Или когда складывает одежду? Или… нет, вот оно, нужное мгновение. Сейчас. Именно сейчас. Теперь, и никогда иначе, прошлепать по полу босыми пятками, направляясь к своей… нет, не к своей постели.
Тхиа миновал свою лежанку и уверенно присел на край кровати Дайра.
– Ну, рассказывай, – велел Тиха без тени смущения.
Все-таки даже великого воина Дайра Тоари можно ошарашить. Я – что, я не в счет… хотя от наглой выходки Тхиа я окаменел напрочь, да так, что едва с ветки не грянулся. Но ведь и Дайр, бывалый воин, которого невозможно застать врасплох… о-ой. Скажи мне кто раньше, что я увижу на его лице такое выражение…
– То есть как это – рассказывай? – осведомился Дайр Тоари.
– Что значит – то есть как? – возмущенно удивился Тхиа и даже руками всплеснул для пущей убедительности. – Ты ведь новенький? Новенький. Вот и рассказывай. Должны же мы знать, кто ты такой есть… что делал перед тем, как в школу прийти, чем занимался… порядок такой.
Я так вцепился в ветку, что яблоня под моими пальцами едва не брызнула соком.
И тут младший ученик Дайр Тоари расхохотался – во весь голос, до слез, до изнеможения, до стона, пристукивая ладонью по бедру… так, как никогда не смеялся учитель мастер Дайр.
Я перевел дыхание. Майон Тхиа – ах ты, мерзавец! Ах ты, наглая морда! Да благословят тебя отныне и вовеки все Боги, сколько их есть… и все, сколько их нет – тоже.
– Рассказывай, говоришь? – простонал Дайр, утирая слезы тыльной стороной ладони. – Порядок такой? Что ж… отчего бы и нет? Пожалуй, что и расскажу.
Майон Тхиа ободряюще улыбнулся в ответ и устремил взгляд в открытое окно.
Видеть меня он не мог… я готов был поклясться, что не мог! Потому что никогда бы мастер Дайр не выбрал для засады место, откуда его видно. Никто меня здесь не разглядит.
И все же во взгляде Тхиа отчетливо читалось: “Тебе никогда не говорили, учитель, что подслушивать нехорошо?”
Говорили, Майон Тхиа. Говорили. И не раз.
Но я все равно буду.
Потому что рассказанное сегодняшней, а может и не только сегодняшней ночью, я должен услышать не из твоих уст, а от самого Дайра Тоари.
Так вот – знать я все подслушанное той ночью знал, а слышать ничего подобного в жизни не слышал.
Ну, не то чтобы совсем. Не может ведь будущий преемник учителя ничегошеньки не знать ни о нем самом, ни о школе, о ее зачинателях и основателях. И я, конечно же, знал. Слыхал от мастера Дайра краем уха всякие разности. Но редко, очень редко. Учитель Дайр меня байками особо не баловал, скупо оделяя очередной историей в награду за какой-нибудь особо выдающийся промах: уж если я в мастерстве своем дозрел до столь чудовищной ошибки – из тех, на кои абы какая бездарь неспособна, сколько бы ни пыжилась – то мне самая пора приспела узнать, что я за дурак. А это с непреложной ясностью выводится из нижеследующей притчи.
Вот таким примерно образом.
Но чтобы все разом, да по порядку, да с подробностями… я слушал, как завороженный, а уж о мальчишках-первогодках и говорить нечего. Сон был забыт, одеяла отброшены в сторону, пламя вот уже третьей по счету свечи подрагивало от любопытства – и все наше пацанье сопливое сгрудилось на постелях Тхиа и Дайра поближе к рассказчику. Вот уже и свеча погасла, и лунный свет проник в спальню, засматривая поверх голов в лицо Дайра.
