— перебил Бердибек. — Поскольку живем в эпоху автоматики и кибернетики?.. Ерунда!
— Что же выходит? — растерянно оглядел всех Кенжек. — Ну, допустим, закончил ты десятилетку — так положено. А потом? Государство ведь для чего-то тратило на тебя народные средства, пока ты в университете учился? Пока получал высшее образование? И заметьте — специальное, чтобы трудиться там, где принесешь больше пользы!..
— Да простит тебя аллах за то, что ты не понимаешь иногда элементарных вещей, — сказал Ануар. — Наш Бердибек в то время увидел, что больше пользы принесет народу, будучи чабаном...
— Почему же он перестал пасти баранов? — наивно спросил Кенжек.
— Ты как ребенок, — усмехнулся Халел.
— Я на год старше тебя, — сказал Кенжек.
— И что же, ты окончишь аспирантуру и вернешься к своей отаре? — спросил Едиге у Бердибека.
— А вы не слышали, ребята, может, сейчас, чтобы поступить в докторантуру, тоже нужен животноводческий стаж? —- осведомился Халел.
— Дайте заключить мысль, — сказал Ануар. — Как выяснилось за последние два года, Бердибек понял, что больше всего пользы для народа он принесет именно на поприще науки...
— Может быть, прекратим этот глупый спор? — предложил Бердибек.
— Здравая мысль, — одобрил Ануар. — Пойду-ка займусь лучше чаем. Сахар у нас есть. А из дома Бердибек привез целый мешок белых калачей.
— Вот это прекрасно! — сказал Мухамед-Шарип.
— Потрясающе! — воскликнул Кенжек. — Невероятно! — Он улыбался во весь рот, глаза его округлились и блестели. — Подумайте только, друзья, — две тысячи сотый год!.. Это далеко или близко? Для истории — какой-нибудь миг! Полтора века в жизни человечества — пустяки, но какими счастливыми будут люди, которым тогда доведется жить!.. Едиге, дружище, я всегда перед тобой преклонялся! Ты гений, честное слово! Правда, ребята, он гений?..
— Красивая сказка, — сказал Халел. — А Едиге — литератор. Потому он и умеет нарисовать так живо любую вещь... Живо, выразительно, впечатляюще... Даже явная фантастика выглядит у него убедительно... Одно только не ясно: Едиге хотел нас немного развлечь, поднять настроение или он сам безоглядно верит всему, что рассказал?.. А ты, Кенжек, стыдись — математик признает только разум и логику, его романтикой не купишь. Если на тебя так подействовала эта сказка, значит, я не ошибся: ты — ребенок.
— А ты - зануда и скептик, — выпалил Кенжек. — Преждевременно состарившийся скептик!
—• Суть не во мне, а в истине, — спокойно возразил Халел. — Я понимаю Едиге. Но Платон мне друг, а история... Какие бы благородные цели мы ей ни указывали, у истории свои законы. Не так ли, историк?..
— Наверное, так.
—- Но учтите, — сказал Едиге, — учтите: и у отдельного человека, и у человечества в целом — различные масштабы и различное восприятие времени. Если изобразить историю человечества условной величиной в несколько десятков лет, то вся эпоха цивилизации, начиная с Афин и Рима, уложится в какие-нибудь пять минут. Человечество только-только выходит из пеленок, вся жизнь у него впереди.
— А если большую часть жизни человечество уже прожило?.. И осталась меньшая?..— сказал Халел.
— Хиросима, Нагасаки... — пробормотал Мухамед-Шарип.
— Даже случись атомная война, все равно она решится в нашу пользу,— возразил Ануар.
— Потери, конечно, будут громадны... Но для капиталистического мира эта война окажется последней развязанной им войной,— сказал Бердибек.
— Эти гуманитарии рассуждают так, будто им одним все ясно,— усмехнулся Мухамед-Шарип.
