– Она не нуждается в настройке, сэр.
Пожав плечами, Лайам взял несколько первых аккордов и убедился, что Бурс прав. Приободрившись, Лайам заиграл уверенней, и вскоре слуга присоединился к нему. Через несколько минут пальцы Лайама обрели нужную гибкость, и лютня с флейтой зазвучали как один инструмент. Когда они прошлись по теме “Флейтиста” дважды, Кессиас счел возможным взять на себя роль солиста. Со слухом у эдила было неважно, он больше орал, чем пел, но слова песни звучали отчетливо, а самым важным в “Безгубом флейтисте” являлись все же слова. Лайам стал подпевать эдилу, и хотя сочетание их голосов трудно было назвать приятным, совсем уж невыносимым его тоже нельзя было назвать, короче, на непристойную портовую песенку их вокальных данных вполне хватало.
Текстовых вариаций песенки, она была посвящена, как это следовало из названия, похождениям безгубого флейтиста – имелось бесконечное множество. В результате после первых трех стройно спетых куплетов Кессиас и Лайам затянули каждый свое. Эдил попытался было начать песню сызнова, но Лайам упорно гнул свою линию, налегая на тот вариант, которому его обучили в Харкоуте. Тогда Кессиас стал подхватывать только припев, и они таки довели песенку до развеселой концовки, причем грузный эдил даже пустился в пляс.
Рассмеявшись, Лайам снял пальцы с грифа, радуясь тому, что премьера прошла удачно.
– А вы неплохо играете, сэр, – заметил Бурс. Щеки его слегка покраснели.
– А ты лихо дерзишь, негодник ты этакий! – расхохотался Кессиас и хлопнул слугу по плечу так, что тот пошатнулся.
– Я, собственно, из-за этой мелодии и стал учиться играть, – признался Лайам. Его и вправду подвиг на музыкальные опыты именно “Безгубый флейтист”. Он неустанно возился с лютней, пытаясь чем-то заполнить скуку плавания, и припоминал бессчетные варианты ее куплетов, которые так веселили его в портовых притонах разных стран и земель. Просто поразительно, насколько эта песенка вездесуща! Затем Лайаму припомнились еще кое-какие дополнения к ней, и он таинственно улыбнулся.
– Если вам любопытно, могу показать еще один вариант.
Кессиас рассмеялся так громко, что сомнений быть не могло – ему эта идея понравилась. Бурс, в свою очередь, также не выказал недовольства.
Лайам предложил благодарной публике вариант, именуемый “Безгубый флейтист и однорукий лютнист”, делая после каждой новой строфы проигрыш, чтобы Кессиас мог отсмеяться. Поскольку героем песенки сделался еще и лютнист, Лайам ввел в мелодию кое-какие музыкальные вариации – заготовки прежних времен – и обнаружил, что Буре с легкостью вторит ему. Тем временем перебравший Кессиас радостно бил в ладоши. Они прошлись по новому варианту дважды, потом сделали перерыв, чтобы выпить еще сидра, и посмеялись над эдилом, который попытался припомнить только что заученные им строчки и не смог.
– Вы мне их непременно напишете, Ренфорд, – сердито сказал Кессиас, потом сменил гнев на милость и стал упрашивать Лайама сыграть еще что-нибудь.
Лайам заиграл еще одну песенку из своего не слишком богатого репертуара. Это была матросская песня, разухабистая, но при этом достаточно пристойная, чтобы ее можно было спеть и в приличном обществе. Бурс все с той же легкостью подхватил простенькую мелодию, а затем принялся расцвечивать ее и украшать. Глядя, как стремительно порхают его пальцы, Лайам восхитился искусством старого слуги, с виду столь грубого и недовольного всем белым светом. Это был настоящий музыкант, а не жалкий любитель вроде Лайама, за упражнениями которого не стояло ни теоретической подготовки, ни школы. Лайам мог сыграть лишь ту мелодию, которую разучил. А Буре мог свободно подхватить новую песню и украсить ее.
