– Марден показал рукой на царившее вокруг запустение.
– Лучше здесь, чем в Сантароге, – заметил Дейсейн.
– Что вы пытаетесь этим доказать, Дейсейн?
Тот ответил капитану выразительным молчанием.
Марден в ярости убрал голову в салон автомобиля. Дейсейн заметил, как побелели костяшки пальцев, сжимавших руль. Вскоре он снова высунул голову и смерил Дейсейна пронзительным взглядом.
– Ладно, Дейсейн. Будем считать, что это ваши похороны.
Патрульная машина прыгнула вперед, развернулась вокруг места парковки, с ревом направилась, выбрасывая песок из-под колес, к шоссе, в сторону города.
Дейсейн подождал, пока-пыль не осядет, и лишь потом вылез из кабины. Забравшись в кузов, он проверил свои продуктовые запасы: фасоль, порошковое молоко и яйца, баночные сосиски, две бутылки кетчупа, банка сиропа и наполовину пустой ящик с блинной смесью… кофе, сахар… Со вздохом он присел на скамейку.
Из окна напротив были видны песчаные холмы и сторожка без дверей. Дейсейн потер лоб. Между висками стуком отдавалась боль – ушиб еще давал знать о себе.
Впервые с момента, как он решил направить свой грузовик в эту долину, Дейсейн задумался над своими действиями. Он понимал, что он поступал безрассудно. Все словно кружились в безумном забытом танце павана: Дженни, Марден, Бурдо, Паже, Вилла, Шелер, Нис… Да, безумном, но вместе с тем в нем заключался какой-то особенный смысл. Его ссадины и ушибы стали частью этой бессмыслицы.
И еще тут была машина Джерси Хофстеддера – почему-то это казалось ему самым значительным воспоминанием.
Ему представилось, что он снова погружается в озеро, идет на дно, пытаясь самостоятельно вынырнуть на поверхность жестокой правды перед самим собой. «Мы» – Дженни уже потеряла часть своего ужаса. Тогда «Мы» подразумевало пещеру и кооператив «Джасперс» – «Мы», терпеливо дожидавшееся, когда он примет решение.
Он понимал, что решение принял он сам. Как бы ни влияла та эссенция из тусклой красной пещеры на его психику, решение принял он сам. Так должно было быть – или же этот безумный танец потеряет весь свой смысл.
«Я все еще пытаюсь бороться, – подумал он. – Я все еще боюсь, что превращусь в одного из тех, лишенных осмысленного взгляда, кого я видел на сортировочном конвейере в здании кооператива».
Ему было еще немного не по себе, когда он вылез из кузова и встал на песке, но тут Дейсейн позабыл обо всем, ощутив тепло полуденного солнца. Какой-то ворон пронесся так близко от его головы, что он ощутил хлопанье крыльев.
Дейсейн наблюдал за полетом птицы, размышляя над тем, как же странно видеть здесь только одно живое существо – этого ворона. Никаких других птиц, только ворон, и такой же одинокий, как и он сам.
«А то, что я сделал… отрезало ли это мне путь назад?» – спросил он себя. И подумал, что если он примет решение, направленное против Сантароги, то он станет одиноким вороном – существом без рода и племени.
Вся проблема, как он понимал, была в том, что какая-то сила, скрывающаяся где-то глубоко внутри него, принуждала его составлять правдивые отчеты для тех, кто послал его сюда. Чистота его нового «я», измененного благодаря Джасперсу, настаивала на этом. Как и воспоминание о своем долге. Пойти на обман означало проявление бесчестия, падение его «я». Он почувствовал зависть к этому своему «я» – ни у одной его, даже самой маленькой частички, не было никаких темных пятен, все они имели свою значимость, без которой нельзя было обойтись.
Это его «я», прежнее, но виденное теперь под другим углом зрения, приобретя такую ценность, которую он не мог и вообразить себе, возложило на него ужасное бремя, Дейсейн понимал это. Он вспомнил безумие, сопровождавшее происшедшую в его сознании перемену, вызванную Джасперсом, те трудности, которые ему пришлось преодолеть, чтобы взобраться на эту вершину.
И в это мгновение он почувствовал снисходительность к собственным поступкам, совершенным совсем в недалеком прошлом, которая опутала его словно туман, вызывавший озноб, несмотря на всю жару полуденного солнца. Дейсейна передернуло. «Как же это хорошо, – подумал он, – не принимать никаких решений. Какой соблазн дать возможность этому беспокойному чувству внутри его сознания поднять свою древнюю змеиную голову, чтобы она проглотила все беспокойные мысли».
Его вид на жителей долины приобрел снисходительный оттенок. Несколько секунд они стояли рядом с ним, расположившись призрачными рядами – богоподобные властелины примитивных существ.
«А может, они проверяют меня, – подумал он. – Но тогда зачем Дженни говорит, что она не смеет приехать сюда к нему? И где дети?»
