Такой у любого юного красавчика любую очаровательницу из-под носа уведет, не напрягаясь. Он добр, как всякий истинно сильный человек, в нем нет ни малейшей ущербинки, он просто переполнен веселой жаждой жизни… и кто, скажите, станет обращать внимание на какую-то дурацкую наружность? Нет, довольно такому сомику усом моргнуть – и все рыбки поплывут за ним следом, хоть бы и золотые.
– Ну, похож там или нет, – пробасил Наллен, – а только ни разу не было, чтобы я куда приехал, а мне ни одна служанка глазки не строила. Такое уж мое везение. Я, бывало, если не просто в гостях, а по работе своей, так на окна-двери заклятья накладывал, чтоб не пропускали. Нельзя ведь, пока дело не расследовано. А тут – ни-ни. И не то, чтобы совсем… издали-то глядят вовсю. А вот ближе подойти, улыбнуться невзначай, мордочку состроить умильную – нет. Будто не велено.
– Может, и не велено, – уверенно предположил Тхиа. – Чтобы потом нельзя было сказать, будто вам таким образом… ну, взятку предлагали.
– Правильно, – усмехнулся Наллен. – Вот только для естественной смерти все слишком уж напоказ. Слишком добропорядочно. И зачем меня все-таки вызвали?
– А следов магии точно не было? – спросил Тхиа, хотя на утвердительный ответ явно не надеялся: если бы только Халлен обнаружил, что господин Хелойя погублен колдовством, молчать бы он не стал. Нас морочить долгим вступлением – тем более.
– Были, как не быть, – фыркнул Наллен. – Господин Майон Хелойя мага своего в кабинете принимал чуть ли не ежеденно. И следов магии там столько, что всех их выгребать – месяца не хватит. Вот чего там точно не было, так это смертных заклятий. Никаких убивающих заклинаний. Ни одного. Умер ваш отец в кабинете, это точно. След внезапной смерти есть. И след гнева есть. Много гнева. И страха немало. И это все. Конечно, если бы я обследовал тело прямо там, в кабинете, я мог бы сказать точнее. А я его обследовал уже перенесенным в спальню.
– Обмытым? – резко спросил Тхиа.
– Нет, – ответил маг. – Но это и не важно. Убивающие заклятия не смываются. Их след и вообще невозможно уничтожить. Я же говорил вам, мальчики: вполне естественная смерть. Ни отравы, ни убивающих заклятий. Просто удар. Вот только естественность этой смерти должен зачем-то подтвердить королевский судебный маг, – он вздохнул, посмотрел на нас долгим взглядом, а затем тихо попросил. – Остерегайтесь, мальчики. Очень остерегайтесь.
– Обязательно, – заверил его Тхиа за нас обоих.
* * *
Распрощавшись с Налленом, оба мы пустили коней в обратный путь вялой трусцой. Незачем нам было торопиться. Мы и не торопились. Нужно успеть переговорить с глазу на глаз: под сводами замка у нас такой возможности не будет. Даже в самом забытом углу этой каменной гробницы я бы не осмелился высказать свои заветные мысли хотя бы и шепотом. Нет, мы не спешили вернуться. Странно, что мы и разговор начать не спешили. Обдумывали услышанное? Нерешительно отмалчивались? Или просто пытались надышаться напоследок вольным воздухом?
– Что скажешь? – наконец нарушил молчание Тхиа, придержав коня.
Я пожал плечами.
– Не больше, чем ты. Темная история, нехорошая… и только. Скорей всего, отец твой не своей смертью помер: слишком уж нас стараются убедить, что все, мол, без обману.
Тхиа кивнул.
– А еще?
– Ну, раз именно дядюшка Кадеи нам и пытается эту байку скормить, значит, сам он ее и стряпал. Выходит, уж он-то знает точно, что все это неправда.
– А что – правда? – поинтересовался Тхиа.
