уцелевшие после императорских войн, были уволены из армии без какого-либо пособия или пенсии от Совета, предоставлены своей собственной судьбе и каждый выкручивался как мог. А какими талантами, помимо готовности страдать и терпеть, обладало большинство солдат, от рядовых до генералов? Мало-помалу домициус Берда продал все, что имел, и теперь стремительно скатывался к нищете.
На меня нахлынул приступ ярости. Правда, я не знал, против кого она обращена. Против Берды, разрешившего дочери пойти на панель? Против его жены? Против поганцев из Великого Совета? Против императора? Или, может быть, против самих богов? Я поторопился взять себя в руки.
Линтон, очевидно, ожидала от меня каких-нибудь слов, и мое молчание встревожило ее.
– Пойдемте, – прошептала она. – Тут, рядом, моя комната.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62