– Все, ребята, – решительно оборвал себя новоиспеченный младший ученик. – Все. Спать пора. Поздно уже. Завтра расскажу, как я в школу попал и у кого учился. Завтра. А то будем с утра ползать, как мухи сонные – мастер Кинтар нам так вломит…
Спасибо за напоминание, мысленно поблагодарил я. Вломлю. Всенепременно вломлю.
– А спать вовсе и не хочется, – запротестовал Тхиа и совсем по детски потер глаза кулаком.
– Оно и видно, – усмехнулся Дайр. – Спать.
Когда лунный свет заколыхался от сонного дыхания, я слез с яблони и направился к себе. Спать – это хорошо. Это правильно. Только поужинать сначала надо… или это уже почти завтрак? А, проваль – да какая разница? Спать, спать… впервые за эти дни я усну спокойно. Дело сделано – ну, может, и не сделано, так хотя бы начато… и начато правильно. Спать… иначе сонной мухой поутру окажусь я сам и вломить мне придется в первую очередь себе.
* * *
Утром я проснулся спокойный и тяжелый, как ватное одеяло. Тихий и неподвижный. Двигаться не хотелось. Хотелось лежать и наслаждаться покоем. Нет, не наслаждаться даже, а просто пребывать в нем, бездумно и безгласно. Ну, может разве что позавтракать…
Завтрак мне притащил Тхиа – не столько на правах любимчика, сколько по обязанности такового. Рожа у него была бодрая, свежая… и когда только выспаться успел, паршивец? Нет, надо будет вломить, надо. Ишь, заболтались… мастер тоже человек и тоже должен спать по ночам. Хотя бы иногда.
Рассвет выдался туманный на удивление. Туман стоял совсем как у меня в башке – густой и плотный. Серые тени, в которых с трудом угадывались ученики, плыли бесшумно на утреннее построение в зал. Самоуправство, конечно… но решение здравое, и перечить я ему не стану. Шиш в таком тумане я угляжу, кто чем занят. Нет, лучше уж в зале потренироваться – а во двор выйдем, когда развиднеется.
Я вошел в зал последним, когда строй учеников уже замер в ожидании. Ответил на поклон. Оглядел всех без изъятия. Усмехнулся. И с трудом сдержал неожиданный зевок.
– К сведению младших учеников, – сообщил я. – Травить байки после полуночи запрещается. Ясно?
По лицам младших учеников разлилось совершенно запредельное разочарование. Но я был неумолим. И головы их одна за другой склонились в знак того, что – да, ясно, и не только ясно, но и будет исполнено.
– На пальцы! Младшие ученики – тридцать отжиманий, остальным – пятьдесят. Начали!
Всеобщий вздох облегчения гулким эхом раскатился по залу.
С первого дня, с первой минуты своего владычества я брал учеников на измор. Таких безумных, кинжально яростных, выматывающих тренировок нам мастер Дайр никогда не устраивал. Быстрей, еще быстрей – отдыхать некогда, думать некогда, дышать, и то некогда. А потом – полоса препятствий… ну, ее они не скоро позабудут… потому что в самом ближайшем времени я им напомню. Вот только они еще не знают, что полоса вскорости повторится. Они думают – выдохся мастер Дайр Киетар. Новая метла поистерлась от бешеной пляски и метет уже малость поспокойней… а там, глядишь, и вовсе зашуршит лениво и медленно, в спокойном, привычном и оттого почти убаюкивающем ритме… а вот и нет, драгоценные мои. Не ждет вас впереди ничего ни спокойного, ни привычного. Чтобы понятнее было – в самом сердце урагана тоже все спокойно и безветренно… на первый взгляд… просто до вас еще не дошло, что там-то вы и очутились. В сердце урагана. И никто вас оттуда не выпустит.