— Ясно, что в современных условиях возможность новой войны почти равна нулю. Милитаристы на нее не решатся. Единственное, чего следует опасаться, это — случайности. Но допустим самое плохое — на планету обрушилось атомное бедствие... Что в результате? Развитие человечества приостановится, положим, на сто лет. И все равно это можно сравнить лишь с получасовой задержкой в пути, рассчитанном на шестимесячное путешествие. Караван истории приостановится на мгновение и выйдет снова на прежнюю тропу. Это в самом крайнем случае, ведь я сказал, что уверен — войны не будет.
— Согласен, Едиге, — отозвался Халел. — Вполне допускаю, что атомной войны не будет...
— Мир победит, — сказал Бердибек.
— Согласен, — повторил Халел.
— Все это нам известно из газет и лекций, — сказал Ануар.
— Согласен и еще раз согласен, — снова подтвердил Халел. — Но вы... — Он посидел немного, прикрыв глаза и потирая впалые виски. — Вы подумали о таких проблемах, как перенаселенность планеты? Демографический бум, так это называют специалисты? Или — демографический взрыв?.. Полтораста лет... Если прогнозы оправдаются, то вашим гипотезам и теориям — грош цена...
—- И опять-таки ошибаешься, — возразил Едиге. — Нашей стране перенаселение не будет угрожать еще, по меньшей мере, лет двести. Почему ты не берешь во внимание динамику развития? Представь, что завтра настанет пора освоения Сибири, потом — Дальнего Востока, потом — Крайнего Севера. В эти районы и начнется отлив населения. В других местах прирост сохранится в пределах нормы. И вообще, поколение, которое появится спустя полтораста лет, окажется умнее нас с вами, оно сумеет разрешить и эту, и многие другие проблемы.
— Кроме того, уже сейчас кое-где принимаются меры, чтобы притормозить прирост населения...
— Но у нас, говорю вам, такой проблемы нет. И долго не будет. А поколение двадцать первого века разрешит и такие проблемы, которые нам сейчас кажутся неразрешимыми...
— А продовольственная проблема?..
— Голод случается только в странах с небольшой территорией и слабыми природными ресурсами.
— Со временем и большие просторы становятся тесными, — не сдавался Халел.
— Вот она, ваша ограниченность, господа технократы, — сказал Бердибек. — Задираете нос перед гуманитариями, а сами не знаете простых вещей. Не размеры территории, а общественный строй — вот что главное. При плановом хозяйстве, как у нас, используются все ресурсы. Когда то же будет повсюду, исчезнут голод и нищета.
— Тут Бердибек прав, — подхватил Едиге. — Природных богатств на земле хватает. Задача только в том, чтобы умело их использовать...
— Сдаюсь. — Хале л вздохнул и ленивым движением прикурил давно погасшую трубку. — Чтобы жить, надо во что-то верить.
— Не спорю, — согласился Едиге.
— Кстати, зачем тебе филология? — сказал Ха-лел. — Не податься ли, пока не поздно, в философы?
— Из Едиге философа не получится, — улыбнулся Ануар. — Он поэт. Послушать его, так коммунизм наступит чуть ли не завтра, и в первую очередь — у нас в Казахстане.
— В Казахстане или в Якутии, главное — что в нашей стране, — примиряюще произнес Мухамед-Ша-рип. — Это знает каждый школьник. О чем тут дискуссировать?..
— Ойбай-ау, в животе урчит, а мясо еще не сварилось. Приходится как-то время коротать, — сказал Аиуар.
— Вот уж точно: где затесался филолог, там без болтологии не обойтись, — рассмеялся Бердибек. — Меня тоже заразили — битый час доказываю то, что и так всем понятно.
— Они ничего не поняли. — Кенжек огорченно переглянулся с Хале л ом и Едиге.
— Все, я складываю оружие и больше не спорю, — отрубил Едиге.