– Ну… – замялся я. – Правда… я думаю так: если не кого-нибудь, а королевского мага вызвали, чтоб доказать, что магия тут не при чем… скорей всего, магия как раз очень даже при чем.
– Это если Наллен не накормил нас пирожком с враками, – небрежно добавил Тхиа.
Я чуть с седла не свалился, честное слово! Сколько уже лет прошло с тех пор, когда мальчишка Тхиа нахватался у старшего ученика Кинтара подобных словечек! Давно уже я так не говорю, не позволяю себе… разве что мысленно – так ведь мысленно не считается. А Тхиа, манерам да этикету обученный – говорит. И хоть ты что с ним делай – бесполезно. Уличные словечки у него с языка так и сыплются – да не сами по себе, а всегда в сопровождении какой-нибудь особо пакостной мысли. Вот как сейчас. Ну на кой, скажите, Наллену потчевать нас враньем?
– Зачем? – ошеломленно переспросил я. – Зачем королевскому магу нам врать, скажи на милость?
– Я тебе могу, с места не сходя, изобрести с десяток этих самых “зачем”, – хладнокровно отпарировал Тхиа. – Я вижу, он тебе по душе пришелся. Мне тоже. Но это еще не основание ему верить. Всерьез я на него, пожалуй, не думаю – но и не считаться с этой возможностью мы не вправе.
Я подумал немного и медленно кивнул. Тхиа прав. Мне бы и в голову не пришло… но Тхиа прав. А я – дурак. Хотя если бы я тоже родился и вырос в каменной ловушке, мне бы и не такое в голову пришло.
– Согласен, – признал я. – Слишком опасно в таком деле довериться безоглядно.
– Ну, а если пока считать, что Наллен нас не обманул, – подхватил Тхиа, – тогда ты прав. Дядюшка знает, как именно отец умер – а может, не только знает, но и сам руку приложил.
– Не руку, а голову, – поправил я. – Соображение свое. Руку, если на то пошло, прикладывал маг. Хотел бы я знать, свой или сторонний?
– Если убийство давно замыслено – тогда мог и сторонний, – раздумчиво произнес Тхиа. – Купленное заклятие просто наложили на предмет, жест или слово и привезли с собой. Хотя слишком велик риск, что свой домашний маг учует… разве что ему было заплачено. А если надобность внезапно возникла, тогда точно наш маг постарался. Но в любом разе он в этой истории по уши замазан.
– Тхиа, – взмолился я, – не нравится мне все это.
– Можно подумать, мне нравится, – хмыкнул он.
Мы лгали себе и другу другу, сами не сознавая того. Нам именно что нравилось . Нет, не подлое убийство, конечно. И не возможность последовать за покойным господином Хелойя. Другое, совсем другое, знакомое любому бойцу. То, за что кости, переломанные в поединке, кажутся совсем ничтожной платой…
Начало поединка, самое-самое начало, еще раньше, чем самое-самое… когда стоишь рука к руке со своим врагом, запястье к запястью… когда рука его близка тебе, словно твоя собственная… какое там – она и есть твоя собственная, и мускулы его перекатываются под твоей кожей… это сам ты стоишь перед собой… это потом, потом, после уже его рука будет принадлежать ему, а сейчас это твоя рука… и разве возможно упустить, не угадать начало атаки? Это же все равно, что не предугадать движение собственной руки. Раньше, не тогда, когда ветерок скользнет между вашими запястьями, разлучив их мгновенным дуновением… не тогда… и даже не тогда, когда мышцы врага напрягутся еле заметно под твоей – твоей! – кожей… нет, не тогда, раньше… прежде, и без тени сомнения… как без тени сомнения знаешь мановение собственных пальцев прежде даже, чем их напрячь… когда ты – это он… и не только он – все мироздание стоит перед тобой рука к руке, пульсируя под кожей твоего запястья, и ты знаешь, знаешь, знаешь…
И Тхиа, и я – оба мы бойцы. И неважно, что мы не стоим в боевой стойке. И что враг невидим. И что прежде поединка врага еще надо отыскать. И что удар нанесен будет исподтишка, в спину, незнаемо откуда. Все это было неважно. Отец Тхиа был убит, и сами мы не в безопасности – но запястья наши ощущали незримое касание, но вся сила всего мира улыбалась нам в лицо, но мы сами были этой силой – потому что она противостояла нам.
