Тот, однако, и ухом не повел.
- Думаешь, ты такой умный? Думаешь, умнее всех прочих? Но погоди,
может, и мне известно кое-что, о чем ты не знаешь!
Не дожидаясь ответа, она повернулась и вышла из столовой, дробно
простучав по доскам настила деревянными башмаками.
Дреф проводил ее взглядом. Лицо его по-прежнему оставалось спокойным,
только меж бровей обозначилась вертикальная складка.
Смущенное неловкое молчание воцарилось за столами, но Дреф спас
положение - поведал несколько историй, долженствующих наглядно
продемонстрировать превосходство доброго надежного фабекского здравого
смысла над бестолковой шерринской ученостью. Он умел польстить самолюбию
земляков, не перегибая палки. Анекдот про умного фермера, продающего
яблоки, и простоватого, но самодовольного покупателя-горожанина заставил
благодарных слушателей покатиться со смеху. Дреф посмеялся вместе со
всеми, однако вертикальная складочка меж бровей не разгладилась. Он часто
поглядывал в окно, за которым тени становились длиннее, а небо покрывалось
багрянцем. Наконец он извлек карманные часы - обычную "луковицу" в простом
металлическом корпусе, которая тем не менее вызвала восхищенный ропот
обитателей Дерриваля, ибо никто из них в жизни не владел подобным
сокровищем. Пора идти, заявил Дреф. Нельзя терять ни минуты, если он
намерен поспеть к почтовому дилижансу на тракт Равенства. Нет, никаких
провожаний, он не хочет доставлять друзьям лишние хлопоты. Последовали
теплые слова и прощальные объятья. Вертикальная складочка обозначилась еще
резче. Дреф сын-Цино откланялся и покинул Народную коммуну
экспроприационистов Дерриваля со всей быстротой, на какую были способны
его длинные ноги.

Из столовой Стелли дочь-Цино прямиком направилась в свою комнату -
бывший кабинет маркиза во Дерриваля. Войдя, она закрыла дверь, но запирать
не стала, ибо никому не могло взбрести в голову нарушить ее покой. Люди
безотчетно обходили стороной рабочий кабинет своего бывшего сеньора -
комната сама по себе внушала страх, к тому же там хранилась жуткая
коллекция препаратов, плававших в химических растворах за стеклом бутылей
и банок. Даже в ту буйную ночь, когда барский дом взяли штурмом, лишь
немногие нападавшие осмелились, переступить порог кабинета. Стелли,
понятно, была среди этих немногих, поскольку содержимое кабинета давно
вызывало у нее интерес особого рода. Она знала, что ей нужно, и легко
нашла искомое, не сомневаясь, что это именно то: выстроенные в ряд на
полке большие стеклянные банки с законсервированными внутренними органами
явно недавнего происхождения, погруженными в прозрачную жидкость. Одна из
этикеток гласила: "Человек, муж. пола; подвид - серф; от роду - двадцать
лет; недоразвит, причины не установлены". Вот и все, что осталось от Зена
сын-Сюбо. Если эта находка кого-нибудь и удовлетворила, так только Стелли,
благо остальные о ней не узнали. Осматривая кабинет, Стелли, однако,
обнаружила нечто такое, о чем никто до тех пор и не подозревал.
Почерневшая от старости угловая комнатка, примыкающая к кабинету, хранила
в своих стенах настоящее сокровище - тусклое древнее зеркало из
серебристого полированного металла в изысканной резной раме слоновой кости
работы неизвестного мастера той далекой эпохи, когда Возвышенные впервые
проявили свой чародейный дар. Зеркало словно излучало чары; Стелли и сама
не сумела бы ответить, как разгадала его тайну. Она знала только одно:
что-то побудило ее заговорить вслух, обратиться к зеркалу с вопросом. И
чудесное зеркало, почему-то настроенное на восприятие простых смертных,
откликнулось. Исполнило ее просьбу, и даже более того. Она и думать не
смела, что получит такое преимущество перед своими собратьями-серфами.
Откуда ей было знать, что в их глазах она может заменить собою
Возвышенных? Но зеркало наделило ее невероятным могуществом, и с его
помощью она, будучи женщиной и всего двадцати четырех лет от роду, не
только вошла в Совет Экспроприационистов, но заставила всех остальных
уважать себя. Они ловили каждое ее слово, хотя не имели привычки слушать
других. Они почитали ее и во всем ей подчинялись. Просто-напросто боялись
ее. А ей это нравилось. Власть опьяняла ее.
Стелли прошла в угловую комнатку, опустилась на колени, извлекла
зеркало и поставила перед собой.
- Покажи мне брата, - приказала она и, как всегда, опасаясь, что ее
неверно поймут, уточнила: - Покажи, чем в эту самую минуту занят Дреф
сын-Цино.