И вообще – мне бы ваши проблемы. На пальцы – начали – и продолжили – и тренируетесь себе, сколько влезет… а мне когда тренироваться, хотел бы я знать? Когда вообще тренируется учитель, если он должен за всеми наблюдать, за каждым приглядывать? И ошибку заметить, и отлынивающих пристрожить… до себя ли тут? Когда, интересно, тренировался мастер Дайр? Впрочем, ему, может быть, не так уж и нужно… все-таки великий воин с непревзойденным мастерством и опытом… а мне вот – нужно! Всего-то и ничего, каких-то несколько дней я постоял истуканом, расплевывая приказы – а ведь и впрямь едва истуканом не сделался. Тело вязкое, непривычно и нагло строптивое, на всякое мое веление огрызается усталостью, непослушанием, болью в мышцах. На пальцы – начали… подумаешь, невидаль. Да у меня глаза побольше пальцев устали. На пальцах я всего лишь отжимаюсь с вами заодно – а глаза так и бегают по залу, взгляд так и перепрыгивает с одних плеч на другие, со спины на спину… эй, Лерир – не на девку взлез – так и нечего вихляться! Еще двадцать отжиманий.
И все же это была хорошая тренировка. Хоть и приходилось мне витать незримо над каждой орясиной в отдельности и надо всеми вместе, продолжая стоять в основной стойке – Илайх, у тебя почему колени дрожат? – хоть и тяжело мне давалось с непривычки одновременно тренироваться и всеприсутствовать… все равно хорошо.
За обедом к нам присоединился Рамиллу – тоже усталый, задыхающийся, обстрекавшийся мелкой злой огородной крапивой чуть не по самые уши.
– Закончил? – строго спросил я.
Тейн кивнул и в три глотка прикончил свою миску с похлебкой.
Кто-то из старших учеников украдкой захихикал, искоса поглядывая на злополучного Тейна – но под моим суровым взглядом хихиканье пресеклось, словно насмешникам рты зажали. Нечего им тут хиханьки разводить. Любой из них на месте Рамиллу поступил бы точно так же – и любой мог бы сейчас почесывать покрытые волдырями руки. Любой. И если они до сих пор этого не поняли – поймут, и очень скоро. Даже если им очень не хочется понимать. Я уж об этом позабочусь. Впрочем, не так уж господа старшие ученики несообразительны, и мысль эта для них отнюдь не нова. Просто гонят они ее от себя, не хотят впустить, не хотят принять… не хотят, а придется.
Тейн не очень и обращал внимание на незадачливых насмешников. По всей вероятности, наслаждался предвкушаемым зрелищем их отваленных челюстей.
А что им, челюстям, еще оставалось, когда вечером Тейн Рамиллу, такой тихий и ублаготворенный, словно его только что дождем из самоцветов осыпали, и он, бедняжка, дар речи потерял на радостях… когда униженный и осмеянный Тейн Рамиллу вышел следом за мной на маленькую утоптанную площадку позади спального дома.
Я тоже был тихим. Я тоже трепетал, как листок на ветру. Да, я уже побывал на площадке для личных тренировок – но как ученик. А нога мастера Дайра Кинтара на нее еще не ступала. Непривычно было мне выходить на эту площадку первым. Обычно это я шел вторым, шел за мастером Дайром, стараясь ступать след в след, по-детски уверенный в глубине души, что если я только собьюсь со следа, соступлю хоть на шаг в сторону – и со мной непременно случится нечто ужасное. Не знаю, что – но ужасное. А сейчас передо мной никто не ступал. Это я шел впереди. Шел по незримому следу. Медленно и почти неуверенно. Ведь если я ошибусь, если только шагну в сторону…
В центре площадки я остановился и с облегчением перевел дыхание. За моей спиной эхом раздался вздох Тейна. Да, он ведь тоже здесь впервые, как и мастер Дайр Кинтар.
Этот маленький, ничем не огороженный участок земли священен. Здесь мастер передает ученикам – и не всем, а лишь избранным – то, что станет впоследствии их, и только их мастерством. То, что не всякому доступно и не всякому дозволительно.