— Тем не менее, мы, возможно, не всегда умно и со знанием дела размышляли здесь о волнующих мировых проблемах. — Мухамед-Шарип, сняв очки, не спеша потер переносицу, на которой остался розоватый след от вдавившейся дужки. Затем, покашляв, словно собирался говорить речь с трибуны, продолжил: — И вот о чем я думал, слушая вас, друзья мои. Я думал: как же вырос за недолгое время наш казахский народ! Невежественный в прошлом, имевший до революции всего два процента грамотных...
— Увы, — перебил Едиге витиеватую речь Муха-мед-Шарипа, — слушая тебя, мне начинает казаться, что наш народ еще не вполне избавился от невежества...
— Насчет двух процентов я не спорю, — сказал Хале л. Нос его заострился, лицо, и без того смуглое, потемнело. Но голос был по-прежнему ровен, спокоен. — Может, и не два, а один процент, может — два с половиной, три или десять, не в том суть. Не спорил и не спорю — ни по поводу роста образования, ни по поводу двух процентов. Только скажите, какой процент грамотности до революции был у других народов? Кроме казахов? Об этом вы не думали? Что-то я не читал у Тургенева или Толстого, чтобы крестьяне в Орловской или Курской губерниях были все сплошь высокообразованны... Что же беспрестанно расчесывать свои раны?..
Спор снова разгорелся.
— Будет вам, вы уж чересчур схватились, — сказал Халел.
— Ничего, ведь это всего-навсего слова... — успокоил Бердибек.
— И надо же, мясо, как назло, подоспело... Жалость-то какая, — сказал Ануар.
— Этот молодой человек вообще, я вижу, против истории как науки, — вздохнул Мухамед-Шарип.
— История — моя любимая наука, — произнес Еди-ге. — Я против плохих историков — только и всего.
— Плохим историком ты считаешь, конечно, моего Бердибека, — сказал Ануар.
— Дело не в твоем Бердибеке, — ответил Едиге мрачно.
— И даже не в плохих историках, — усмехнулся Халел.
— Все равно, парень, ты слишком много на себя берешь, — возразил Бердибек. — Мы не хуже твоего разбираемся в своей специальности.
— Какую из своих специальностей он имеет в виду? — съязвил Ануар.
— Ну и змей! —- рассмеялся Кенжек.
— Перестань корчить шута! — разозлился Бердибек на Ануара.
— Чувствую, мне пора на кухню. — Ануар бочком двинулся к двери, делая вид, что испугался Бердибека. — Мойте руки и готовьте желудки!
— Мы знаем свой предмет, вы — свой, — уточнил Бердибек сказанное прежде. — Ведь я не говорю, что лучше твоего смыслю в литературе. И ты не спорь, когда дело касается истории.
— Все равно будет спорить, — возвел глаза к потолку Мухамед-Шарип. — По-моему, этот парень сразу и филолог, и философ, и социолог, и историк. Еще немного — и он овладеет ядерной физикой и физической химией.
— Едиге закончил школу с золотой медалью, — сказал Кенжек. — Так что, дорогой, он тоже мог бы стать химиком, и не хуже тебя. Что-то пока мы не слышали о твоих открытиях в химии.
— А ты уже совершил какое-то открытие?
— Все мы что-нибудь откроем, — сказал Бердибек. — И добьемся в науке своего. Только надо при этом рассчитать свои реальные возможности. Каждый сверчок да познает,..
— И какие, по-твоему, у тебя возможности? — перебил Едиге.
— Уж не меньше твоих. Мы ведь тоже успели кое-что прочитать...
— И по литературе тоже, — вставил Мухамед-Шарип.
— Речь идет об истории...
— Что касается истории, —- оборвал Бердибека Мухамед-Шарип, — что касается истории, то, как выразился наш универсально образованный друг, это — алхимия двадцатого века. Он, как я замечаю, полагает, что все историки — невежды, зато всякий невежда — историк...
