— Пора домой, — сказала она. Но таким тоном, будто сама предлагала: "Постоим еще немножко".
— Сначала погрей мои руки. Видишь, я замерз.
— Как я согрею? Они такие большие.
— Тогда вначале правую.
— Почему правую?
— Потому что весь мой ум в этой руке. А если хочешь знать точно, то вот в этих трех пальцах.
Они стояли, смеясь, и она перебирала его пальцы, притрагиваясь к каждому с таким любопытством и осторожностью, словно пыталась разгадать тайну. Потом потянула Едиге за собой — идем...
Фонари светили ровно, не мигая. Снег под ними весело искрился, поблескивал. Скользя на поворотах и взвихривая свежую порошу, мимо пробегали юркие такси с зеленым кошачьим глазком. Загорались и гасли разноцветные неоновые надписи вдоль всего центрального проспекта. Обыкновенный будний вечер, но после снегопада всегда кажется, что в городе праздник...
На тротуар хлынула густая толпа — люди громко переговаривались, звучал смех. В кинотеатре закончился последний сеанс.
Вдвоем, словно избегая встречных, они повернули в тихую боковую улицу. И сразу будто перенеслись в какую-то странную, романтичную местность, где доселе не ступала нога человека: большие и маленькие, высокие и низкие дома по обе стороны улицы, заснувшие, с темными окнами, заметенные снегом, — это седоглавые горные хребты; деревья, дремлющие вдоль тротуара,— это лесная чаща в лощине; дорожка, проложенная кем-то по пушистому, доходящему до самых щиколоток снегу, — звериная тропа. Чем дальше они шли, тем глуше делалось вокруг, пропадали приметы привычной жизни, улочка суживалась... Зато мир, казалось, распахивался перед ними все шире, безмерней.
Может быть, это сон?.. — мелькнуло у Едиге. Девушка шла по недавно протоптанной тропке, он держал ее под руку, ступая рядом и оставляя глубокие следы на рыхлом снегу.
— Мы правильно идем? Не заблудимся?..
Она искоса посмотрела на него, вопросительно и вместе с тем шаловливо.
— .А в.каком общежитии ты живешь?
— В четвертом.
— Университетском?.. -Да.
— Вот оно что!.. Так ведь и я тоже в нем живу!
Она кивнула молча. И — заметил Едиге — чуть усмехнулась, прикусив нижнюю губу.
Слишком уж все удачно складывается, — подумал Едиге, внезапно начиная испытывать какое-то непонятное смущение. — Или на самом деле мне все только снится?.. Ведь и правда — все как сон... Вот идет она, быть может, та самая, о которой я столько мечтал ночами, которую искал столько лет, придумывал, создавал в воображении. И вот она рядом... Скольким девушкам я протягивал руку, надеялся, верил, что это и есть — Она. Но проходило время, и я видел, что снова обманут. Образ, который вынашивал я в себе, становясь явью, всякий раз уплывал, как мираж, таял в тумане... Где же ты? — думал я снова и снова. *- Тебя нет... Тебя нет...
— Где же ты?..
— Я здесь.
Не отнимая руки, она шла теперь по другую сторону тропинки, распадавшейся на боковые стежки и уже еле заметной.
~ Смотри, наберешь снега и ноги промочишь, — сказал Едиге.
— Ну и пусть.
— Простудишься, глупая.
— Ну и пусть. — Она еще дальше отступила от тропинки, будто нарочно искала, где поглубже.
— Не балуйся, — сказал он, смеясь.
— Буду баловаться...
— Говорю тебе, простудишься.
Она все-таки послушалась и придвинулась к нему поближе.
Тропка впереди совсем исчезла. Снег на тротуаре лежал сплошным настом, а вверху с обеих сторон сплетались дубовые ветви. Они двигались внутри светлого туннеля.
