Ее гонорары были непомерны - так же как и самомнение, но ее
творения стоили этих денег, и от клиентов не было отбоя. Очевидно, только
благодаря известному имени Цераленн во Рувиньяк их приняли так скоро.
Мастерица Нимэ отвела их в огромную рабочую комнату, где в
благоговейном молчании трудились две дюжины маленьких швей. Деревянные и
гипсовые манекены - словно живые, выполненные с соблюдением мельчайших
анатомических деталей - в беспорядке стояли по всей комнате. Вдоль стен
тянулись полки с наваленными на них рулонами тканей. Элистэ в жизни не
видела такого великолепия: разноцветный шелк, переливающаяся золотом и
серебром парча, мягчайший, манящий к себе бархат, прозрачный газ, черный
гипюр, усыпанный блестками и кристалликами, - труд нескольких поколений
ткачей. На полу и на столах лежали груды картонок, некоторые из них были
открыты. Элистэ мельком увидела шелковые цветы, розетки, кокарды, кружева,
фестоны, пряжки и пуговицы из драгоценных камней, бахрому и шелковые
кисточки, перья и плюмажи всех цветов радуги. В Грамманте вряд ли нашлось
бы что-либо подобное, что могло сравниться с магазином мастерицы Нимэ. Но
восторгаться было некогда: швеи, вооруженные мелками и сантиметром,
налетели на нее, как стая голодных птиц. Они отвели Элистэ в нишу за
занавеской - всю в зеркалах, быстро освободили девушку от платья и
сорочки, сняли все мерки, какие только возможно, а потом принялись
отрезать, прикладывать и подгонять под ее размеры муслиновую выкройку.
Казалось, это продолжается целую вечность. На самом же деле они закончили
свою работу за несколько минут и снова одели ее. Когда Элистэ вышла из
зеркальной ниши, она увидела, что Цераленн и мастерица Нимэ заняты
серьезной беседой. Модистка держала в руках блокнот для эскизов и угольный
карандаш. Элистэ подошла ближе, но женщины не обратили на нес ни малейшего
внимания.
- Платье для представления ко двору - цвета слоновой кости, -
решительно проговорила мастерица Нимэ, - оттенка занимающейся утренней
зари. И чуть-чуть, буквально самую малость золотого шитья на подоле и
шлейфе. И никакого другого цвета. Тогда мы добьемся эффекта необычайной
простоты и вместе с тем элегантности. Мягкие плавные линии, едва
намекающие на некоторую легкомысленность. Вот так.
Карандаш заскользил по бумаге, и фигура приобрела очертания. Элистэ
вглядывалась в рисунок, а Аврелия и Кэрт украдкой смотрели через ее плечо.
- С ее ростом и осанкой это будет хорошо. Низкий вырез. Никаких
драгоценностей. Волосы подобраны кверху, маленькая шляпка без украшений,
много перьев, но не длинных. Таким образом, все детали туалета направляют
взгляд туда, куда нам нужно, и к тому, что мы желаем подчеркнуть, - в
данном случае это лицо.
- Платье, конечно, прелестное, но слишком уж обыкновенное, не так ли?
- вмешалась Аврелия. - Разве какие-нибудь ленты и парочка буфов не сделают
его наряднее? Цвет Утраченной Невинности - последний крик моды - наверняка
подойдет моей кузине. А ожерелье и серьги в придачу смотрелись бы очень
изящно. По-моему...
Те же самые сомнения возникли и у самой Элистэ, но здесь, в этом
храме моды, она не осмелилась обратиться к его священнослужителям и сейчас
была рада, что придержала язык, ибо Цераленн и мастерица Нимэ с холодным
презрением одновременно взглянули на юную девицу.
- Аврелия, ты несносна, - бросила Цераленн. - Мастерица Нимэ создает
наряды с истинно художественным вкусом. И если ты не способна понять эту
утонченность и гармоничность - тем хуже для тебя. И вообще помолчи!
- Но, бабуля! Я не имела в виду ничего дурного. Могу поклясться, что
платье получится очаровательным. Но все же, когда я буду шить платье для
представления ко двору, уверена - мастерица Нимэ подчеркнет мою
индивидуальность более ярким цветом, сверкающими драгоценностями и всякими
привлекательными...
- Хватит! - грохнула тростью об пол Цераленн. - Глупая девчонка, тебе
только в куклы играть!
- В куклы - мне? В куклы, о Чары! - Аврелия застыла в оскорбленном
молчании.
Цераленн и мастерица Нимэ продолжили прерванную беседу, склонившись
над эскизами и образцами тканей. Элистэ устроилась поблизости и с огромным
любопытством наблюдала за созданием платьев: утренних, дневных, для обеда,
для танцев. Ее мнения никто не спрашивал, но напуганная царившей здесь
атмосферой, Элистэ даже не обиделась. Все равно на это бы никто не обратил
внимания.