Рациональной частью своего разума он попытался ответить себе, способен ли он думать рассудительно, и пришел к выводу, что не уверен, что это так. «Сколько же из моих мыслей возникло в результате действия наркотика?» – спросил он себя.
В самые решительные моменты принятия решения необходимо сознавать это. На что он должен опираться, решаясь сделать свой выбор.
Никто не мог помочь ему в этом, он знал это. Ему предстояло самому в одиночестве заниматься поисками решения. Если он правдиво изложит все факты в своем докладе команде Мейера Дэвидсона, то тем самым обречет Сантарогу на гибель. Если же его доклад будет лживыми, то в своей душе он откроет путь бурному росту злокачественной опухоли, которая в конце концов приведет его к гибели.
Он уже в некоторой степени отрезал себя от Сантароги – подобно удару ножа, осознал Дейсейн. Бандероль с Джасперсом, которую он послал Селадору для анализа, постоянно появлялась в его мыслях. Именно тогда он начал отдаляться от Сантароги.
Да, это был жест, ничего более. Символический. Какая-то его часть уже в момент отправления бандероли знала, что она, какой бы продукт Джасперса там ни содержался, прибудет к адресату в разложившемся состоянии. Дейсейн понял, что он бросил открытый вызов сантороганской части самого себя.
«Поступал ли так Бурдо? – подумал он. – Какими посылками обменивался он с адресатом из Луизианы?»
Бандероль, отправленная Селадору, – это словно бросить камнем по воробьям. Он вспомнил, как мальчишкой бросал камни в кота, который находился слишком далеко от него, и камни не долетали. Серый кот. Он вспомнил, как внезапно смолкли птицы в тетушкином саду, заметив крадущегося серого кота… недолет камня.
Паже был этим серым котом.
Кот в саду посмотрел вверх, на мгновение удивленный звуком упавшего неподалеку камня, оценил ситуацию и продолжил охоту, выказывая негодующее презрение к ребенку, который находился слишком далеко, чтобы добросить до него камень.
Что же сделал Паже?
Внезапно на Дейсейна снизошло озарение, когда человек чувствует себя окрыленным. И в эту секунду он понял, почему он чувствует себя таким ужасно одиноким.
У него не было компании, родного местечка в этом деловитом улье-общине, возможности уйти от принятия собственных же решений, одолевавших его. Каковы бы ни были его решения, независимо от последствий, – это были его решения. Возможно, Селадора ждет позор за провал его агента. Возможно, менее щедрыми станут дотации, получаемые университетом от государства и частных лиц. Но все дело было в том – и это было главное, – что Сантарога могла быть уничтожена.
И все из-за какого-то решения, которое на самом деле было просто жестом, попыткой доказать что-то самому себе, попыткой одного одинокого человека, стоявшего среди пустынных песчаных холмов, чьи мысли витали в фантазиях, кружась вокруг одинокой вороны и серого кота.
Сейчас настал момент для позитивных действий, и единственное, о чем он мог думать, это снова залезть в кузов и поесть.
Когда он оказался в замкнутом пространстве кузова грузовика и занялся приготовлением яичницы, грузовик протестующе поскрипывал. Голод мучал Дейсейна, но ему не хотелось этой пищи. Он знал, чего он хотел – того, от чего он сбежал сюда, того, чего так жаждало его тело, и эта боль вскоре стала невыносимой, его сутью…
Джасперс.

9

С наступлением темноты Дейсейн включил лампу, висевшую на стенке кузова грузовика, и вернулся к своим записям. Он понимал, что должен чем-то занять свои мысли, но смрадный запах стоянки постоянно вторгался в их течение. Грузовик представлял собой крохотный мирок с резко очерченными границами, но влияние внешнего мира сказывалось и здесь. Дейсейн посмотрел через окно на звезды – яркие отверстия в темном балахоне вселенной. Они усиливали его чувство одиночества. Он резко отвел взгляд в сторону.
Записи…
Те же самые вопросы, мучавшие его все это время, не могли не оказаться и в них:
Где дети?
Как и с кем Джасперс срабатывает не так, как надо, в результате чего появляются зомби?
Как может быть вся коммуна подсознательно настроена на желание убить человека?
В чем сущность Джасперса? Что это такое? Что он делает с химической структурой тела человека?
Дейсейн сознавал всю опасность дать ответ на эти вопросы. Это были вопросы и в то же самое время в них же таился и ответ. Это прощупывание – именно при помощи этого и сантарожанцы настраиваются против вмешательства извне.
Он должен был сделать это. Как ребенок, который не поймет, что такое огонь и что нельзя совать в него руку, пока не обожжется, он должен был сделать это. Но, сделав это, сможет ли он затем вернуться и рассказать всю историю команде Мейера Дэвидсона?
Если он действительно найдет ответы на свои вопросы и решится сделать полный и честный отчет, то позволит ли Сантарога ему поступить так?
Дейсейн понимал, что тут задействованы силы, против которых он не более чем свеча, мерцающая во время бури.
Он услышал шаги по песку, погасил свет, открыл дверь и выглянул из кузова.