Они сыграли еще две мелодии, которые Лайам знал. Все это время Кессиас продолжал безмолвствовать, сосредоточенно уставившись куда-то в пространство. Доиграв, Лайам поклонился Бурсу:
– Вы замечательно играете, Бурс. Вы – истинный музыкант.
Слуга вспыхнул и нахмурился, а эдил вышел из оцепенения, глотнул еще сидра и переключил внимание на лютню, которую Лайам по-прежнему держал в руках.
– Еще бы ему им не быть, Ренфорд! Его учил мой отец, а мой отец был лучшим из всех менестрелей, что когда-либо служили у герцога!
Бурс еще более поскучнел, но потом улыбнулся – едва заметно.
– Эта лютня принадлежала ему, – сказал слуга, указывая на инструмент, – и хотя вы, сэр, играете не без изящества, вам до него так же далеко, как пастуху до короля.
– Да, он был лучшим. Никто не пел лучше его, – угрюмо пробормотал Кессиас и вдруг разразился смехом. – А еще он был наиотъявленнейшим подлипалой и льстецом, каких свет не видывал! Как по-вашему, как я попал на нынешнюю свою должность? Сын любимца герцога, а годится лишь на то, чтобы разнимать пьянчужек на улицах, – так давайте отошлем его в Саузварк и сделаем там эдилом!
– И вы с честью справляетесь с этой задачей, Кессиас, – мягко произнес старый слуга, и эдил решительно кивнул.
– Это правда. Я делаю все, что в моих силах, и мало кто способен выполнять эту работу лучше. Ну да ладно! Лучше сыграйте еще!
Бурс завел медленную, печальную мелодию – погребальную песнь, обращение к Лаомедону, богу миров, что лежат за пределами этого мира. Он вопросительно взглянул на Лайама поверх флейты, но Лайам покачал головой и, улыбнувшись, осторожно уложил чудесный инструмент обратно в футляр, а потом заново наполнил свою кружку.
К тому времени, как Бурс сыграл еще четыре мелодии – три из них были Лайаму незнакомы, котел опустел. В конце концов слуга отложил флейту и осушил последнюю кружку.
– Если от меня больше ничего не ожидают, хозяин, я, пожалуй, пойду.
– Нет, больше ничего, мой добрый Бурс, прими только мою благодарность.
Кессиас, кажется, уже совладал со своим опьянением и с серьезным видом поклонился в ответ на поклон слуги.
Когда старик вышел, Лайам присвистнул. Он чувствовал себя намного хуже, чем разлюбезный эдил. Туман в его мозгу окончательно загустел, и Лайам был искренне рад, что котел уже пуст: от одной лишь мысли о лишнем глотке у него начинал ныть желудок.
– Он – прекрасный музыкант, – благоговейно прошептал Лайам.
– Это правда. И в придачу отличный малый.
Лайам неуверенно поднялся на ноги:
– Пожалуй, мне пора идти.
Кессиас спорить не стал. Он тоже поднялся и, широко улыбнувшись, открыл перед ним дверь.
– Вы и сами играете, как пастушок, ежели выражаться в духе старого Бурса. Заходите как-нибудь еще и обучите его кой-каким вашим вещичкам. Держу пари, он их сможет запомнить.
– Это очень удачная мысль, – отозвался Лайам, изо всех сил сражаясь с непослушными ногами, которые отказывались поддерживать его тело. Разговор об отце Кессиаса навел его на воспоминания о собственном отце, и внезапно, несмотря на весь выпитый сидр, Лайам пригорюнился его охватила печаль.
– Тогда до завтра, – сказал эдил.
– Угу, до завтра, – пробормотал Лайам и помахал через плечо рукой.