Едиге казалось, он слышит — и совершенно отчетливо — биение ее сердца. Кончики пальцев, зажатых его ладонью, вздрагивали при каждом толчке. Теплая волна, возникая в них, поднималась выше, выше и разливалась по всему телу. Он еще не испытывал чувства, подобного тому, которое сейчас властно, неодолимо завладевало им. Наверное, так возвращалась бы жизнь к мертвому, буде ему суждено воскреснуть...
— Наверное, так возвращается жизнь к мертвому, буде ему суждено воскреснуть, — повторил он то ли вслух, то ли про себя, как в бреду.
Он потянул ее за руку, остановил. "Она должна быть моей, — подумал Едиге. — И будет, будет!" Он был словно пьяный. Еще миг — и он упадет, не удержавшись на слабнущих ногах. Неловким движением, как бы ища опоры, он притянул к себе девушку и обхватил за талию. Глаза их встретились на секунду, он увидел, какие острые у нее ресницы, взгляд был их продолжением. Она что-то сказала, Едиге не расслышал. Не понял. Только почувствовал — она что-то сказала... И еще — что сопротивляется она слабо, слишком слабо и нехотя его объятиям. Он ее не выпустил. Прошло несколько секунд, может быть, — минут. Она сдалась. Копья ресниц сомкнулись. Он осторожно поцеловал ее в приоткрытые губы. Горячие, влажные. "Моя!" Он целовал ее, и она, казалось, вот-вот растает в его руках.
— Ты моя. — Он видел ее глаза как бы сквозь туманную дымку.
Она не ответила.
— Моя, — повторил Едиге, наклоняясь к ней. — Хоть я и мизинчика твоего не стою. Как же ты стала моей?..
— Надо было и девушек наших пригласить, — предложил Кенжек.
— У них в комнате никого нет, — сказал Бердибек.
— Мы их искали, но не нашли, — подтвердил Ануар. — Халима, наверное, отправилась в гости к сестре. А Батия, конечно, в лаборатории. Она ведь не признает ни суббот, ни воскресений.
— У нас в ауле тоже была Батия, — вспомнил Бердибек — Первая красавица, сколько джигитов за ней увивались. Ну и что же?.. Сидела-сидела дома, да, видно, пересидела. Так и осталась на всю жизнь в девках Вот ведь как бывает...
— Чего не случается на свете! — согласился Ануар
— Вот-вот, — вздохнул Бердибек. — А какая была красавица...
— Наша Батия — тоже сила, — сказал Кенжек. — Дай боже, что за девчонка!
— Только так и надо работать, как она, — поддержал Халел.
— Конечно, — сказал Бердибек. — Я и не спорю Однако не грех иногда подумать о земных усладах..
— Прикуси язык, — сказал Ануар. — Если станешь продолжать в таком духе, то совратишь с пути праведного наших малышей... Лучше шагай-ка на кухню Сними там накипь с мяса, пока не разошлась...
— Разве теперь не твоя очередь, Ануар?..
— Кто староста в этой комнате? — возразил Ануар.— Я староста. Значит, на кухню идти тебе — и в первую, и во вторую очередь.
— Ну и ну, — грустно закрутил головой Бердибек. — Угораздило меня поселиться в этой комнате.
— Когда мясо будет сварено, порезано и поставлено перед нами на стол, сможешь прилечь отдохнуть, — утешил его Ануар. — А пока исполняй свой священный долг. Я все равно не умею варить мясо. Еще испорчу
Бердибек покорился своей участи.
— Лично я пришел к выводу, что эксплуататоры долго еще не переведутся, — сказал Ануар. — Приятней эксплуатировать чужой труд, чем трудиться самому
— Ничего, Бердибек своего нигде не упустит, -сказал Халел. Он уже вытащил откуда-то свою трубку с длиннейшим чубуком и начал уминать в ней табак
— Досадно все же, что нет девчонок, — сказал Кенжек.
— Да тебе-то что проку, есть они или нет? — усмех нулся Ануар. Поддразнивая Кенжека, он приглаживал упавшую на лоб челочку.