— Ну, нет, это уж слишком, — загорелся Бердибек. Его спокойствие как рукой сняло. — Сколько он будет затуманивать наши мозги своими глупостями?.. Уж с твое-то мы знаем! — повернулся он к Едиге. — И побольше твоего!
— Если Ты про себя, то — нет, не знаешь, — сказал Едиге.
— Как не знаю? Почему?..
— Почему — на это я не отвечу. Просто — многого ты не знаешь, вот в чем дело. Слышал ты, например, поговорку: "Перерублена шея верблюда — Бердибек встретил свою смерть"?..
— Конечно, слышал!
— А когда, при каких обстоятельствах она появилась?
— В боксе это называется — удар ниже пояса!
— Спроси лучше у своих филологов, — поддержал Бердибека Мухамед-Шарип.
— Ты что-нибудь читал об Абулгазы?
— Абулгазы...
— Абулгазы-багадур, жил в семнадцатом веке...
— Абул... Абилхаир... Абул... — Лоб у Бердибека покрылся испариной и заблестел. — Абул... Абиль...
— Ты, наверное, имеешь в виду другого Абулгазы? — усмехнулся Едиге. — Того, который был ханом в Хиве?
— Да, да, верно, — торопливо согласился Бердибек.
Достав из кармана носовой платок из голубого, в полоску, штапеля, он вытер лоб, высморкался. — Просто я занимаюсь более поздней эпохой, а ханов — мало ли их было, всех не упомнишь... Но Абулгазы я знаю... Как же, в Хиве... Такой был жестокий, кровожадный хан...
— Браток, такой Абулгазы пока еще не значится в истории, — не моргнув глазом, продолжал Едиге, с жалостливой усмешкой наблюдая за Бердибеком. — Хорошо, не стану тебя мучить. Так вот, у Абулгазы-багадура, о котором я говорю, есть классический труд, известный всякому мало-мальски сведущему специалисту. Я говорю о "Шежре-и-тюрк" — "Родословной тюрков". Там ты и найдешь историю, связанную с твоим именем. Ну, а теперь хватит спорить о моих знаниях. Я не только тебя — и твоего профессора посажу в калошу.
— Что-то не по душе мне гонор этого юноши, — сказал Мухамед-Шарип, покачивая головой. — Ох, не по душе! Если так надуваться, ведь и лопнуть недолго...
— Не согласен, дружище, — возразил Кенжек. — Ведь еще Архимед утверждал...
— Эй, страждущие и жаждущие Архимеды, готовьте стол! — Распахнув дверь ногой, в комнату ввалился Ануар. На вытянутых руках он нес большую эмалированную кастрюлю. Ее некогда белые бока потемнели от копоти, сбежавшей пены и потеков жирного бульона. — Обед Шыгайбая перед вами, хотя не прошло и пяти месяцев...1
То ли подействовал аромат, распространяемый сочной кониной, то ли всех утомил затянувшийся спор, но перепалка оборвалась. Пар, клубившийся над кастрюлей, дразнил ноздри.
— Я пойду, — сказал, вставая, Едиге.
— Что такое? Вы его обидели? — удивился Ануар.
— Нашел тихоню, которого можно обидеть, — сказал Мухамед-Шарип. — Наш эрудит сам хоть кого обидит...
— Перестань, Едиге, — попросил Ануар. — Если мы после каждого спора будем так расходиться...
— Не глупи, — подхватил Бердибек. — Садись, ведь еда готова. И ничего такого не случилось, чтобы нам ссориться...
1 Ш ы г а й б а й — сказочный персонаж, скупой и жадный бай, моривший гостей голодом. Закладывая в котел мясо, он приговаривал: "Варись, мое мясо, пять месяцев..." — Извините, — сказал Едите, взглянув на часы. — У меня свидание.
— Свидание?.. По-моему, еще вчера у тебя не было никого, кто мог бы тебе назначать свидание, — возразил Ануар.
— Ты знаешь, сколько всяких событий происходит в нашей стране за одну минуту?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29