На улице дул холодный ветер, и под его напором окутывающий мозг Лайама туман поредел ровно настолько, чтобы Лайам сообразил, что в таком состоянии ехать верхом к дому Тарквина было бы неразумно, если не сказать – опасно. Повинуясь этой невнятной мысли, Лайам заставил себя отправиться на родной чердак.
Лестница показалась ему бесконечной, но в конце концов, стукаясь то и дело о стенки, Лайам все-таки ее одолел. В голове у него вертелись печальные мысли о своей несчастной судьбине, вперемешку с укорами в адрес Кессиаса – нельзя же бросать столько пряностей в сидр! Даже не раздевшись, Лайам рухнул на тюфяк и мгновенно уснул.
12
Спал он плохо. Так обычно бывало с ним после неумеренных возлияний. Его мучили кошмары.
В доме Тарквина, превратившемся во сне в отцовский замок, шла какая-то дикая оргия, и его, увечного шута, травили, словно медведя. Гончие клацали зубами, хватали его за руки и за ноги. Кровь струилась по ногам, но Лайам все стоял, не падая, и не мог даже пошелохнуться, не говоря уже о том, чтобы как-то себя защитить. Это страшно не нравилось столпившимся вокруг участникам травли. Среди них был и покойный маг под руку с Доноэ. Мерцающий оранжевый свет свечей превращал лицо Тарквина в страшную маску. Чародей презрительно хохотал, наблюдая за судорожными движениями Лайама. Лонс и леди Неквер валялись в обнимку на каком-то диване, они встречали восторженным визгом каждый вырванный клок плоти. Тут были и все те, с кем только ему доводилось встречаться, – Виеску и Марциус, Кансаллус и его актеры, и даже матушка Джеф. Все они жадно хлебали вино из дымящегося котла и криками подбадривали рвавших Лайама собак.
Слабея с каждым мгновением, Лайам попытался увернуться от сатанеющей своры, но хохот и ненависть зрителей подкосили его, и он рухнул.
Собаки набросились на него со всех сторон и стали валять по полу. Лайам поднял голову и взглянул в глаза Фануилу. Дракон парил над ним, невозмутимо созерцая его муки. Вдруг он забил крыльями, и каждый их взмах порождал звук, напоминающий отдаленный раскат грома, эти раскаты эхом отразились от стен зала, в котором внезапно воцарилось молчание. Пирующие в благоговейном ужасе уставились на дракона, а гром все продолжал рокотать. Лайам беспомощно смотрел в глаза Фануила, выискивая в них что-то – а что, он не понимал и сам.
Дробный стук в дверь, и вправду отчасти на поминающий раскаты грома, разбудил Лайама, и он со сдавленным возгласом вынырнул из глубин сна. Лайам рынком уселся, с трудом выпутавшись из одеяла. Судя по всему, проспал он не долго, за окнами по-прежнему было темно, свеча не успела догореть, а сам Лайам все еще чувствовал себя слегка пьяным. Стук повторился. Лайам вскочил, сделал глубокий вдох, пытаясь успокоиться, и поспешил к двери.
За дверью стояла Рора, безукоризненно правильные черты лица ее выражали явное беспокойство. От изумления Лайам отпрянул, взгляд Роры сделался еще более обеспокоенным.
“Должно быть, это сон, – подумал Лайам. – А где же собаки?”
– Мастер! – произнесла Рора и взяла по крытую испариной руку Лайама в свои ладони. – С вами все в порядке? У вас такой перепуганный вид…
В голосе девушки читались доброжелательность и искренняя тревога. Пальцы ее были восхитительно гладкими и холодными, но Лайам невежливо выдернул руку и вернулся в комнату, осознавая сквозь дым опьянения, что никакой Роры тут просто не может быть.
– Ничего. Это просто сон.
Лайам провел руками по горящему лицу и пригладил волосы. Он соображал достаточно, чтобы понимать, что как раз способности стройно соображать ему сейчас и не хватает. Лайам не услышал, что девушка вошла за ним следом, и, когда она коснулась его плеча, от неожиданности подскочил.