— С ними веселее, — сказал Кенжек.
— Ну, а вы что думаете на этот счет? — спросил молчавший до сих пор Едиге. — Да, именно вы, почтен ный мырза Мухамед-Шарип Мухамед-Ханафия-улы Жаныкулов?
— Светлой памяти Жаныкул наверняка не думал, что его потомок в седьмом колене станет никудышным химиком, — сказал Ануар. — Кстати, единственное, что осталось у меня от школьного курса химии, это формула мыла. Зато ока такая длинная, что можно надорваться, пока запишешь ее на доске.
— Я... — торжественно заговорил, блеснув стеклами огромных роговых очков, так же, как и Едиге, хранивший безмолвие мырза Мухамед-Шарип Мухамед-Ханафия-улы Жаныкулов. — Я... — Сняв очки, он протер платком стекла, но надевать не стал. — Я считаю тот факт, что проживающий в триста второй комнате аспирант второго года обучения, кандидат в кандидаты исторических наук...
— А в настоящее время доктор овцеводческих наук... — вставил Ануар.
— Пользуешься его отсутствием, — сказал Хал ел, попыхивая трубкой.
— Думаешь, побоюсь повторить при нем? — покраснел Ануар.
— Не перебивайте оратора, — сказал Едиге.
— ... считаю тот факт, что кандидат в кандидаты исторических наук, —- продолжал Мухамед-Шарип, — вышеупомянутый Бердибек Исламгалиев, несмотря на предшествующий жесточайший провал, все же сдал — всеми правдами-неправдами, — но все же сдал минимум по философии — на тройку, не менее надежную, чем кривая подпорка в овечьей кошаре, а затем для восстановления расшатанного здоровья совершил пяти-шестинедельную поездку в родной аул, — я считаю этот факт крайне опасным прецедентом, способным разлагающе Повлиять на весь наш аспирантский коллектив. Однако то, что вышеназванный товарищ...
— Какая ошибка в выборе профессии!.. — покачал головой Ануар. — К чему тебе химия? Болтология — вот твое призвание...
— ... то, что вышеназванный товарищ, — нахмурив брови, продолжал Мухамед-Шарип, — не забыл достойных жалости дервишей...
— ... а точнее — монахов-затворников, — сказал Хале л.
— ... а еще точнее — усердных в постижении наук суфиев-мюридов,— добавил Едиге.
— ... вот именно, суфиев-мюридов, проживающих на третьем этаже университетского общежития номер четыре, то бишь — своих товарищей, и привез для угощенья немного свежего мяса, и пригласил собравшееся здесь общество, притом вопреки яростному сопротивлению известного скупца, который доит высохшее дерево — прошу учесть, господа филологи, последняя метафора-пословица изобретена лично мной, — вопреки сопротивлению известного скупца, который доит высохшее дерево и, несмотря на хилые свои силы, пытается докопаться до корней философской науки, отощавшего, исхудавшего...
— Чтоб тебе, дьяволу, лопнуть! — захохотал Ануар. — Сразил наповал! — восхитился Кенжек, у которого губы чуть не до ушей растянулись от смеха.
— ... недостойного аспиранта Ануара Солтабаева. К стыду последнего и на радость остальным, доброе дело, затеянное достопочтенным Бердибеком, вновь подтверждает, что в нашем обществе "человек человеку — друг, товарищ и брат".
— Уф!.. Наконец кончил?.. — сказал Ануар. — Дайте воды, у него в глотке пересохло.
— Я произнес только вступление, — сказал Муха-мед 411 арип.
Все расхохотались.
— Так тебе никогда не защитить диссертации по химии, — вздохнул Ануар. — Ты, дружок, должен обуздать свое красноречие. Ведь для вас главное — реакции, формулы...
— Разве моя речь хуже какой-нибудь формулы? — сказал Мухамед-Шарип.