Это веселое спокойствие, это спокойное веселье, когда знаешь, не зная… когда будь твой противник как угодно хитроумен, а ошибиться невозможно… о да, мы лгали. Нам нравилось.
– Слушай, – сказал я, – а по случаю траура сыну покойного нельзя объявить… ну, скажем, пост?
– Можно, – отозвался Тхиа. – а что?
– Вот и объявляй, – велел я. – С этого мгновения у тебя пост.
– Это еще почему? – не понял Тхиа.
– А потому, – с самым невинным видом ответствовал я, – что у меня теперь расстройство желудка. Мне поститься не с чего – покойный мне даже и не кровный родич – так что остается только животом маяться. Конечно, ты тоже можешь желудком заболеть… но если две такие орясины здоровенные вдруг оба ни с того ни с сего животом скорбеть вздумали – слишком уж вызывающее поведение. А так – все приличия соблюдены. Совсем как у господина Кадеи. Все на виду, а придраться не к чему.
При упоминании имени дядюшки Тхиа скорчил непередаваемую гримасу.
– Мудришь, – подумав, сказал он. – Я бы и сам отравы опасался, сложись все иначе. Но ты только погляди, как перед нами распинаются. Дядюшка такой ширины язык разостлал, что хоть завернись да спи. Столько усилий, чтобы нас убедить – и все для того, чтобы подсыпать нам отравы в кубок? Нет, Кинтар. Расчет на то идет, что мы уедем целые и невредимые – и уверенные, что все прилично и благонадежно. Нет, травить нас никто не будет.
– Но и не считаться с этой возможностью мы не вправе, – голосом Тхиа произнес я – тот аж дернулся, бедолага.
– Будь по-твоему, – вздохнул он. – За столом сидеть, на еду глазеть… и чтоб во рту ничего, кроме собственного языка.
– У нас же были тренировки на голод, – утешил я его. – Просто вообрази себе, что это – одна из них.
– Что? – ужаснулся Тхиа. – Опять по четверо суток без еды и питья? Да нет, похоронный ритуал восемь дней тянется… столько мы без воды не протянем.
– Столько и не надо, – разуверил его я. – Если только ночью незаметно можно выбраться на волю, пропитаться сумеем.
– Можно, – враз повеселел Тхиа. – Замок ведь на случай осады строился. В нем тайных ходов больше, чем обычных – и никто их не знает так, как я. Но все-таки ты мудришь. Не будут нас травить.
– Может, и не будут, – упорствовал я. – А если не травить, а усыплять, к примеру? Чтоб мы невзначай не увидели чего…
– Сонные чары, – возразил Тхиа, – не обязательно с едой мешать. Их можно на любой предмет пристроить. Хоть бы и на кровать.
– Верно, – обрадовался я. – Ты прав. В кроватях мы спать не будем.
Тхиа взглянул на меня искоса и коротко фыркнул. И лошадь его тоже обернулась и тоже фыркнула. Точь-в-точь как он.
– А дышать ты мне дозволяешь? – осведомился он.
– Я бы и рад не дозволить, – в тон ему откликнулся я, – так если не дозволить, ты ведь, чего доброго, помрешь.
Тхиа снова фыркнул.