В умении мастерицы Нимэ видеть, в ее чутье было что-то мистическое.
При всей своей неискушенности, Элистэ понимала, что перед ней истинный
талант, к тому же направленный ей на пользу. Неподвижная, как один из
гипсовых манекенов, она не вмешивалась в разговор.
Наконец они закончили. Перед мастерицей Нимэ лежала груда рисунков и
кусочков тканей самых нежнейших оттенков: цвета слоновой кости,
персикового, розового, дымчато-аметистового и малинового. Список
необходимого составили, обсудили и окончательно утвердили. Графиня во
Рувиньяк и мастерица Нимэ подняли свои почтенные головы с видом полнейшего
взаимного удовлетворения и уважения, чуть ли не расположения. Образцы
тканей собрали и пометили, и тут мастерица Нимэ всех удивила. Под влиянием
творческого импульса, вызванного юностью и многообещающей красотой своей
клиентки, модистка объявила, что сама будет осуществлять художественное
руководство. Что никому не доверит отделывать шляпы в ансамбль к платьям -
всем займется сама.
Это действительно была огромная честь и, кроме того, сэкономило уйму
драгоценного времени. Последнее казалось более существенно, так как Элистэ
устала и чувствовала странное раздражение. Она уже сообразила, что заказы
платьев и примерки - два наиглавнейших занятия следящей за модой женщины -
быстро надоедают. К тому же с ней, молодой незамужней девушкой, не имеющей
никакого авторитета, обращались почти как с ребенком, как с куклой, - ее
собственные вкусы не учитывались вовсе, а это ужасно выводило из себя. Она
чуть не взорвалась от возмущения, но ради собственного блага следовало со
всем соглашаться. Да и видимого повода для обид у нее не имелось, даже
совсем наоборот - ее новый гардероб обещал быть великолепным. И девушка
благоразумно кивала и молча соглашалась. Зрелище множества рисунков и
кусочков тканей - на сей раз в сочетании с шелковыми цветами, перьями и
дымчато-пастельными облаками кружев для вуали - выглядело столь причудливо
и экстравагантно, что Элистэ снова забыла обо всем на свете, и только
голодное урчание в животе Кэрт напомнило ей о течении времени.
Они оставили салон мастерицы Нимэ, когда день был уже в полном
разгаре. Цераленн предложила пообедать в кафе, пользующемся хорошей
репутацией, - это была следующая ступень познания новой жизни: Элистэ еще
никогда не бывала в кафе. Карета загрохотала по улице Черного Братца по
направлению к Новым Аркадам. Огромные Аркады - целая вереница магазинов,
тянущихся в два ряда под бесконечной стеклянной крышей, - являлись одним
из самых излюбленных мест Возвышенных в Шеррине. Знатные дамы съезжались
сюда, чтобы разглядывать и покупать изысканные безделушки, сплетничать за
чашкой горячего шоколада в маленьких кондитерских, демонстрировать свои
новые туалеты - одним словом, самим посмотреть и себя показать. Правда,
место это как магнитом притягивало не только столичных жителей, в
магазинах всегда толпилась разношерстная провинциальная публика. Однако
это не уменьшало привлекательности Аркад, и Элистэ, как любому новичку,
было крайне любопытно. Она с радостным нетерпением ждала, когда же карета
минует улицу Черного Братца.
Между этой улицей и Новыми Аркадами находился Королевский театр -
весь в окружении кофеен, винных лавок, таверн и кондитерских. Здесь
собирались прожорливые, как крысы, нищие, чтобы приставать к богатым
посетителям театра. Сюда часто приходили политические смутьяны, чтобы
обсудить последние новости и несчастья. А сегодня, по какой-то причине,
движение здесь вообще остановилось. Экипажи стояли на месте, дорогу
преградила толпа возбужденных людей. Карета замедлила ход. Вперед
двигаться стало невозможно, а свернуть было некуда. Трость мадам Цераленн
колотила в крышу карсты совершенно напрасно.