К грузовику со стороны шоссе приближалась призрачная фигура – то ли женщина в коротком платье, то ли невысокий мужчина в пиджаке.
– Кто там? – крикнул Дейсейн.
– Джил!
– Дженни!
Он спрыгнул на песок и пошел навстречу ей.
– А я думал, что ты не придешь сюда. Ты ведь сказала мне…
– Прошу тебя, не подходи ближе, – сказала Дженни. Она остановилась в десяти шагах от него.
В ее голосе слышался какой-то странный надрыв. Дейсейн не знал, что ему делать.
– Джил, если ты не собираешься вернуться к дяде Ларри, то ты должен покинуть долину, – сказала она.
– Ты хочешь, чтобы я уехал?
– Ты должен.
– Почему?
– Я… они хотят, чтобы ты уехал.
– Что я сделал?
– Ты опасен для нас. Мы все знаем об этом. Мы можем чувствовать это – ты опасен.
– Дженни… неужели ты думаешь, что я могу причинить тебе вред?
– Я не знаю! Я знаю лишь то, что ты опасен.
– И ты хочешь, чтобы я уехал?
– Я приказываю тебе уехать.
– Приказываешь мне? – Он слышал истерические нотки в ее голосе.
– Джил, прошу тебя.
– Я не могу уехать, Джен. Не могу.
– Ты должен.
– Я не могу.
– Тогда возвращайся к дяде Ларри. Мы позаботимся о тебе.
– Даже если я превращусь в зомби?
– Не говори так!
– Но ведь такое возможно, не так ли?
– Дорогой, мы в любом случае позаботимся о тебе!
– Вы заботитесь только о себе.
– Конечно.
– Дженни, ты ведь знаешь, что я люблю тебя?
– Да, знаю, – прошептала девушка.
– Тогда почему ты это делаешь со мной?
– Да ничего мы с тобой не делаем! – сквозь рыдания выкрикнула девушка.
– Это все ты делаешь… все это случилось из-за тебя.
– Я делаю единственное, что я должен делать.
– Ты не должен делать ничего.
– Ты хочешь, чтобы я говорил неправду… лгал?
– Джил, умоляю тебя. Ради меня… ради себя – уезжай!
– Или же вернуться к дяде Ларри?
– Да, прошу тебя.
– А что случится, если я не сделаю этого.
– Если ты действительно любишь меня… О Джил, я не смогу выдержать… если…
Она умолкла, слезы мешали ей говорить.
Дейсейн направился к ней.
– Дженни, не надо.
Она внезапно перестала плакать и начала отступать от него, тряся головой.
– Не подходи ко мне!
– Дженни, что с тобой?
Она прибавила шагу.
– Дженни, перестань!
Неожиданно она повернулась и бросилась бегом по дороге. Дейсейн побежал за ней, но потом остановился. Какой смысл догонять ее?
Он услышал ее истерический вопль:
– Не подходи ко мне! Я люблю тебя! Не подходи!
Он стоял, пораженный происшедшим, во внезапно наступившей тишине и очнулся, когда хлопнула дверца машины, стоявшей на дороге. Включились фары, а потом в направлении города поехал автомобиль.
Он вспомнил мягкий лунный свет на ее лице в сиянии звезд, два черных отверстия для глаз. Не лицо – а маска. Он побрел обратно к грузовику, в голове мелькали беспорядочные мысли: «Я люблю тебя! Не подходи!»
Что же мне на самом деле известно о Дженни? – спросил он себя.
Ничего… кроме того, что она любит меня.
А как же это ее: «Не подходи»?
Возможно ли, чтобы Дженни решилась говорить с ним таким требовательным тоном, умолять, приказывать?
Ему показалось, что он начинает сходить с ума от паранойи. Ее слова превосходили границы раздражительности влюбленного человека.
«Ты опасен. Мы все это знаем».
В самом деле, должны знать.
Во время того единения, осуществленного благодаря действию Джасперса, которое он пережил у озера, они должны были узнать, что он представляет для них опасность. Если бы ему удалось держаться подальше от той ерунды, отбросить ее – поняли бы они, что он опасен для них?
И что же им теперь остается делать, когда им известно, что он опасен? Ведь его действия нельзя расценить иначе, как предательство?»
Сантарога представилась ему, как некая обманчивая завеса спокойствия над бурлящим потоком насилия. Да, эти снисходительные, самоуверенные, как боги, сантарожанцы возвысились над первобытными силами природы. Но этот примитивизм не исчез, он остался, приобрел еще большую взрывную силу, потому что теперь он стал незаметнее, сжавшись в тугую пружину.
«Дженни должна ощущать это, – подумал Дейсейн. Ее любовь к нему не позволила бы ей выкрикнуть ему в лицо эти безумные слова: „Не подходи ко мне!“
Крик девушки все еще звенел у него в ушах.
И именно так нашли свою смерть те два предыдущих исследователя – вызвав срабатывание этой заведенной пружины, которой являлась Сантарога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37