— Вот не знал, что Муха такой оратор, — продолжал восторгаться Кенжек.
Достав из кармана платок, Мухамед-Шарип во второй раз аккуратно протер очки, хотя в продолжение всей своей речи держал их в руках. Едва он оснастил ими нос, как сразу же его лицо приняло обычное выражение — солидное и несколько флегматичное.
— Сварилось, наконец, твое мясо? — спросил Ануар вошедшего Бердибека.
— Даже не вскипело. Чертова плита...
— Тогда не выйти ли тебе снова?
— Это почему?
— Оказывается, и у тебя есть друзья. Ведь говорят, что истинный друг за глаза хвалит... У тебя в правом ухе не звенело?
— Его не только хвалили, — обронил Халел.
— Без врага нет истинного джигита, — возразил Ануар. — Но не всякий, кто за глаза ругает, — враг. Лично я никогда не поверю, что среди нас есть люди, желающие зла Бердибеку.
— Друзья, — усмехнулся Кенжек, — слушаю я вас и завидую. Как все вы умеете красиво говорить!.. Просто слушать любо-дорого. Едиге, посоветуй, как бы и мне научиться такому искусству, а?
— Что же, по-вашему, Бердибек — подлец? — приподнял брови Мухамед-Шарип.
— Советую, Кенжек, — не учись, — сказал Едиге.
— Никто о нем так не говорит...
— Почему?.. Может, и я тоже хочу...
— Разве заурядный человек бросит должность директора школы и уйдет работать простым чабаном? Ведь его никто не принуждал, пошел по собственной воле...
— Учти, кто боек на язык, тот не способен к настоящему делу...
— Не веришь?.. Он может и сам подтвердить. Слышите, ребята, наш Бердибек закончил университет и, не проработав даже двух лет по специальности, пошел пасти овец. Притом пас их довольно долго...
— Что, что?.. — переспросил Едиге. — Пас овец?..
Вот именно — обыкновенных овец! — Ануар воздел вверх указательный палец. — И разъезжал при этом на обыкновенном маштачке!..
— Быть бы тебе шутом, а не философом,— обиделся Бердибек.
— Семь-ноль в мою пользу, — подытожил Ануар.
— Помолчи ты! — отмахнулся от него Бердибек. — Все правильно, я был чабаном. Ну, и что такого? Это плохо, позорно — пасти овец?..
— Конечно, нет, и всем это ясно, — буркнул Мухамед-Шарип.
— Достаточно вспомнить Жазылбека Куанышбаева, — уточнил Ануар.
— Было время, когда партия и правительство поставили на первое место освоение целины. И весь народ откликнулся. Молодежь начала овладевать механизацией, даже девушки сели на трактор... В результате миллиарды пудов, которые...
— Все это мы и сами знаем, — перебил Бердибека Халел, выколачивая трубку.
— А если знаете, то знаете, что у нас в республике был потом выдвинут новый лозунг: "Животноводство ~ вторая целина".
— И это известно, — отозвался Халел.
— А если известно, тогда согласись, что настоящий интеллигент — это не какой-нибудь белоручка. Пасли овец наши предки, пасут наши сверстники, почему бы и нам не пасти? Мы что — лучше их?
— Доказал, — Халел снова принялся набивать свою трубку.
— Эй, послушай, ты и так уже нас всех обкурил. Может быть, достаточно? — обратился к нему Ануар.
— На сей раз хочу выкурить трубку в честь железной логики нашего Бердибека, — сказал Халел.
— Кури! — Бердибек дышал тяжело, как после драки. — Дело не в логике, а в истине.
— Я не беру под сомнение твою истину, — неожиданно встрепенулся Едиге, до того лишь изредка вставлявший слово. — Только незачем приплетать сюда предков. Ведь вы, историки, сами доказываете, что вместе с бытием изменяется сознание, а раз наше общественное бытие поднялось на новую, высшую ступень...
— Значит, мы должны презирать физический труд?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29