Элистэ высунулась в окно, Аврелия и Кэрт сделали то же, одна Цераленн
сидела неподвижно, преувеличенно прямо держа шею и спину и холодно глядя
перед собой. Карета застряла в Кривом проулке, всего в нескольких дюжинах
ярдов от театра. Двуколки и кареты терялись, как острова, среди бушующего
человеческого моря. Сотни горожан, в большинстве своем оборванцы,
толпились вокруг. Элистэ оглядывалась с интересом, но немного нетерпеливо,
потому что очень хотела есть. Многие горожане держали и руках желтоватые
листки бумаги с печатным текстом, а может, дешевую газету, в общем -
что-то в этом роде. Несмотря на свои размеры, толпа была на редкость
безмолвна. Обычно болтающие почти без остановки шерринцы почему-то
молчали. Тут Элистэ различила одинокий голос оратора Она пробежала
взглядом по толпе и недалеко от себя увидела позеленевшую от древности
бронзовую статую легендарного Виомента - великого актера, запечатленного
декламирующим трагедию. Виомент стоял на массивном гранитном постаменте, а
прямо под боком у него примостился бедно одетый юноша в широких штанах,
расстегнутой рубашке и мягкой студенческой шапочке. Юноша держал все тот
же невзрачный лист бумаги и громко читал текст толпе, в большинстве своем
неграмотной. Понадобилось некоторое время, прежде чем смысл начал доходить
до неподготовленной к подобному Элистэ. Когда же она поняла, у нее
перехватило дыхание.
Это были нападки на королеву Лаллазай. Написанная грубейшим слогом
прокламация обвиняла королеву-иностранку в распутстве, продажности и
разных других преступлениях против народа Вонара. Невзирая на свою
развязность, а может быть - благодаря ей, сочный и энергичный язык
прокламации приковал к себе внимание толпы. Элистэ сама слушала как
завороженная, хотя все внутри у нее кипело от возмущения. Она ни на йоту
не верила тому, что королева Лаллазай переслала чуть ли не со всеми
офицерами Королевской гвардии; тому, что существует позорный Пурпурный
кабинет, в котором собраны плетки, разные орудия для возбуждения плоти,
цепи и наручники из чистого золота, инкрустированные бриллиантами и
изумрудами. Элистэ не верила, что Лаллазай виновна в кровосмешении и
скотоложстве; даже если действительно существовал любовник по прозвищу
Королевский Жеребец, было сомнительно, что эту кличку можно толковать
буквально. Она не верила, что королева участвует о оргиях, а днем
развлекается в постели со своей подругой - юной принцессой в'Ариан или
совращает мальчиков, едва достигших половой зрелости. Ни одному из этих
обвинений Элистэ не могла поверить, но перестать слушать тоже не могла.
Кэрт и Аврелия также застыли, словно загипнотизированные. Кэрт сидела с
широко открытым ртом, а Аврелия чуть ли не по пояс высунулась из окна,
стараясь не пропустить ни единого слова. Одна лишь Цераленн оставалась
несгибаемо прямой, неподвижной и явно глухой к происходящему.
Студент продолжал читать, стоя на пьедестале, а по толпе уже поползло
недовольное бормотание. Раздражение усиливалось по мере того, как оратор,
с жаром перечисляя преступные сумасбродства королевы, уснащал свою
обличительную речь причудливыми описаниями королевских драгоценностей,
мехов и платьев, оплаченных кровью и слезами простого народа. Этот пассаж
звучал менее цветисто, чем описания похоти, приписываемые королеве
Лаллазай, но имел большее отношение к нынешним обидам крестьян и вызвал
немедленный отклик. Возмущенные крики прервали речь оратора.
- Кто этот сквернословящий сумасшедший? - громко спросила Элистэ. -
Почему ему позволили изрыгать эту грязь публично?
Ей никто не ответил.
Студент продолжал. Сейчас он говорил о короле, изображая замкнутого,
нелюдимого Дунуласа XIII слабовольным, бессвязно бормочущим ничтожеством,
всецело находящимся под каблуком своей жены-шлюхи. Короля назвали
болваном, ослом, покладистым рогоносцем, а также изворотливым и лживым
дураком из старинной комедии. Оскорбления эти были по-детски глуповаты, но
били прямо в лоб, и потому толпа мгновенно поняла и подхватила их.
Раздались крики искреннего возмущения, а у Элистэ от омерзения раздулись
ноздри.
- Фу, они лают, как собаки, - заявила она с нарочитой надменностью,
желая скрыть свое собственное замешательство. Раньше она полагала, что
враждебность к королевской семье и Возвышенным испытывает маленькая кучка
недовольных и фанатиков, но реакция шерринской толпы доказывала обратное,
и это было весьма неприятно.
Оратор приближался к концу, и текст становился все динамичнее. Тот,
кто сочинил прокламацию, знал, как следует построить впечатляющий и
сильный финал. Предложения стали короче, проще, выразительнее; отдельные
слова - по большей части односложные - оратор выплевывал изо рта с такой
страстностью, будто стрелял ими. Заражаясь смыслом текста, студент сам
возбуждался все больше. Грудь его вздымалась, он потрясал сжатым кулаком,
и голос его звенел от искренней ярости, когда он извергал заключительный
шквал обвинений и требовал арестовать и отдать под суд короля Дунуласа и
королеву Лаллазай "за низкие преступления против вонарского народа".
Последовала многозначительная пауза, нарушенная одиночным неосторожным
"ура", ворвавшимся в зачарованное молчание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115