– Слушай. – Я хоть и не всерьез, а все же начинал сердиться. – Хватит дурачиться. Нас ведь тут взаправду убить могут. И остерегаться нам надо всего. Конечно, если бы мы знали, кто, как и зачем убил твоего отца…
И ведь не заметил я, что разгадку мы в разговоре помянули, самое малое, дважды. Ну, не всю, конечно. Кто и зачем … этого мы знать не могли, но вот как …
– Зачем? – повторил Тхиа. – Или – почему?
– А что, есть разница? – не понял я.
– И еще какая! – горячо откликнулся Тхиа. – Это ведь совсем не одно и то же. Зачем наследник убивает богатого завещателя? Ради денег, ясное дело. Чтобы потом быть богачом. А вот, к примеру, мститель убивает тирана-завоевателя, истребившего всю его семью – и его если не изрубят в кусочки на месте, то казнят наверняка, и он это знает. Для не будет никакого “потом”. И семья этого бедолаги от смерти мерзавца не воскреснет. Для них тоже не будет никакого “потом”. Так зачем он это сделал? А ни зачем. Но вот почему – ясно и без вопросов.
– Понял, – кивнул я. – Зачем обращено в будущее, а почему замыкает прошлое.
Тхиа воззрился на меня с неподдельным изумлением.
– Именно так, – веско сообщил он, – и написано в древнем трактате “Меч мудрости судейской, препоны рассекающий”. Слово в слово.
– Сколько же ты знаешь всякого разного, – с легкой ехидцей отозвался я. Может, даже чуточку ехиднее, чем хотелось бы – но для брата, которым втайне гордишься до слез, в самый раз.
– Да, – отозвался Тхиа, – и все сплошь не то, что нужно. Я ведь даже не знаю, на который из двух вопросов нам предстоит искать ответ – “зачем” или “почему”?
На самом деле оба вопроса были важны для нас одинаково, но тогда мы этого не знали.
Мы то останавливались, то пускали коней неспешным мерным шагом – и когда тень замка, совсем уже короткая и даже пузатая, вновь накрыла нас, главное было сказано. Однако и помолчать хоть минутку нам не привелось. Вездесущий дядюшка поджидал нас прямо в дверях, опершись о косяк – нам через распахнутые ворота он был виден издали.
– И не надейся, – пробормотал Тхиа, устремив сияющий взор на господина Кадеи. – Даже и не надейся.
Он соскочил наземь, едва миновав ворота, небрежно бросил поводья первому попавшемуся слуге и зашагал пешком. Мне ничего не оставалось, как последовать его примеру – только самую малость помедленнее. Из нас двоих сейчас именно Тхиа был главным, а мне следовало исполнять, что велено… или догадываться, чего не велено. Раз Тхиа не сказал: “Держись рядом со мной”, – значит, я и не должен. Значит, мне следует немного приотстать.
Судя по тому, что Тхиа не замедлил шага – даже и не попытался – угадал я верно.
– Нет-нет, – непринужденно молвил Тхиа, когда я приблизился, – зачем же? Слова королевского мага с меня довольно. Неужели я больше поверю его печати, нежели ему самому? Раз уж господин Наллен собственноустно сказал, что все в порядке, смею ли я придираться?
“Собственноустно”, это же ж надо же! Я бы такого словечка под страхом смертной казни не выдумал. Впрочем, и Тхиа до подобных изысков не охотник… если только он не затевает очередного представления. Я таких фокусов навидался уже. “Княжонок поганый” – вот как это представление называется. Но “собственноустно”… такого я от него все же не слыхал. Похоже, Тхиа собирается порезвиться вволю.
– Вот и славно, мальчик мой, – не без облегчения вымолвил дядюшка, убирая в футляр здоровенный свиток с уймой всяческих печатей – надо полагать, то самое заключение о смерти господина Хелойя. – Тогда мне только остается пригласить вас к столу…
Пригласить нас, вот как? Интересно, по какому праву? Лихо дядюшка распоряжается в чужом доме, ничего не скажешь. Я не я буду, если Тхиа попустит его вольничать безнаказанно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58