Иной раз приказ не срабатывал, и зеркало, непонятно почему, не
показывало то, о чем она просила. А иной раз, напротив, показывало - что
тоже было непонятно. Показало и теперь. Тусклая поверхность пошла волнами
и прояснилась. Туман рассеялся, и Стелли узрела высокого худого мужчину,
который спешил по грязному полю. Она узнала местность - старый дуб вдалеке
и еще две-три знакомые приметы. Мужчина явно направлялся не к тракту.
Стелли удовлетворенно кивнула.
Он спустился к роще в низине, где проходила южная граница угодий во
Дерривалей. Там его встретила светловолосая женщина.
- Покажи ближе, - приказала Стелли, и зеркало почему-то снова
повиновалось. Она ясно разглядела эту женщину - огромные глаза, белокурые
локоны, лицо сужается к подбородку. Дочь покойного маркиза! Стелли снова
удовлетворенно кивнула. Открытие это, как ни странно, ее не удивило. Дреф
всегда чересчур много воображал о себе, пусть ни перед кем в этом не
признавался, даже перед самим собой. Он всегда стремился возвыситься - за
чужой счет. Ему наплевать на народ. Он даже не убежденный республиканец и
уж тем более не экспроприационист. На самом деле он элитист, враг народа,
и его надлежит разоблачить.
Она продолжала смотреть. Дреф и маркизова дочка - уголовная
преступница пс определению, потому как уродилась Возвышенной, - вышли из
рощи и полями направились к поросшим лесом холмам. День убывал,
приближались сумерки. Однако магическое устройство зеркала в оправе
слоновой кости нарушало законы природы, и Стелли ясно видела, как ее
братец и бывшая молодая госпожа дошли до крутой узкой тропинки, которая
заросла травой и кустарником, и стали подниматься по ней, причем дорогу
показывала она. Они добрались до высохшего каменистого русла, где когда-то
стекал поток, и дальше по этому руслу до маленькой ровной площадки, по
другую сторону которой вздымалась отвесная гранитная скала выше ста футов.
Тут бы им и остановиться. Но нет. На глазах у Стелли спутница ее брата
уверенно подошла к старому замшелому пню, где между корней лежал плоский
камень. Под камнем оказалась выемка, а в ней - рычаг, который дочь маркиза
несколько раз повернула в разные стороны. Несомненно, условный знак, -
зеркало позволило разглядеть все до мельчайших подробностей. После этого
Дреф и его подружка опустились на землю. Через несколько минут скала
шевельнулась и начала испускать слабое свечение - днем бы его никто не
заметил. Стелли впилась взглядом в зеркало. Скала задрожала и начала
оплывать, как лава. Свечение усилилось, что-то вспыхнуло, и из скалы
выступил эдакий стареющий мотылек во всем сером: мастер Кинц во Дерриваль
собственной персоной, почти не изменившийся с того времени, как его видели
в последний раз. Племянница обнялась с дядюшкой. Они что-то сказали друг
другу - зеркало не воспроизводило звуков, - и Дреф и старик Возвышенный
обменялись рукопожатием. Затем они еще о чем-то поговорили, и мастер Кинц
попел гостей прямо в скалу; все трое, казалось, ступили в гранит да в нем
и исчезли. Тут зеркало погасло, словно потеряв из виду Дрефа и его
спутницу.
Стелли глядела еще две или три минуты.
- Спасибо, братец, - произнесла она наконец мертвым голосом. -
Спасибо. - И дернула сонетку, призывая посыльного.

26
Убежище дядюшки Кинца ничуть не изменилось. Старенький деревянный
домик на каменном фундаменте под соломенной кровлей по-прежнему прятался
среди высоких деревьев. Сама природа укрыла его столь надежно, что
охранные чары единственному его обитателю, как правило, были не нужны.
Время в доме словно остановилось. Тот же порядок, удобство и простота,
какие Элистэ хорошо помнила, та же потертая мягкая мебель с продавленными
сиденьями и небогатые украшения на стенах, тот же старый чугунный чайник
над огнем, те же высокие деревянные шкафы с пыльными томами и загадочными
предметами, которые Элистэ называла "штуковинами". Да и сам Кинц был все
тем же бледным, хрупким, как бабочка, кротким и обманчиво неискушенным
ночным созданием; как всегда, деликатным, любящим и суетливым. Сидя на
своем обычном месте у камина с кружкой сдобренного пряностями сидра в
руках - той самой, в красный цветочек, из которой всегда пила у дядюшки
Кинца, - Элистэ как будто бы снова вернулась в детство. Вот сейчас он
предложит ей поиграть в "Голубую кошечку" - ведь все осталось по-старому.
Впрочем, нет, не совсем; в одном отношении знакомое окружение существенно
изменилось - на сцене впервые возник Дреф сын-Цино, а его присутствие
никогда не оставалось без последствий.