Что я могу передать Тейну – мое незнание?
– Ты когда-нибудь видел, как выполняется “Ветреный полдень”? – спросил я Тейна без обиняков.
Тейн кивнул. Конечно. Плох тот ученик, который никогда не подсматривал за учителем в надежде увидеть тайное тайных. Пусть и не изучить секретный канон вприглядку, но соприкоснуться хоть краешком души, захолодеть от восторга.
– Это хорошо, что видел, – заметил я. – Тогда так. Сейчас я начинаю “Полдень”, а ты внимательно смотришь, сравниваешь с тем, что запомнил, и говоришь мне, где я дурак.
Тейн ахнул почти беззвучно и в испуге уставился на меня.
– Вот-вот, так и смотри, – одобрил я и добавил, уже не пряча кривоватую усмешку. – Говорил же я тебе, что я “Ветреный полдень” исполнять не умею? Говорил. Вот и будем не уметь вместе. Выхода другого нет.
Выхода, действительно, нет. Если уж мастер Дайр соблагоизволил наречься младшим учеником Дайром Тоари, он от своего решения ни на пядь, ни на волос не отступит. А значит, ничего сверх положенного младшим ученикам знания, я от него не добьюсь. И объяснить мне “Ветреный полдень” попросту некому. Что ж, Тейн Рамиллу, будем не уметь вместе. Авось что и образуется.
Под внимательным взглядом Тейна я прошелся по площадке, чувствуя себя дурак-дураком. Зачем-то постоял немного. И принялся медленно, вполсилы, словно после тяжкой болезни, проделывать ту тройную связку, которой обычно начинается “Ветреный полдень”.
Обычно.
Потому что “Ветреный полдень” никогда не начинается одинаково.
Движения “Полдня” своеобразны сами по себе, и связки – тоже, но не в их своеобразии дело: иные из этих движений и связок встречаются по отдельности и в других канонах. Дело в том, что “Ветреный полдень” всякий раз исполняется по-другому – и все же ошибиться, перепутать его с чем-либо иным невозможно. “Ветреный полдень”. Самый тайный из всех явных канонов. Великолепный в своей непредсказуемости, стройно организованный хаос, переливчатый, как сияние алмаза, и строгий, как его грани… и за яростным слепящим блеском я не различаю огранки. Я не знаю, не понимаю, как огранить самоцвет битвы, чтобы он сиял именно так, а не иначе. Да, я знаю, каким движением отшлифовать до полной чистоты ту или иную грань… всего лишь отшлифовать. Подмастерье, но не гранильщик. И сегодня, как и всегда, я пытаюсь поймать неумелыми руками блики и радуги и претворить их в нечто единое, цельное… цельного-то и нет, и полуденный ветер хлещет меня наотмашь, и полуденное солнце из зенита смеется мне прямо в лицо, вот в это задранное кверху в бессильном отчаянии лицо, и вновь меня обвивают отсветы и радуги – обвивают, дразнятся, а в руки не даются. Может, если бы над моей головой полыхал настоящий полдень, а волосами моими играл настоящий ветер, может быть, тогда… и тоже – нет. Ни черта бы я не понял. Как не понимал бесчисленными лунными ночами, когда удирал тайком в соседнюю рощу и упражнялся до изнеможения, пытаясь постичь, что же именно делает “Ветреный полдень” ветреным полднем. И сейчас я повторял все то же самое, что и прежде, только подо мной была не лесная трава, а утоптанная земля. И снова, как и раньше, как и в бессчетные ночи горьких разочарований, я изо всех сил пытался повторить неповторимое. Я ходил и прыгал. Я падал и перекатывался. Я делал все то же самое – и не то же самое. Ни черта у меня не вытанцовывалось. Что с того, что я не совершил ни одной серьезной, настоящей ошибки? Я и вообще не сделал ничего настоящего. А ошибиться – это мне раз плюнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58