– Мастер, что с вами?
Лайаму попался на глаза стоящий у окна стул. Решив, что он вполне надежен, если реален, Лайам рухнул на него.
Рора бросила свой тяжелый плащ на тюфяк, подошла к Лайаму и присела рядом. Юбки пошли сборками вокруг ее талии, образуя подобие черного гриба, и Лайам сосредоточился на них, упрямо отказываясь смотреть на низкий вырез ее платья. Девушка легонько коснулась его колена:
– Мастер Ренфорд, боюсь, вам нехорошо.
Волосы Роры удерживала простенькая заколка, и они пышным водопадом спускались на спину хозяйки. Аромат тонких духов По-воровски прокрался к его ноздрям сквозь кисловатый запах корицы и сидра. Лайам встрепенулся и оттолкнул руку девушки:
– Со мной все нормально! Зачем вы пришли?
Рора не обратила внимания на неприкрытую грубость.
– По правде говоря, – произнесла девушка, поднявшись одним плавным движением и отступив на пару шагов, – я пришла просить вас о милости.
Рора повернулась к Лайаму и стиснула руки. Глаза ее были полны слез.
“Ох, нет, только не это!” – подумал Лайам, чувствуя, что стремительно глупеет.
– Вы собираетесь арестовать моего брата за преступление, которого он не совершал. Уверяю вас, мастер, он невиновен! Телом своим клянусь – это действительно так!
“О боги! Она клянется своим телом? Кажется, я еще сплю”.
– Ступайте к эдилу! – буркнул Лайам и указал кивком на дверь – таким резким, что чуть не свалился со стула. – Я ничем не могу вам помочь.
– Эдил! Что может эдил? Даже я вижу, что его ум – это вы! Умоляю вас, мастер, поговорите с ним! Попросите за моего сводного брата, скажите, что он невиновен, молю вас!
Рора опустилась на колени. Каким бы рассеянным ни было сейчас внимание Лайама, оно все же невольно сосредоточилось на девушке, точнее на низком вырезе ее платья.
“Если только она не уйдет сию же минуту, – пришла ему в голову нелепая мысль, – мне не придется беспокоиться, что я чего-то не успел разглядеть.
В уголках глаз Роры набухли две слезинки и изящно скатились по шелковистой коже ее щек. Лайам понял, что вот-вот случится непоправимое.
– Я всего лишь простая актриса, мастер, и прекрасно это осознаю, но я так же честна, как любая благородная дама. Клянусь вам, Лонс не виновен в этом убийстве! Именем Урис клянусь, мастер!
– Не зовите меня так! Я вам вовсе не мастер! – слабо запротестовал Лайам, отмахиваясь от девушки, как от назойливого видения, в надежде, что оно вот-вот развеется.
– Мастер! – воскликнула Рора и, всплеснув руками, коснулась его колена.
“ Куда выше, чем в прошлый раз”, – с беспокойством подумал Лайам и попытался отодвинуться, но это ему не удалось. Девушка уткнулась лицом ему в колени и принялась всхлипывать, но Лайам все-таки умудрился ее отстранить.
“Я не могу этого допустить”.
Умоляю вас, мастер, поговорите с эдилом! Вы же сами знаете, что можете заставить его передумать! Я сделаю все что угодно, лишь бы доказать, что Лонс невиновен!
“Все что угодно? Нет!”
Роре все-таки удалось прильнуть лицом к коленям Лайама, рыдания ее сделались приглушенными, но девушка упорно продолжала молить о своем.
“Все это неправильно!” – подумал Лайам и попытался подняться. Это было ошибкой.
Рора встала вместе с ним, и как-то само собой получилось, что их губы встретились. Губы Лайама были горячими и пересохшими – от сидра и от волнения, губы Роры холодными и влажными, и чуть солоноватыми – от слез.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40