Дреф держался в тени, пока родственники обнимались и обменивались
новостями. Дядюшке Кинцу, как ни странно, было почти нечего рассказать. Он
и в лучшие времена крайне редко появлялся в родовом гнезде Дерривалей, а
после гибели старого маркиза вообще ни разу не наведывался туда. Бывшие
серфы, огорченно сообщил Кинц, похоже, учинили в поместье большие
волнения, насилия и беды. Наблюдать столь бурные страсти было бы для него
больно и неприятно, выбило бы из колеи и помешало заниматься любимым
искусством, а этого он не мог допустить. Кинцу, судя по всему, не
приходило в голову, что восставшие крестьяне, чего доброго, захотят и с
ним свести счеты. Однако он знал про вооруженные отряды и их регулярные
вылазки в горы - при всей своей очевидной рассеянности он каким-то образом
всегда бывал в курсе того, что творится вокруг, - и, в свою очередь,
уплотнил чародейную завесу, скрывавшую домик от чужих глаз. До сих пор ему
не докучали, он вел привычную мирную жизнь.
Элистэ наскоро поведала дядюшке о своих приключениях в Шеррине,
благоразумно опустив кое-какие подробности и сосредоточившись на самом
главном. Из ее рассказа он получил представление о происходящем в столице
- о страданиях и гибели Возвышенных, о господстве экспроприационизма, о
главной Чувствительнице и ее "кормильцах", о безобразиях, безумстве и
кровопролитиях на улицах, об аресте Шорви Нирьена и о бегстве Элистэ на
дне ящика с книгами под самым носом у Буметты. Дядюшку Кинца, однако,
избавили от описаний "Приюта Прилька", "Тепла и радушия у Воника", Лишая и
"Сундука". К сожалению, ей волей-неволей пришлось упомянуть, что она
несколько недель пользовалась гостеприимством Дрефа. Не то чтобы это нужно
было скрывать, отнюдь, но сама ситуация могла показаться в чем-то
двусмысленной, а дядюшка Кинц принадлежал все-таки к старому поколению.
Но ее тревоги оказались напрасными. Дядюшка выслушал рассказ очень
внимательно, а когда она закончила, заметил:
- Детка моя, да тебе удивительно повезло! - и, обратившись к Дрефу,
сказал: - Мы в большом долгу перед вами, мой мальчик.
Затем он поинтересовался, уж не родственник ли пресловутый Уисс Валёр
некоему Хорлу Валёру, с коим он, Кинц, познакомился много лет назад, во
время недолгого своего пребывания в общине Божениль.
О таком вопросе Дреф мог только мечтать. Ну, конечно, Хорл - родной
отец Уисса Валёра, доложил он ошарашенному дядюшке Кинцу и принялся
расписывать, в каком страшном положении очутились захваченные Уиссом
чародеи Валёры - об этом он несколько дней назад говорил Элистэ, правда,
не столь образно. Как же здорово у него подвешен язык, в тысячный раз
отметила про себя Элистэ; даже страшно становится. Дядюшка Кинц на глазах
у нее проникался чувствами Дрефа: взгляд его затуманился от ужасай
сострадания к доле злополучных родичей Уисса; к уделу неповинных
арестантов, Возвышенных и простых, что томятся во мраке; к Шорви Нирьену и
его сторонникам, оклеветанным и обреченным на позорную смерть; к...
Но зачем продолжать? Неужто Дреф не видит, что дядюшка уже на его
стороне? Через миг на его глазах за толстыми линзами очков выступят слезы.
И как быстро все вышло у Дрефа, это даже несправедливо! Она так и знала.
Дядюшка Кинц с его добрым сердцем стал легкой добычей.
- А не сможем ли мы их выручить? - спросил он, не дав Дрефу
закончить. - Хорла и его детей заставляют профанировать дар - немыслимо!
Чудовищно, да что там, просто жутко - и к тому же затрагивает всех тех,
кто посвятил себя изучению чародейных искусств. Сие граничит со
святотатством, с осквернением всего чистого и высокого. Этого нельзя
допустить. И мы не допустим.
- Что с вами, дядюшка? - поразилась Элистэ. Она никогда не слышала от
него столь горячих речей. В детстве она считала, что видит дядю насквозь,
но теперь усомнилась в этом.
- Ох, простите, дети мои. Конечно, старик замучил вас своими
сетованиями. Стало быть, так: мы сделаем все, что сможем, для несчастных
родичей Валёра, это дело решенное, тут не о чем говорить.
Элистэ подумала, что Дреф не удовлетворится подобным решением, и
оказалась права.
- А что с Шорви Нирьеном, сударь? - спросил он, приподнявшись из
кресла. - Ему вы не сможете помочь?
- Я мало что знаю о господине Нирьене, - мягко возразил Кинц.
- Узнаете, и очень много, если он уцелеет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115